Дочь Велеса. Игра богов. Прорицание⁠⁠

Начало тут: Игра Богов

Море, из которого на заре времен вышло все сущее и которое рано или поздно поглотит порожденное им, равнодушно приняло меня в свои холодные объятия, беззвучно сомкнув надо мной белопенные длани. Я медленно погружался в ледяную пучину, все дальше и дальше уходя прочь от благостного света, проникающего сквозь толщу воды. Тело, отказываясь принять неизбежное, отчаянно сопротивлялось, но усилием воли мне все-таки удалось заставить его сделать последний вздох и положить конец мучительной агонии. Соленая морская вода в одно мгновение заполнила горящие нестерпимым огнем легкие. Я словно бы распался на две половинки. Одна, наделенная искрой сознания, вырвавшись из тесного плена умирающей плоти, отстраненно наблюдала за тем, как вторая, лишенная жизни, неспеша исчезает в непроглядной бездне.
А потом наступила благодатная тьма. Тьма и тишина.
К моему удивлению сознание не померкло, растворившись в дарующем благостное забытие мраке. Я будто бы, в одночасье лишившись зрения и слуха, очутился в объятиях неведомого исполина, заботливо и нежно покачивающего меня на руках, словно счастливый родитель долгожданное дитя. И не было ничего более значимого, более сокровенного и желанного для меня, кроме этого, убаюкивающего покачивания, неведомо отчего ставшего для меня единственным смыслом существования.
Быть может промелькнуло всего несколько мгновений, а может статься, что минули века. Но что такое человеческий счет оборотов солнца, перед лицом равнодушной вечности? Яркая вспышка призрачного света в одно мгновение вырвала меня из странного небытия, безжалостно выжигая мне глаза, а через них проникая и в душу. А следом вернулся и слух, ворвавшись в испуганно отпрянувшее сознание угрожающим барабанным боем и вкрадчивым шепотом.
— Предначертанное! Он нарушил предначертанное! — сухо по-старушечьи прошуршало совсем рядом, будто бы кто-то невидимый провел камнем о камень.
Ослепленный светом, я почти ничего не видел. Лишь на мгновение из колышущейся искрящейся пелены, вынырнул размытый женский силуэт, и тут же растворился в неверном изменчивом сиянии.
— Ни жив. Ни мертв, — на этот раз голос был другой, полный силы и жизни, словно бы говорила женщина, равноудаленная как от рождения, так и от смерти.
И вновь какая-то тень невесомо выступила из ослепляющей пелены.
— Ему нет места среди живых, но и среди мертвых не найти ему пристанище, — будто свежий ручеек, сбегающий с горных вершин, нежно коснулся моего слуха.
Мигнув на прощание, сияние вдруг померкло, и из торжествующе сгустившегося мрака вынырнули, словно бы из морской пучины, три слабо мерцающие в темноте фигуры. Сгорбленная старуха, грузно опирающаяся на кривой сук, женщина, годившаяся по возрасту мне в матери и совсем юная девушка, только вступившая в пору деторождения. И хотя их странные головные уборы, украшенные ветвистыми оленьими рогами и свисающей на пол-лица бахромой, не позволили мне разглядеть их черт, но откуда-то я знал, что все трое удивительно похожи друг на друга, как бывают похожи дети, рожденные одной матерью от общего отца.
Сестры Вирда. Урд, Верданди и Скульд. Те, что держат в своих руках нити судеб живущих.
Я склонил голову в молчаливом почтении. Старшая из сестер, казалось, удовлетворенно улыбнулась, однако две другие озабоченно склонили головы набок, будто бы прислушиваясь к чему-то, чего я в силу человеческой природы услышать не мог.
— Нет моей власти над ним, ибо мертв он и уже не имеет грядущего, — печально произнесла Скульд и, отступив на шаг, беззвучно растворилась в темноте.
— Он должен лежать бездыханным среди скал, сраженный предательским ударом. Таково его настоящее, — равнодушно отозвалась Верданди и последовала за сестрой.
Оставшаяся в одиночестве Урд подалась чуть вперед и беззвучно зашевелила сухими старческими губами, словно читая невидимые руны. Молчал и я, ибо смертный не должен нарушать пустыми словами речи всевидящих норн.
Наконец почтенная Урд дернулась, как от удара, распрямилась, расправляя согбенные плечи и заговорила:
— Мои сестры правы, у мертвецов нет ни настоящего, ни будущего, только прошлое.
