Если вспомнить выражение “заложить за воротник”, то у дяди Вити, без сомнения, был самый широкий воротник из существующих. При желании он мог заложить туда не только чекушку водки, но и симпатичную пузатую бутыль коньяка, а в особо удачные дни – элегантную емкость виски. Удачные дни определялись исключительно окружением: на свою пенсию дядя Витя не мог позволить даже ежедневную поллитру. Спасали соседи, по очереди презентующие горячительные напитки.

Граждане, обитающие с дядей Витей в одном доме, благодетелями себя отнюдь не считали. Дай им волю – выселили бы вмиг. Да только дядя Витя проживал в своей халупе на законных, наследных основаниях. Приходилось терпеть и считаться, в частности, угощать: не раздобыв выпивки, дядя Витя становился буен и криклив, затевал драку с приезжающим нарядом полиции, уезжал на пятнадцать суток, после чего возвращался еще более невыносимым, чем был. Изучив эти особенности характера, жильцы смирились. В конце концов, бутылка водки была малой платой за спокойствие.

Выпив, дядя Витя расцветал. Возвращался блеск глаз, осанка танцора, голос опытного рассказчика. Среди детворы в ходу был клич “Дядя Витя выпил!”, услышав который, ребятня, побросав игры, опрометью мчалась к обшарпанной двери. Вежливо скреблись, дожидаясь вальяжного “входите, входите, шалопаи”, после чего вереницей втягивались в пыльную квартиру. Дядя Витя, устроившись за столом, добродушно посматривал, как гости занимали диван и немногочисленные колченогие стулья. Кому не хватало места, усаживались прямо на пол. И замирали в предвкушении.

Дядя Витя выдерживал паузу, после чего театрально разводил руками:

– Ну-с, молодежь. О чем вам рассказать сегодня?

Поднимался гвалт.

– Про море, дядя Витя, расскажи про море! Ты же наверняка на море был?

– А про браконьеров?! Дядя Вить, ты браконьеров ловил? А рысей из капканов вытаскивал?

– А правда, что ты на необитаемом острове целый год прожил?

– Дядя Вить, а ты летать умеешь?

Минуту-другую он сидел, старый косматый дядька, в окружении спорящих, кричащих, чуть ли не дерущихся между собой детей. После чего поднимал руку, и шум стихал.

– Летать я умею, сорванцы. Но, конечно, не сам по себе – для этого механизм специальный нужен. Я такой сам смастерил, без шуток. А иначе как бы я с необитаемого острова выбрался?

Дети смотрели на дядю Витю, раскрыв рты. Тот усмехался.

– Расскажу, раз уж спросили. На необитаемый остров я попал, когда наш корабль в шторм затопило...с трудом выбрался, единственный выжил. Чудо помогло. Корабль наш развалился, все в воду попадали – кто сам прыгнул, кто невольно...да далеко ли ты уплывешь, в открытом-то море? Мне повезло – аккурат рядом со мной оказалась дверь, как сейчас помню, от кают-компании. Плывет, родимая, аки плот.

Здоровенная, а я тогда щуплый был, мелкий. Вскарабкался на нее, позыркал по сторонам – может, еще кого получится вытащить. Да только глухо – темень, не видать. Так и плыли мы вдвоем, я и дверь. На всю жизнь запомнил эту картину: в темной воде светлое дерево, широкие доски, лаком покрытые...и ручка. Тяжелая латунная ручка, в виде виноградной лозы. Обычно двери такими не украшали, а тут вот, как назло… Я на нее смотрю, и прям досада берет: вес лишний, вдруг из-за такой фитюльки ко дну пойду? А отковырять-то и нечем. Но Бог миловал, доплыли до острова.

– А дальше? – подавал кто-то голос. На него шикали. Дядя Витя салютовал спросившему и, крякнув, опрокидывал в себя стопочку сегодняшних подношений. На секунду замирал, прикрыв от удовольствия глаза.

– А дальше, – продолжал он, – дальше был остров, дети. Маленький – за три дня обойти можно. Ни диких зверей, ни злых людей там, слава Богу, не водилось. Добрых, к сожалению, тоже не нашлось. Одни деревья да птичьи гнезда. Но!

Он поднимал палец.

– Что означали птичьи гнезда? Что там водятся птицы. Птицы умеют летать? Безусловно! И мне было бы недурно научиться. А нет такого дела, ребятишки, которому бы человек выучиться не смог, если бы не захотел. Вот и я так же: наблюдал, прикидывал. Птиц таких, надо сказать, никогда до этого даже на картинках не видел. Огромные, клювастые, крылья – в человеческий рост. За ними, признаться, и следить было боязно – а ну как клюнут? Много ли мне надо, тщедушному…

Но птицы меня не трогали, да и я особо на рожон не лез. Очень быстро понял, в чем дело: летают такие большие красавцы исключительно за счет оперения. Посудите сами – каждое перо такой птицы в длину никак не меньше метра. Жесткое, длинное, острое, прочное. Если таких побольше собрать да навязать правильно – у меня настоящие крылья выйдут, ничуть не хуже!

Сказано – сделано. Уж конечно, дергать перья я не стал, иначе бы сейчас мы с вами тут не сидели. Так, потихоньку, полегоньку, собирал выпавшие. Иногда, осмелев, и по гнездам лазил – главное, чтоб птенцов там не водилось, заклюют. За год примерно и собрал, сколько надо было. Из лиан и прутьев каркас соорудил, привязал покрепче перья...и, не поверите, взлетел! Взлетел!

Дядя Витя взмахивал руками, и каждому чудилось, что из его плеч вырастали волшебные крылья.

– А...потом? – спрашивали из угла. Дядя Витя медленно опускал руки, и видение гасло. Гасла и улыбка.

– Потом – скучно, – говорил он. – Летел я три дня, умаялся страшно, спал на скалах и маленьких островах. Ближе к материку крылья мои начали разваливаться, и совсем рассыпались в нескольких километрах от берега. Хорошо, мимо проходящее судно подобрало. Капитан, мои россказни услышав, так восхитился, что знаками – язык его я не понимал – выменял одно из оставшихся перьев на именной портсигар. Вот и всё.

Дети спохватывались, вскакивали, смотрели на часы. Благодарили, прощались, и, толкаясь, торопились выскочить на улицу.

– Во дает! – обязательно говорил кто-то, едва все собирались во дворе. – Это ж надо так выдумывать!

– Мама говорит, он талантлив, – пищала какая-нибудь девочка. – Просто талант свой пропивает, а так бы писателем мог быть…

– Да врун он, – пожимал плечами кто-то из ребят постарше. – Но врет красиво, тут уж не поспоришь…

Дядя Витя, оставшись один, выпивал последнюю рюмашку и какое-то время сидел неподвижно. Вставал и, кряхтя, потягивался. Медленно шаркал из кухни в комнату. Проходил к единственному, весьма потрепанному шкафу и открывал его. Из деревянных недр показывались чудесные вещицы: тусклый портсигар с гравировкой, тяжелая латунная дверная ручка в виде виноградной лозы и огромное синее перо. Дядя Витя несколько секунд смотрел на них, после чего улыбался и тихонько прикрывал дверцы.