Борис Иванович.
Ворнинг! Брезгливых, страдающих насекомофобией и за завтраком - не читать).
Не знаю, почему люди начинают пить. Это огромная загадка, и в большинстве своем запойные алкоголики вызывают у меня желание бежать подальше стадом антилоп гну.
Но Борис Иванович был не таким.
Когда я вышла из роддома, меня ждало две новости. Плохая и хорошая. Хорошая заключалась в том, что мои друзья, которые пришли встречать нас с дочерью, сняли машину, чтобы не тащить новорожденную по метро, а плохая — муж за месяц моего отсутствия так и не озаботился предметом жилья. Кто вам в следующий раз скажет: «дал бог зайку, даст и лужайку» — смело бейте в бубен и передавайте от меня привет).
Так я оказалась в коммунальной квартире: две комнатки из четырех принадлежали моей свекрови. Когда она пришла в себя от шока, стали жить.
С Василисой Никаноровной мы до сих пор душа в душу. Лучшей бабушки и друга еще поискать, я до сих пор задаю ей вопрос, какого черта вышла за муж не за нее, а за ее сына.
Это присказка. А вот и сказка.
В третьей комнате жили Анас и Давид - рабочие лесопилки, которые появлялись только на выходные, и все выходные они спали. На их столе пылилась грязная посуда, в которой вывелось уже не одно поколение счастливых тараканов, не знающих страха пред человеком. Видимо, потому что по сравнению с Homo Sapiens Sapiens, на этой жилплощади у них был численный перевес. Я чувствовала себя меньшинством.
В четвертой комнате жил Борис Иванович. Когда он приоткрывал дверь, чтобы пройти на кухню, в нос бил стойкий аромат кириного детства. Незабываемый купаж выхлопа, гниющих отбросов, плесени с легкой ноткой зрелого сыра и табака.
- Ой, - смущался Борис Иванович, когда дверь приоткрывалась больше чем на палец. - Не смотри, у меня там не прибрано.
«Не прибрано» - это когда мусора на полу, стоптанного в монолит, было сантиметра три. «Бардак» - когда дверь переставала открываться больше чем ей позволял проторенный полукруг. «Хаос» - это когда на Борис Иваныча, спящего в своем «гнезде», падало все со шкафа и полок.
После «Хаоса» он выпивал две бутылки водки и начинал уборку. В наши комнаты приходили его встревоженные тараканы, и недовольно рассаживались под потолком причудливыми гроздьями.
Борис Иванович работал дворником. Он тащил в свою комнату все, что считал более-менее ценным. Наверно, это была такая помоечная стадия накопительства. Все бы ничего, но продукты питания он тож тащил с помойки. На помойке было чисто. До какой бы он не допился сини, мусор всегда вывозился вовремя, а двор сверкал.
- Мужчина тот, кто может позаботится о себе! - учил он моего мужа, размахивая из стороны в сторону чуть зеленоватой тушкой куры. Муж смотрел на куру и становился одного с ней цвета.
Коммуналки в центре Спб (наша находилась на Казанской улице) - это какая-то дыра в аномальный мир. Допустим, в нашей ванная отсутствовала не только как вид, но и как комната. Горячей воды тоже не было: кран, с единственным вентилем, выдавал дробленный запас ключевого холода, от которого сразу хотелось впасть в спячку и больше оттуда никогда не выходить Х). Зато у нас был туалет. И дыры в потолке. Дом потихоньку разваливался, и через комнату Бориса Ивановича пролегала одна большая трещина от крыши и до третьего этажа.
Поскольку горячей воды не было, у меня на газу постоянно стояла гигантская эмалированная кастрюля с водой. Младенец подразумевает собой много стирки. Два раза в неделю ко мне приходили друзья мужеского полу, и мы устраивали пивные постирушки. Пиво, конечно, проходило мимо меня, ибо кормила грудью, а ребята, закатав рукава, достаточно быстро расправлялись со всеми нашими пеленками, которые реяли потом под черным потолком кухни протестующими флагами.
Мужу эти мои коллективные мероприятия страшно не нравились. Я предлагала ему самому помочь решить эту задачу, но тот тараканом убегал в комнату и ложился на диван, укрываясь с головой одеялом. Он — страдал. Я ущемляла его мужественность.
Мне очень стыдно, но пришлось ущемить ее еще раз, путем выхода на работу и сдачи ребенка в ясли.
А все это было надо, чтобы купить стиральную машинку активаторного типа. Это был монстр размером с комод. Звали монстра «Эврика». Сколько раз я заливала этой «Эврикой» соседей не поддается счету. Сонная, невменяемая, голодная я постоянно переливала водой бак.
Между мной и справедливым гневом соседей снизу всегда вставал щуплый скелет Бориса Ивановича. Он качался в дверном проеме и скрипел:
- Что мы, не люди что ли? Понимать надо, дите же. И у нее дите. Дите на дитя - это вам не шутя. На кого кричите… На себя кричите! - и грозил всем фаланговым от обезвоживания пальцем.
При отжимании «Эврика» вела себя как бык на корриде и, если на нее никто не успевал сесть верхом, она скакала по всей кухне, сотрясая дом и обрушая штукатурку. Поэтому, когда техника начинала предупреждающе завывать, все бежали к ней наперегонки. Но однажды я не успела.
В проеме кухонной двери качался (не в смысле спорта, а в смысле мотыляния тела в пространстве в поисках туалета) Борис Иванович которого бешеная «Эврика» жахнула корпусом под колени, выдрав себя из розетки.