Произнеся это, она вдруг распалась на сотни вьющихся, подобно дыму, призрачных лоскутов, а в следующее мгновение, странно преобразившись, возникла уже прямо передо мной. И хотя никогда при жизни не доводилось мне отступать перед лицом угрозы, будь то вражеское оружие, занесенное для удара или буйство морских сил, грозящихся растерзать ведомый мной сквозь бурю драккар, я отшатнулся назад, напуганный произошедшими с обликом Урд переменами. Заметив мое смятение, старуха удовлетворенно хмыкнула, растянув рот, усеянный частоколом острых звериных зубов, в плотоядной ухмылке и, вскинув руку, отрывисто полоснула острыми кривыми когтями по моей щеке. И пусть в тот момент я был всего лишь бесплотным призраком, лишенным тела, жгучая боль опалила мое сознание, заставив судорожно вздрогнуть.
Неожиданно норна захохотала, будто бы в одночасье лишившись разума. Не знаю, чего в этом безумном смехе было больше, торжествующего ликования или же мстительного злорадства.
— Да, лишь прошлое, — угрожающе проскрежетала она, пристально наблюдая за тем, как капли моей крови скатываются по ее устрашающим когтям, на глазах превращаясь в невесомый черный песок, осыпающийся к моим ногам. — Только в нем они живы. В неизменном, застывшем на вековечную вечность прошлом и переменчивой памяти тех, кто их еще не забыл. — и вновь превратившись в безобидную старушку, Урд уже вполне миролюбиво добавила. — Однако ж ты здесь. У корней вековечного Иггдрасиля. Но вот загадка зачем?
Отступив, она тяжело оперлась на сук и, казалось, о чем-то напряженно задумалась, вновь беззвучно шевеля губами.
— Ты знаешь? — вскинув вдруг голову, обеспокоенно спросила Урд.
— Локи, — только и смог, что выдавить я. В горле отчего-то вмиг пересохло, а язык отказался повиноваться, сделавшись подобно овечьей шерсти мягким и безвольным.
— Ох, проказник Локи, сорванец, тщетно грезящий о власти, — сокрушено отозвалась норна. — Однако ж не в нем причина, хотя и он приложил руку к произошедшему.
Конец палки, служившей норне посохом, требовательно уперся мне в грудь.
— Нет, виной всему твоя неуемная ярость и жажда мести, пусть и справедливой, — ласково, словно неразумному ребенку произнесла Урд. — Ты, не Локи, впустил в мир чудовище, дал ему дорогу, наделил своим гневом, подарил свою плоть. И как-то изменил предначертанное, пошатнул вековечное равновесие.
— Но ведь… — осмелился было возразить я, но норна не дала мне договорить.
— Молчи, глупец! — от властного голоса Урд, казалось, вздрогнула даже сама тьма, окружавшая нас. — Ты должен был взойти на борт Нагльфара, стать его частью, как это и было тебе суждено, но ты в гордыне своей пошел против уготованной участи.
— Но разве не ты, почтенная Урд, освободила меня, вернув память и человеческий облик? — пелена понявшейся откуда-то из глубин сознания незамутненной ярости в одно мгновение лишила меня какого бы то ни было страха перед гневом той, перечить кому опасались даже боги. — Разве не ты, явившись ко мне среди туманов проклятой Нортумбрии, разрушила наведенное хитроумным Локи проклятие? Разве не пошла против предначертанного сломав оковы безумия кровожадного драугра?
Казалось, старая норна удивилась неожиданной отповеди ничуть не меньше меня самого, и когда я испуганно осекся, замерев в ожидании неминуемой кары, лишь с печальным интересом склонила голову.
— Смелый или же просто глупый, — отстраненно прошептала она в пустоту, словно бы обращаясь к кому-то неведомому, скрывающемуся во тьме от моего настороженного взгляда. — Впрочем, смелость и глупость часто ходят рука об руку, — замолчав на мгновение, Урд тяжело вздохнула и сказала, на этот раз уже мне. — Нет, смертный, это была не я. Да и к чему мне это? Идти наперекор воле того, чему я обречена служить до самого конца времен?
— Тогда кто? — ошеломленно пробормотал я, искренне уверенный в истинности своей догадки.
