«Еврей» Иоганнеса Бехера. История одного стихотворения
Знаменитый немецкий поэт Иоганнес Бехер (1891–1958), начинавший свой путь в рядах левых экспрессионистов, убежденный противник войны и фашизма, в годы гитлеровского «тысячелетнего рейха» оказался в изгнании. Он жил в Москве и там создал, может быть, самые строгие и впечатляющие образцы своей гражданской поэзии. Среди них и стихотворение «Еврей» («Der Jude», 1939), изображавшее расправу фашистской толпы со своей жертвой прямо на улице. Но хотя Бехер не только был в зените своей славы, но и занимал должность главного редактора журнала «Интернациональная литература» (немецкое издание), напечатать это стихотворение в первоначальном виде ему не удалось.
Иоганесс Бехер
Уже был в силе печально знаменитый «Пакт Молотова— Риббентропа»; открытое осуждение германского фашизма и его нравов в печати было решительно невозможным. Илья Эренбург, приехавший в Москву из-за границы чуть позже, пишет в своих мемуарах, что «в Москве настроение было свадебным. Газеты писали, что между Советским Союзом и Германией окрепли дружеские отношения…» Эренбург вспоминает о том, как ему трудно было печатать антифашистские произведения (в том числе роман «Падение Парижа»). Он дружил со Всеволодом Вишневским, ненавидевшим «новый порядок» и «прусскую казарму». Однажды Эренбург прочитал Вишневскому стихотворение, прославлявшее стойкость борющегося Лондона:
Город тот мне горьким горем дорог.
По ночам я вижу черный город,
Горе там сосчитана на тонны,
В нежной сырости сирены стонут,
Падают дома, и день печален
Средь чужих, уродливых развалин…
Вишневский настороженно сказал: «Про Лондон никому не читайте, — и тотчас добавил: — Сталин лучше нас понимает».
В этих условиях Бехер, желая напечатать свои стихи, пошел на компромисс. Он должен был прибегнуть к историческому камуфляжу. Стихотворение было озаглавлено теперь «Испанская инквизиция». Никаких примет, указывавших однозначно на то, что дело происходит в Германии, в самом тексте стихотворения не было. В таком виде это стихотворение и было напечатано; изобретательность Бехера оказалась очень уместной.
Впоследствии оно не раз перепечатывалось и входило в антологии немецкой поэзии.
Еврей
Вот он стоит в их плотном окруженьи.
«Скажи-ка: я — еврейская свинья!»
Все стихло. Слышно только их сопенье.
И длится тишина, ответ тая.
Он слушал, чтобы в ней найти ответы.
Чтоб голос тишины ему помог.
И чудилось: толпа исчезла где-то…
Но вот его ударом сбили с ног.
«Скажи, кто ты? Еврей проклятый?» — «Нет!» —
Он крикнул, уклоняясь от удара.
О, тишина, вернись и дай ответ…
Я сам не знаю, кто я. Но недаром
Он как бы рос в мученьях, превышая
Всех остальных. Как молния в грозе,
Он видел мир. Мир вопрошал, внимая:
«Скажи, кто ты! Тебя мы слышим все».
«Я… я». — едва он слово произнес —
О, счастье, — дрожь прошла по всей ораве.
И ужас в их глазах все рос и рос,
Как будто призрак увидали въяве.
«Я — человек!» — Как в первый раз звучало
Здесь это слово в час тягчайших мук.
У палачей в висках оно стучало,
И человек здесь возродился вдруг.
И, сникнув, крались шагом черепашьим
Мучители к тому, кто мучим был,
Робея, будто враг предстал им страшный.
И сразу схлынул прежний злобный пыл.
«Я — человек!» — И это приговором
Гремело… Поднял руку, рухнул, стих.
«Я — человек!» — И словно грозным хором
Стал этот голос смертника на миг.