Борис рухнул подрубленным деревом и рассыпался на составляющие.
- Боги мои! Борис Иванович! Борис Иванович, вы живы?- запричитала я, оттаскивая орудие убийства обратно на кухню. - Борис Иванович не подводите под монастырь. Если я сяду за непредумышленное, ребенок умрет через сутки. О нем просто никто не вспомнит.
- Нормально…- проскрипел Борюсик и, встав на четвереньки, уполз в туалет рассказывать унитазу о потрясении.
Ночь. Лето. Открыты все окна, но комнату не покидает вонь. Борис Иванович варит ЧТО-ТО. Его таинственное яство распространяет такие миазмы, что исчезают все тараканы, комары, мухи… я бы тоже с радостью исчезла, но некуда. В конце концов, все не так плохо. Рядом похрапывает муж, под боком уютно сопит дочка, на полу страдает друг мужа, Серега.
Серега опоздал на пересадку и застрял на Невском проспекте, не оставлять же человека на улице в Белые ночи?
Мне не спится, потому что я счастлива. Серега починил диван, который до этого разваливался на три независимые плоскости. Можно лежать, не боясь, что все это рухнет от чиха или от того, что сверху неожиданно упадет таракан (мы их травили, морили, неоднократно вызывали СЭС, но СЭС сказала, что либо нет тараканов и Бориса Ивановича, либо есть Борис Иванович со всеми вытекающими).
Серега феноменально брезглив, он шарахается от каждого скрипа старого дома и старается дышать через раз. Мы прислушиваемся к звукам из коридора. Вот открылась дверь, шарк-шарк, раздались шаги зомби. Грохот. Это у нас отклеилась плашка линолеума и Борюсик об нее споткнулся.
- О! Борис Иванович нашел паркетину. - Завожу я разговор дабы отвлечь Серегу от рвотных позывов.
- И пошел ее варить…- мрачно отвечает Серега.
- Баб Маша! - взываю я на кухне к потолку, - Кинь спички, будь другом!
Из щели в потолке падает коробочек. Баба Маша не ходит и передвигается по квартире на табуреточке. С ее «бум-бум-бум, там-тама» начинается каждое мое утро ровно в шесть часов.
Сегодня суббота. Пока я варю на всех кашу, по коридору бредет Василиса Никаноровна. Ей всего неделю назад сняли гипс. Год до того мою свекровь протащила под брюхом машина и она восстанавливается. Расхаживается.
- Народ! - кричу в коридор. - Готовность к завтраку пятнадцать минут.
Анас и Давид ругаются. Скандал начался еще в пятницу вечером, потому что Давид перемыл всю посуду, а Анас тут же напачкал три тарелки. Под ногами, на расстеленном полотенце, сидит совершенно счастливая Анна-Тереза и размазывает сопли по буфету.
Скандал лесорубов переходит в коридор, Давид выскакивает из комнаты одетый только в славные полосатые семейники и потрясая тапочкой угрожает:
-А если ты и дальше будешь разговаривать со мной в подобном тоне, то я уйду на кухню и буду всю ночь варить тухлую рыбу!!!
Выдаю ему тарелку с гречкой. Анас сам возьмет, я на стороне Давида, он единственный, кто помогает мне поддерживать этот клоповник хоть в относительном порядке.
- Борис Иванович, родненький! Вылазь на свет Божий, болезный. Яви лик народу.
Борюся был две недели в запое. Когда он пьет, он не ест. Для него и малой я специально отдельно варю размазню. Вчера были сданы последние бутылки, в комнате Бориса Ивановича вздыхает левиафан.
- Борюся-я! Соберись силами, - продолжаю я взывать с кухни, отбирая у ребенка подол юбки, который уже вымазан слюнями, - Твой народ в тебя верит, ты сможешь.
Отношу кашу в комнату к Василисе Никаноровне, там у нас негласная столовая с крохотным журнальным столиком. В щель между косяком и дверью просовывается рука и безжизненно падает:
- Водыы-ы-ы… - Приношу стакан и ставлю на пол. Черт с тобой золотая рыбка, поешь потом холодное.
Но ситуация все ухудшалась. Муж так и не чесался устроится на работу, Борис Иванович уходил в запои все чаще и чаще, наконец к нам пришел крохотный рыжий зверек.
Белочка посетила нас в полночь.
Я проснулась от постукивания в стены. Отперла дверь и выглянула в коридор. В зловещей подсветке кухни, в коридоре стоял совершенно голый Борис Иванович с топором…
- Борис Иванович, ты чего?
- Прячься! Закрой дверь! ОНИ повсюду!
Что такое белочка, я знаю не понаслышке лет с десяти. Поэтому голым Борюсиком мою психику было не травмировать. Оставив соседушку рубить стены, я пошла вызывать карету скорой.
Через неделю, не дожидаясь выписки Бориса Ивановича из стационара, назанимав денег у всех, кого знала, я сняла нам с ребенком комнату. По-моему, муж заметил наше отсутствие только когда проголодался. Борюсика скоро выселили за долги, Василиса Никаноровна поправилась, нашла работу и продолжает тащить на своей шее сынулю. Лесорубы съехали, там сейчас живут другие люди. Ремонт, все приличненько. Когда мы приезжаем ее навещать, то радуемся водогрею и отсутствию тараканов.
Но все-таки мне мучает вопрос: что заставляет людей так бухать? До нечеловеческого состояния, но при этом оставаться человеком?
* Засим прощаюсь до вторника, 27 декабря. Всех с пятницей)*