— Я всевидящая, а не всеведущая, — то ли мне показалось, то ли в ее тихом, вкрадчивом голосе и в самом деле на миг промелькнула тень скрываемого сожаления и давней затаенной печали. — Не знаю.
— И что теперь?
— Ты мертв и не имеешь грядущего, — почти слово в слово повторила Урд произнесенное сестрой. — Нить твоей судьбы, смертный, оборвалась. Это так. Однако же, ты здесь. Возможно, само мироздание привело тебя к корням Иггдрасиля, ибо тебе нет места ни среди мертвых, ни среди живых. Но и здесь тебе не обрести пристанище, ибо само твое существование противоречит природе сущего. Мне жаль, но и я бессильно что-либо изменить.
Она совсем по-матерински обняла меня, будто бы и не была одним из самых могущественных существ во всех девяти мирах.
— Вытяни руки, — потребовала вдруг Урд, отстранившись.
Не в силах противиться ее власти, я подчинился.
Длинным и острым когтем норна выцарапала на моих запястьях светящиеся призрачным светом затейливые символы рун. Тех самых, что я совсем недавно, или же это было несчетное количество лет назад, неумело выбил на камне перед тем, как пасть в милосердные объятия добровольной смерти. Руны, что должны были стать узилищем для чудовища, дремлющего где-то в глубинах моего сознания, навечно сковав его нерушимой цепью.
— Таков мой дар, — закончив выводить затейливую вязь, удовлетворенно произнесла Урд. — Смирись и прими свою судьбу, как это и надлежит делать истинному воину, рожденному среди суровых заснеженных фьордов. Надеюсь, ты сможешь все исправить и обрести покой. А теперь ступай, незачем зря тревожить мироздание.
С этими словами старая норна еще раз крепко обняла меня и легонько толкнула в грудь, от чего я закачался словно под напором шквального ветра, срывающегося с хладной вершины Гальхёпиггена и, нелепо взмахнув руками, завалился на спину, безвольно провалившись в вязкое тягучее ничто.
Очнулся я, лежащим навзничь посреди бескрайней выжженной пустыни. В низко нависающем небе угрожающе клубились тяжелые грозовые облака, то и дело освещаемые сотнями и тысячами беззвучных ветвистых молний. Ошеломленный произошедшим я вскочил на ноги и огляделся. Повсюду, куда мог дотянуться мой взор, был лишь серый пепел и костяки. Бессчетное множество выбеленных за минувшую вечность костяков. Значит, все-таки Хельхейм. Смириться и принять свою судьбу. Так сказала умудренная знанием прошлого Урд. Что ж, так тому и быть. Осталось только найти Гарма, и, если он в одночасье не растерзает меня, перейти с позволения чудовищной Модгуд Золотой Мост, чтобы предстать перед беспощадным взором двуликой Хель. И коль она скажет взойти на борт Нагльфар, то так тому и быть. Я и так принес миру слишком много боли и страданий, опрометчиво поддавшись на лживые посулы коварного Хведрунга.
Не успел я сделать и шага, как густую тишину бесплодной пустыни вспорол словно податливую плоть острым лезвием топора озлобленный и тоскливый вой, от которого мое вмиг обезумевшее сознание испуганно заметалось, безуспешно пытаясь найти спасения от нахлынувшей волны воспоминаний о пережитом некогда кошмаре.
Я узнал его.
Драугр.
Кровожадное порождение моей жажды мести.
Он вернулся. Вернулся за тем, что я по собственной глупости преподнес ему в дар. Вернулся, чтобы завладеть тем, что считал своим по праву. Он настиг меня даже здесь, среди мертвых земель Хельхейма, чтобы вновь подчинить свой черной воле, а затем вновь и вновь убивать, наслаждаясь муками растерзанных жертв и без конца насыщая свое поистине бездонное чрево их кровью и плотью.
Разум покинул меня, и я, не помня себя от ужаса, кинулся бежать прочь. Я, Дьярви Громогласный, никогда прежде не избегавший сражений, никогда не поворачивавшийся спиной к врагам, даже если они многократно превосходили числом, тот, кто всегда первым бросался в горнило отчаянной битвы, тот, кто бесстрашно вел за собой хирд, ныне, подобно презираемому всеми трусу, бежал, трясясь от страха, словно шелудивый пес, теша себя бесплодной надеждой уклониться от последнего предначертанного свыше сражения.
