Дорога в Палезо
Я не планировала продолжать, но самой стало интересно "что будет то", поэтому вот.
День первый: Тишина
Первым исчез звук. Юлиан Фолькер сидел на веранде, потягивая ароматный кофе и наслаждаясь рассветным покоем. Но тишина эта была обманчива. Он привык к её особому звучанию — отдаленному, почти подсознательному гулу автобана, напоминавшему шум моря в раковине. И вот этот гул пропал. Остались лишь щебет воробьев в живой изгороди да шелест ветра в кронах старых сосен. Словно кто-то выключил фон жизни.
Потом, с тихим щелчком, погасли лампочки под потолком кухни. «Скачок напряжения», — подумал он, отложив чашку. Он потянулся за смартфоном, чтобы проверить новости местной энергосети. Экран оставался чёрным, не реагируя на нажатие кнопки. Раздражённый, он вышел на улицу. Сосед, старый Герберт, уже стоял у своего новенького «Ауди», беспомощно тыкая в брелок с сигнализацией. Машина молчала.
Улица наполнялась людьми. Они выходили из домов, поднимая к небу телефоны, словно древние жрецы, пытающиеся поймать знак. Обрывки фраз витали в воздухе: «...у меня все отключилось...», «...интернет пропал...», «...телевизор не показывает...». В булочной фрау Вебер не могла пробить покупку — кассовый аппарат был мёртв. Мир не рухнул, он затаил дыхание.
Вернувшись домой, Юлиан по старой привычке открыл свой кожаный блокнот — «дневник мыслей», куда он годами записывал ключевые идеи и гипотезы, пока вся черновая работа жила в цифровом облаке. Он хотел записать это странное ощущение тишины, но рука замерла. Вместо этого он просто вывел дату и поставил вопросительный знак.
Неделя первая: «Временные неполадки»
Настроение в деревне напоминало день после большого праздника — все немного уставшие и раздраженные, но уверенные, что порядок вот-вот восстановится. Из чердаков и гаражей достали старые транзисторные радиоприёмники. Голос диктора, пробивавшийся сквозь шумы и помехи, сообщал обрывки ужаса: «...массовые отключения... по всей Европе... причина не установлена...». Слово «кибератака» произносили шёпотом.
Деревня начала самоорганизовываться. Местный фермер, Йозеф, пригнал трактор и с его помощью запустили старый дизельный генератор, чтобы качать воду из общего колодца. Он же начал раздавать молоко — не за деньги, а в обмен на обещание помочь ему починить забор или убрать в хлеву. Запах дизельного выхлопа и свежего навоза смешивался с ароматом дров, тлеющих в печках.
«Не беда, — говорил успокаивающе сосед Франц, автомеханик, чистя карбюратор своего старого мотоцикла. — Это всё железки. В Китае на заводах новые напечатают, щёлкнут выключателем, и всё заработает. У них же там всё есть». Эта мысль витала в воздухе, как дым от костров.
Юлиан сделал в дневнике короткую запись:
«Каскадный отказ систем. Вероятность злонамеренного воздействия ~85%. Вопрос: какова конечная цель?» Он всё ещё мыслил категориями проблемы, которую предстояло решить.
Неделя вторая: Первые трещины
Радио наконец принесло имя их беды: «Щит Небесной Справедливости». Голос диктора звучал устало. Но даже это не разбудило всех. «Они не могут нас так просто бросить! — горячился в баре хозяин, вытирая пивную кружку тряпкой. — Это же ихний рынок сбыта! Они сами себе шею сломают! Это просто такая... переговорная тактика».
Но доказательства обратного множились. Дороги оставались пустыми. Ни почты, ни продуктовых фур. Аптека опустела за два дня; теперь в её витринах лежала лишь пыль. На единственной заправке, где был ручной насос, выстроилась очередь из уцелевших старых автомобилей. Сначала бензин продавали за наличные, потом в долг, потом просто повесили замок. Очередь рассеялась не сразу, породив ссоры и горькие упрёки. Мир начинал торговать не деньгами, а нуждами: банка тушёнки за пачку свечей, бутылка шнапса за антигистаминные таблетки.
