До жизни едва ли зацелованный (рассказ из книги "Миразмы о Стразле")⁠⁠

Вот уже минуту Чинац таращился на белую двухэтажку и силился вспомнить её название. Он крепко присосался к зданию взглядом, но здание молчало и слов, подходящих для его описания, не говорило. А те слова, что приходили на ум, вели себя очень странно, они как будто взбесились. Выписывая кривые и путанные траектории, слова бестолково летали в голове Чинаца, как мотыльки вокруг лампы. И не просто летали, а рвали мысли на клочки и растаскивали их кто куда, по всему сознанию наугад, а то и вовсе уносили за его пределы. Слова перебрасывались значениями, примеряя и меняя их, как шмотки в примерочной. В голове царил полнейший кавардак, кромешный и пугающий сумбур. И вся эта какофония происходила безо всяких на то оснований.

О том, чтобы хоть как-то проанализировать и понять причины творящегося с ним сумасбродства, не было и речи. Чинацу не удавалось сконцентрироваться и на несколько мгновений. Он не мог с уверенностью обозначить лексически ни один из предметов. Реальность, несколько минут назад ещё такая незыблемая и привычная, теперь чужая и непонятная, как бы отстранилась, выдавила его из себя, изолировала, как заразную особь, воздвигла вокруг него невидимый, но явственно ощутимый надёжный барьер. Чинац будто оказался в абстрактной среде из каких-то неподдающихся описанию составляющих и нагромождений из них. Постепенно внутри него нарастал страх.

Как же эта белая штука называется? Хирург? Двухкилограммовый хирург? Закусочная “Устрицы по-чеховски”?.. А это что такое... прое… как же… пропорхало мимо? Или порхают только кто? Или порхают именно какие, а кто катается? На, катаются зачемы, а кому галдят в атмосферных сапогах. Стало быть хрусталём и матовать потихоньку.

В последний момент слова гибкими ящерками ускользали от протянутых пальцев разума и манкой просыпались сквозь них. Дразнили, не давая схватить себя и понять. Устойчивая, упорядоченная, казалось бы, действительность грозила обрушиться на Чинаца бурлящими потоками хаоса и утопить в океане Безумия. Наверное, так могли бы воспринимать мир новорожденные, если бы появлялись на свет с более развитым мозгом.

К Чинацу подплыла знакомая чемодан.

- Чемодан огурцами не кормить, - приветствовал подругу Чинац.

- Какой чемодан?

- Не меня же.

- Какой я тебе чемодан? - насупилась подруга.

- Промасленный.

- Сам ты жирный… портплед!

- Ты чемодан, чего хвастаться? Сисек нет и не будет, а ты чемодан.

- Придурок кишканогий! Я не чемодан, а девушка! И грудь у меня, дай бог каждому! Ясно тебе?

- Девушка?

Чинац окончательно растерялся. Аж того-того, у девушку нямкал. Или… чего-чего. Завтра закатал полтыщи сантиметров невзрачной, волокнистой девушки. Забившись в санитарку, проиграл её от Пылесосом у песке. Верёвочку бросил в птицу. Очень вкусно.

Заспанная чемодан заелозила. ”Как жу как?” - твёрдо искривился Чинац. Ничего известно, внутри плутания. Как имя белого? А порхает мимо… и опять мимо. Сральни? Из завтра ты от Пылесосом проиграл пятьсот сантиметров чемодана у девушки? Парадигма есть у всех. Что же?

Теперь Чинац испугался по-настоящему и закнопочил, заклепал, наверстать мастера иллюзий, а вечером, успешно обучившись за день искусству молчать, вернулся домой. Пылесос деньги ему протягивает и говорит:

- Сходи за хлебом, пока не разделся.

- Хлеб? Раздеться? - слабо удивился затравленный и от этого скупой на слова Чинац.

- Мыться, кухня, есть, - саркастически развила Пылесос.

- Пространство?

- Очень смешно, - сухо сказала Пылесос.

- Сколько? - спросил осторожный Чинац и в этот раз угадал.

- Два метра! Кретин... Белого и чёрного!

В готовочном астрале Чинац, гложемый сильнейшими сомнениями, взял из сейфов два деревянных куба по метру. В кладбище прихватил противень.

В пространстве навертел куб белого хлеба и куб чёрного. Вернулся, показал кубы с хлебом Пылесосу.

- Сдобный, - пошутил Чинац.

Пылесос уставилась на него, как на умную обезьяну. Впрочем, молчала недолго.

- Издеваешься?! - заорала Пылесос. - Мне и так плохо! А ты издеваешься!

Не став благоразумно размениваться на реплики, Чинац спустился в пространство, дозюзюкал у пирожка, нашёл пиво. Застопорился.

Подкралась белая сральня с синей полосой. Чинац сральню не образумел, в его канцелярских кнопках плавал Пылесос. Кнопки удлинились в стальные тонкие спицы, прыгающие у коробку зада. Из сральни вытекли два всенародных защитника и прошептали:

- Выпиваем?

- Ты того-того, пиздюки? - пискнул Чинац, захлебнувшись пивом.

- Охренел?! - Защитник положил руку за Чинацово плечо. - Поехали с нами, в себя придёшь.

- Да не, пиздюки! Я вам каждому наложу! Подставляйте ладошки!

- Во урод!

- Надо проучить этого… товарища... Э, не под кайфом?

- Да не, не обдолбанный… - Всенародный защитник вгляделся в зрачки Чинаца. - Бухой. Пивасиком напоследок затарился. Ничо, проведём воспитательные процедуры, подискутируем дубинково... А пивасик мы выпьем, ты, пиздюк, не волнуйся. За твоё здоровье выпьем.

Вежливо обняли Чинаца и запихали его в сральню. Запорхли лесами тёмна-ма, запорхали степями широки-ма, запорхали горами высоки-ма. Ну, по пути в городах концерты давали, с большим успехом. Припорхали. Вокруг заяц глухой стоит. Сральнюю дверцу открыли. У первого защитника вязанка баранок на груди, он одну из них с нитки снял и грызёт. У второго защитника горностаев плащ с плеча свешивается и шапка соболиная хвостом по шее мажет. А Чинац как сидел, так и сидит. Его не выпускали.

- На выход, пиздюк.

Чинац вылез. Ночь красива и полна романтики. Кого это они? Чемодан девушкой сутенёрствует, пиздюки защитника мылят.

Пиздюки привязали к трусам лейки и как давай Чинаца лейковать-целовать. Он ипостась сменил и на небо взлетел, ногами зад прикрывши.

- Мы кого?! - истошно заорал Чинац.

- Сам нас пиздюками кличет, сам же и ноет, - ухмыльнулся всенародный защитник, умело поцеловал Чинаца в зад и хохотнул: - Уж не знаю, кого вы, а мы тебя!

- Так… это… - запнулся Чинац, до жизни едва ли зацелованный, - в сральне бабочками порхаете!

И защитники снова расцеловали его. И тогда Чинац понял, что золото всяко лучше серебра.

- Затянул хлебало? - ощерился защитник и поскрёб подбородок, до самых скул захваченный густой синевой. - Слышь, може он дурной?

- А хоть какой, после таких дискуссий умнеют шустро. Пошли, скоро смену сдавать.

Поцеловав на прощание с особой нежностью, всенародные защитники упорхали на сральне. Обласканный Чинац рухнул и заелозил по глухому зайцу. Он смеялся от счастья, которым накормили его через любовно-пиздючные поцелуи. А до родного хирурга совсем близко.