Но в этот раз меня ждало что-то многократно страшнее самого острого топора или меча неприятеля. Что-то несоизмеримо ужаснее самой погибели. Ведь если порожденное мной чудовище настигнет меня, то уже раз и навсегда поглотит, сделает частью себя самого, навеки погрузив в пучину бесконечного кровавого кошмара. А потому я бежал. Бежал, не разбирая дороги и не видя ничего перед собой. Лишь бы оказаться подальше. Лишь бы не слышать тяжелую поступь преследующего меня ужаса. Лишь бы не чувствовать на шее его обжигающее дыхание. Лишь бы не вдыхать зловонный смрад, с хрипом вырывающийся из его оскаленной в зловещей ухмылке пасти.
Несуществующая кровь ярилась в ушах подобно разгневанному гулу набата, бесплотные легкие задыхались в мучительной агонии, а призрачная плоть, объятая всепожирающим ужасом, отказывалась подчиняться воле вполне реального разума. Как вдруг сквозь громоподобный шум, нещадно терзающий слух, в мое истерзанное страхом сознание, вначале робко и вкрадчиво, а потом все настойчиво и угрожающе ворвались слова Урд.
— Смирись и прими свою судьбу.
Я словно налетел на невидимую стену и в одно мгновение замер недвижным, словно высеченный из камня истукан или поросший вереском и мхом тролль, застигнутый врасплох лучами восхода. Окружающая реальность преобразилась. Густой, непроглядный туман подменил собой окружающее. Ноги мои омывала ледяная вода, скрытая от взгляда серым клубящимся варевом. Я почувствовал ее холодные обжигающее прикосновения и услышал ее размеренный умиротворяющий плеск.
— Прими свою судьбу! — настойчиво проскрежетала Урд где-то у меня над плечом. Или же это была игра моего опаленного ужасом сознания?
Я обернулся. Прямо передо мной, лицом к лицу, оказалась искривленная неуемной жаждой крови и плоти морда драугра.
Что ж, так тому и быть!
Не знаю откуда взялись воля и решительность, но я заглянул прямо в глаза преследующему меня чудовищу. И оно, словно почувствовав мою решимость, дрогнуло и неуверенно отступило на шаг.
Руны, выцарапанные на моих руках, вспыхнули. Драугр испуганно взрыкнул, отшатнулся и попытался было броситься прочь.
Но я оказался быстрее. Не теряя драгоценных мгновений, я схватил его и, приподняв над землей, немилосердно сжал в своих объятиях. Мои Руки налились чудовищной силой, свет, исходивший от рун, разгорелся, в один краткий миг превратившись в ослепительное сияние, тут заполонившее собой всю окружающую реальность.
Драугр подавился злобным рыком и беспорядочно замолотил чудовищными лапами в попытке дотянуться саблевидными когтями до моего горла. Быть может это ему даже удалось, но боли я не почувствовал и еще крепче сжал чудовище в своих объятиях. Хрустнуло, и ребра чудовища не выдержали. Не выдержав яростного напора, с оглушающим мерзким чавканьем лопнула грудь чудовища. Драугр уже не рычал, а жалобно и беспомощно хрипел, захлебываясь собственной зловонной кровью, хлынувшей из его разверстой черной пасти.
Бросив изломанное тело противника под ноги, я склонился над ним и с неожиданным упоением погрузил руки в его плоть, выламывая ребра, сминая и вырывая горячее от крови мясо, пока не обнажил его все еще бьющееся сердце
Словно дикий зверь, не помнящий себя от голода, я впился зубами в пульсирующую мышцу, одним махом вырвав ее из развороченной груди чудовища.
Не отдавая себе отчет в происходящем, я пожирал плоть порожденного мной чудовища. Свою собственную плоть. Всю без остатка. А когда не осталось ничего, чтобы напоминало о существовании драугра, без сил рухнул в ледяную воду.
Набегающие волны мягко и заботливо омыли мое тело, в одночасье уняв животное исступление и ярость, клокотавшие в душе подобно пробужденному от вековечного сна вулкану. Осталось только безучастное равнодушие и тихая умиротворяющая безмятежность.
Туман отступил, и я увидел ее. Прекраснейшую дочь Ньёрда, милосердно протягивающую мне руку из своей колесницы, запряженной двумя котами.
Я счастливо улыбнулся. И, чуть помедлив в нерешительности, коснулся длани благостной Фрейи.