Запись в дневнике Юлиана стала длиннее, менее структурированной:
«Экономика скатилась к бартеру за 14 дней. люди перестали верить в обещания — теперь ценны только вещи, которые можно потрогать. Люди всё ещё верят в «включение». Я больше не верю.».
Неделя третья: Прозрение
Он сидел на крыльце в холодных сумерках и смотрел на небо. Оно было неестественно чёрным и усыпанным звёздами. Ни жёлтого зарева городов, ни мигающих огней авиалайнеров. Эта величественная, безразличная красота была зловещей.
Его мысли вернулись к слухам об операции «Горгулья». К сложному, сигналу «Левиафана», который заглушила пыль на орбите. Ученые так и не сумели понять, что значил сигнал, а остальное человечество не смогло простить Европе “Горгулью”. Потом он вспомнил, как доктор Ли на конференции в Лозанне сказал: «Иногда лучший способ спасти систему — выключить её». Тогда речь шла о резонансе сверхохлаждённых кубитов. Теперь — это звучало как приговор.
Китай не ошибся. Они всё видели. Они видели Европу в истерике, готовую разрушить открытие, лишь бы не уступать. Они увидели в них не партнеров, а опасных, неадекватных детей, играющих со спичками в пороховом погребе. И их решение было не переговорной тактикой, а карантином.
Никто ничего не включит обратно.
Юлиан взял свой дневник. Раньше он был хранилищем формул и гипотез. Теперь его содержание менялось вместе с миром. Он вывел на чистой странице:
«Это не сбой. Наш социум признан нежизнеспособным. Левиафан был проверкой на зрелость, и мы её провалили. Теперь последствия».
«Данные «Проекта Калаверо» должны быть сохранены. Запуск намеченный на 1 сентября вероятно не состоится, но коллеги, наверное, пытаются восстановить работу. Мне нужно быть с ними. Нужно вернуться.»
Он представлял себе кампус в Палезо как островок порядка в этом хаосе. Учёные, инженеры, студенты — они не позволят всему просто рухнуть. Его вера смещалась с абстрактного «Китай всё починит» на конкретную, осязаемую веру в Политехническую школу, на территории которой располагался его проект, в свою команду, в неприкосновенность того храма знаний, который они строили годами. В голове он прокручивал какие из систем кампуса точно откажут, а за какие можно бороться. Бороться, по всем раскладам, им предстояло грязными, голодными и при свете фонариков.
Он направился к гаражу Франца. Тот, молчаливый и хмурый, копался в моторе того самого выжившего BMW E30. Юлиан смотрел на машину уже не как на груду металла, а как на ключ. Ключ, который вернет его к его настоящей жизни, к его работе, к спасению бесценных данных, запертых в серверных его проекта в Палезо. Он верил в это. Эта вера гнала его вперёд.
Навигация и топливо
Первый вызов возник ещё до выезда. Юлиан разложил на столе пожелтевшую бумажную карту Германии и Франции, купленную когда-то как сувенир. Она была бесполезна в деталях, но обозначала главные артерии — автобаны. Его план был прост: двигаться на запад по A8 до Карлсруэ, потом на юг до Келя, пересечь границу в районе Страсбурга, выйти на трассу А4 и ехать, пока она не упрется в периферию Парижа.
Старый BMW E30 с баком на 55 литров и прожорливостью в 8-9 литров на сотню теоретически мог проехать на одной заправке около 600-700 км. Расстояние от его деревни под Гармишем до Палезо — примерно 700 км. Топлива хватало в обрез, то есть, с учетом неожиданностей, точно не хватало. Придется выторговать еще канистру.
Франц, механику которому он отдал почти все свои запасы еды и домашнюю аптечку, честно предупредил, заправив бак под завязку: «Бензин — это новая кровь. Этого хватит, чтобы доехать, если не петлять. Обратно... о обратном пути ты, друг, даже не думай пока». Юлиан кивнул. Обратный путь его не интересовал. Он верил, что в Палезо его ждут проект подключенный к генераторам, коллеги и порядок. 3-4 дня и он будет в привычном окружении.
...Франц проводил его до машины, помог закинуть банки тушенки и воду в багажник. Помолчав, он потёр подбородок и негромко бросил:
— Минуту.
Он скрылся в гараже и вернулся с тряпичным свёртком.
— Надеюсь, это тебе не пригодится.
Юлиан развернул плотную ткань. Внутри лежал тяжёлый, маслянисто-холодный пистолет. Он инстинктивно отшатнулся, будто от прикосновения к змее.
— Франц, у меня... у меня нет на это разрешения, — голос его дрогнул.
Механик фыркнул, глядя на него с жалостью и раздражением.
— У тебя нет инстинкта самосохранения. У тех, кто будет останавливать тебя на дороге, тоже нет никаких разрешений. Бери. Это — твоё новое водительское удостоверение.
Юлиан с отвращением сунул свёрток в глубь рюкзака, под свой дневник.
Препятствия
Первый кордон он встретил, ещё не съехав с баварских предгорий. Его устроили местные фермеры и несколько мужчин в униформе с повязками «Sicherheit». Они перегородили дорогу трактором.
Их интересовало три вещи: откуда, куда и что везёшь. Юлиан, показав своё немецкое удостоверение и честно сказал, что едет к месту работы во Францию, покорно открыл багажник и дверцы. Один из фермеров, молодой парень с быстрыми глазами, взял его рюкзак. Первым же делом он нащупал твёрдый предмет под толстой тетрадью. Развернув тряпичный свёрток, он насмешливо свистнул, держа в руках пистолет.
Старший, седой мужчина с обветренным лицом, взял оружие, взвесил его на ладони и с укором посмотрел на Юлиана.
— В рюкзаке? — он покачал головой. — Прямо как конфетка для первого бандита или военного на твоём пути. Парень, ты себе враг?
Юлиан молчал, сгорая от стыда. Он мысленно уже прощался с пистолетом, но старик неожиданно сунул его обратно в тряпку и протянул.
— Слушай сюда. Это не моё дело, но… Видишь свой бардачок? — Он кивнул на торпеду BMW. — Слева две пластиковые клипсы. Нажми, потяни на себя — и он снимется. А за ним — дыра в кузове, прямо в стойке. Туда своё «счастье» и засунь. Снаружи не видно, а чтобы найти, надо знать. - Он тяжело вздохнул. — Дальше будут не такие добрые, как мы. Или спрячешь как следует или тебя посадят в клетку , а то и вовсе найдут в кювете. Выбирай.
В качестве «платы за совет» с него взяли пару банок тушёнки.
— Удачи, — мрачно бросил старший, отходя от машины. — Тебе она понадобится.
Он не солгал.
Чем дальше на запад, тем чаще попадались военные, подразделения, предоставленные сами себе. Бронетранспортёры, перегородившие въезд в Штутгарт. Усталые солдаты с автоматами. Их вопросы были жёстче.
— Цель поездки?
— Я учёный. Возвращаюсь на своё рабочее место, в исследовательский центр под Парижем.
— Учёный? — Солдат с нескрываемым скепсисом окинул взглядом его потрёпанный BMW. — Сейчас не до науки. Есть оружие? Медикаменты?
Осмотр багажника был поверхностным, но пристальным. Забрали его запасную канистру с бензином. «В счёт налогов», — усмехнулся сержант.
Маршрут перестроен
"План «просто доехать» окончательно мёртв. Только что говорил с офицером в Карлсруэ. Вид у него был такой, будто он охраняет ворота в ад, а не въезд в город."
«Страсбург? Забудьте, — сказал ему усталый офицер в потертой форме, изучая его документы. — Все мосты через Рейн — отсюда до Базеля — либо завалены бетонными блоками, либо находятся под контролем полных отморозков, по ту сторону Рейна положение точно хуже. Французская сторона разбежалась первой, а теперь оттуда прут голодные орды. Мы держим линию. Ваш баварский паспорт там ничем не поможет. Даже наоборот».
«Если вам так неймётся во Францию, пытайтесь через Саар, — нехотя посоветовал офицер. — Там хоть леса есть, где можно спрятаться. И баррикады пока пореже. Но это не значит, что безопаснее. Просто по-другому опасно».
Этот разговор стал для Юлиана холодным душем. Река Рейн, некогда символ европейского единства, превратилась в военизированную границу, линию фронта в войне всех против всех. Его план «просто доехать» окончательно рассыпался. Он должен был не ехать, а пробираться, как контрабандист, через дыру в новом железном занавесе, который опустился посреди Европы. И эта дыра, как ему сказали, была в лесистом, холмистом Сааре, где контроль был слабее, а значит, царил свой, местный, дикий порядок.
В Сааре, еще до подъезда к Саарбрюкену, дорогу преградила уже совсем другая сила. Не солдаты, а местное ополчение — люди в рабочей одежде и с охотничьими ружьями, с нашивками в виде импровизированного герба земли Саар. Их блокпост был устроен у въезда в полузаброшенный индустриальный парк.
Один из них, коренастый мужчина с обветренным лицом, грубо постучал костяшками пальцев по стеклу BMW.
— Немецкая машина. Немецкие номера. И куда направляешься? — его голос был хриплым и полным неприязни.
— Я еду во Францию, к месту работы, — ответил Юлиан, стараясь говорить нейтрально.
Слово «Франция» вызвало всплеск возмущения.
— Во Францию?! — другой ополченец, помоложе, плюнул под колеса. — Значит, пока тут люди выживают, ты сваливаешь? Бросаешь родину в беде?
— Я не бросаю... У меня там работа, дом...
— Работа! — перебил его первый. — А здесь, что, работы нет? Или ты везешь им что-то наше? Немецкое? Инструменты? Технику? — Он уже не спрашивал, а обвинял.
В их глазах он был дезертиром, который в час гибели уезжает к чужим, прихватив с собой то, что по праву должно остаться здесь.
— Открывай багажник! Быстро!
Осмотр был тщательным и унизительным. Увидев его скромные запасы еды и инструменты, старший из них выгрузил всё на обочину.
— Это теперь налог. За то, что бросаешь родину, — он с ненавистью посмотрел на Юлиана. — А теперь катись к своим французам, пусть они тебя и кормят.
Юлиан молча смотрел, как они забирают его провизию. Он чувствовал не просто грабеж, а нечто худшее — моральное осуждение и изгнание.
Французское гостеприимство
Холмы Саара остались позади, уступив место плоским, промозглым равнинам Лотарингии. Юлиан ехал, вцепившись в руль, и эта новая земля, казалось, дышала на него сырым, гнилостным дыханием. Если в Баварии ещё теплилась жизнь, а в Сааре бушевал гнев, то здесь он въехал в царство полного, окончательного распада.
Первый французский блокпост представлял собой жалкое зрелище: перевёрнутый грузовик, мешки с песком, уже просевшие от дождей, и трое мужчин в грязной гражданской одежде, греющихся у бочки с тлеющими щепками. Увидев его BMW, они лениво поднялись, перехватив ружья.
— Стой! Откуда? — крикнул самый старший, с лицом, покрытым морщинами грязи и усталости.
— Из Германии, — коротко бросил Юлиан, опуская стекло. — Я к месту работы, в Палезо.
— Палезо? — Мужик усмехнулся, оглядывая своих товарищей. — Там уже даже вороны не летают. Чего везешь?
Они рылись в его вещах грубыми, небрежными движениями. Один из них, помоложе, открыл бардачок, покопался в картах и выбросил их под ноги Юлиану.
— Хлам. А бензин есть?
— Только что бы доехать, — честно сказал Юлиан.
Тот, что был старше, пнул колесо его машины.
— Слышал, Мишель? Доехать он хочет. Ну и катись, бош! — проваливай на своей рухляди.
"Сегодня я понял, что есть нечто более страшное, чем ненависть. Это — равнодушие.
Столкнулся с этим на первом же французском блокпосту. Не злоба, не агрессия. Они смотрели на меня так, словно я был пустым местом. Я был для них ничем. Не врагом, не чужаком, не человеком. Просто фоном. Движущимся предметом.
Все эти годы я строил карьеру, репутацию, накапливал знания. Я был кем-то. А здесь, на размытой границе рухнувших миров, всё это обратилось в ничто. Агрессия саарцев хотя бы признавала моё существование как угрозу или добычу. Здесь же меня просто стёрли."
Дальше было только хуже. Дорога превратилась в кладбище. Не в кладбище машин — он уже привык к ним, — а в кладбище надежд. Каждая деревня, каждый посёлок отгораживался от мира, как крепость. У моста через какую-то речушку дорогу преграждала баррикада из сожжённых автомобилей. Из-за неё кричали:
— Проезда нет! Убирайся!
— Мне нужно в Палезо! — попытался возразить Юлиан, но его голос утонул в свисте пули, рикошетом отскочившей от асфальта в метре от его капота. Он резко дал задний ход, сердце колотилось где-то в горле.
Он свернул в поле, пытаясь объехать, и чуть не застрял в раскисшей земле. Машину бросало из стороны в сторону. Наконец, он выбрался на какую-то проселочную дорогу и заглушил двигатель, чтобы перевести дух. Тишина, наступившая вокруг, была оглушительной. Лишь изредка её разрывали отдалённые выстрелы. Здесь шла своя, тихая, беспощадная война всех против всех.
Дрожащими руками он открыл секрет за бардачком и достал пистолет. Холодная сталь неприятно отдавала в ладонь. Франц всучил ему его со словами: «На крайний случай». Судя по всему этот случай был совсем рядом. Но что он мог сделать? Выстрелить в этих людей? Он не умел. Он был архитектором квантовых систем, а не солдатом.
Отчаяние и желание просто проверить, подчинить себе хоть что-то в этом хаосе, заставило его действовать. Он вышел из машины, отошёл в глубь придорожной посадки, подальше от возможных любопытных глаз. Сердце колотилось где-то в висках. Он неуверенно обхватил рукоятку, как видел в фильмах, и, отведя пистолет в сторону от дороги, нажал на спуск.
Грохот ударил по ушам с такой физической силой, что он вздрогнул всем телом. Плечо дёрнулось от неожиданной отдачи, запах палёной пороховой смеси ударил в нос. Где-то впереди, с сухим щелчком, от ствола дерева отлетела щепка.
Тишина, наступившая после, была оглушительной. В ушах стоял звон. Юлиан смотрел на дымящийся ствол, и его трясло — не от страха перед кем-то извне, а от ужаса перед самим собой и перед этой грубой, примитивной силой, которая теперь лежала у него в руке.
С отвращением и страхом он сунул оружие на дно своего рюкзака и накрыл дневником. Формулы поверх стали. Знания, прикрывающие смерть. Он сгреб остатки своей воли в кулак, завёл машину и поехал дальше, вглубь этого хаоса, чувствуя, как с каждым километром его уверенность тает, как последний лёд весной.
Лишения
"Закончилась вода, к счастью, идут дожди и чистая вода доступна. У меня отобрали всю еду и голод теперь начинает ощущаться, первый раз в жизни. Трасса А4 совершенно забита, моя машина превращается в обузу. К тому же крюк на север от Меца в поисках безопасного моста через Мозель отнял слишком много бензина и до кампуса его не хватит. Вероятно придется идти пешком и я должен найти еду"
Надежда — призрачная, неразумная — привела его к развалинам гипермаркета на окраине безымянного городка. «Ашан» — некогда храм изобилия — теперь стоял бетонным скелетом, наполненным ветром и тенями. Юлиан брёл по залам, где на полу перекатывались пустые упаковки, слышался звон капель и сладковатый запах тления, перемешанный с химией.
В подсобке его нога задела что-то мягкое. В куче хлама лежала картонная пачка. Чечевица. Угол упаковки был мокрым, пропитанным розовой жижей — вытекшим моющим средством. Он всё равно положил её в рюкзак: яд отпугнул крыс, теперь отпугнёт и его отчаяние. Бобовые всегда вредили его желудку, но выбирать между болью и голодом уже не приходилось.
Он вернулся к трассе. BMW стоял в цепочке мёртвых машин, как окаменевший зверь среди себе подобных. Бензин ещё оставался, но впереди были только пробки, грязь и блокпосты.
Он заглушил двигатель и вышел. Не стал запирать. Взял рюкзак — дневник, пистолет, пару бутылок с водой и пачку чечевицы. Всё, что осталось от жизни, помещалось в одну сумку.
Сто километров до Палезо.
Он пошёл по мокрому асфальту, мимо машин, где застыли отражения прошлого мира. И с каждым шагом чувствовал, как становится легче. Не от силы, а от того, что тяжесть цивилизации наконец слезла с плеч.
Впереди, за серым горизонтом, лежал кампус. Или просто точка на карте, в которую он всё ещё верил.