В отдалённый посёлок охотников и рыбаков на севере Камчатки руслом скованной льдами реки шёл караван собачьих упряжек с грузом продовольствия и промыслового снаряжения. «Голубая дорога жизни» была выбрана не случайно. Там и снегу меньше, и обзор лучше, с пути не собьёшься. Но наши реки отличаются дурным нравом и коварством. Глядишь - всюду надёжная с виду ледяная твердь и ровный снежный покров. А сунешься на середину - разверзнется чёрная, как врата в преисподнюю, полынья, и поминай как звали. Сколько человеческих жертв взяла себе древняя Уйкоаль-Камчатка, и подумать страшно.

Опытные каюры направляли упряжки ближе к берегу - так безопаснее. Но каждый из них старался не думать о толстых обледеневших языках, свисавших с обрыва. Ситуация, надо заметить, аховая, тем более что наступила ленивая камчатская весна и окрепшие солнечные лучи били по наиболее открытым целям. Подтает такой «язычок» - и маму позвать не успеешь. Но всё же шансов проскочить невредимыми куда больше, чем если бы упряжки провалились под лёд.

Чего боишься, то и случится. Державшийся на честном слове многометровый карниз будто нарочно подкарауливал живые души. С плотоядным чавканьем и утробным гулом он рухнул прямо на караван, но малость не рассчитал. Видно, кто-то из путников истово помолился перед дальней дорогой, и упряжки оказались запертыми в «кармане» между монолитными ледяными глыбами и стеной обрыва.

Неизвестно, сколько утекло времени, прежде чем люди пришли в себя и оценили обстановку. Стало ясно, что выхода наружу нет и из плена не вы¬браться. Впереди гибель, без вариантов. Но вскоре все почувствовали приток свежего воздуха и обнаружили «форточку» - узкий разлом в ледовой стене. В отчаянной надежде на спасение, сменяя друг друга, мужчины пытались расширить его охотничьими ножами, пока не сломали последний. Они не сразу обратили внимание на вожака головной упряжки, который сунул нос в щель и настойчиво скулил. Пёс принадлежал начальнику каравана и не раз попадал с ним в опасные переделки. У Вожака явно созрел какой-то замысел, ему надо было лишь помочь выбраться из западни. И хозяин решил рискнуть жизнью своего любимца, поскольку выбора всё равно не было.

Не с первой попытки удалось протолкнуть рослого мускулистого кобеля в тесную зазубренную расщелину. Пёс стонал от боли, оставляя на острых, как стекло, краях клочья шерсти и кровь, но упорно лез вперёд, цепляясь за выступы когтями, как альпинистскими крючьями. Наконец шкуродёр кончился и до слуха пленников донёсся ободряющий лай Вожака: держитесь, ребята, только держитесь, а я - за подмогой!

Вожак хорошо знал эти места. До посёлка, куда направлялся караван, оставалось километров тридцать. Израненный пёс спешил, насколько позволяли силы и рыхлый глубокий снег, но лишь к рассвету почуял запахи человеческого жилья. Ночью над посёлком пронеслась лютая пурга и замела его по самые крыши. Из снега торчали только печные трубы. Вожак подбежал к крайней и громко залаял в отверстие дымохода. Обитатели избушки узнали его по голосу. Ура, караван пришёл! В тюках среди всякого добра наверняка и «огненная водица» отыщется, и крепкий табачок, по которому мужики скучали больше всего. Встречать долгожданных гостей полезли через окошко, поскольку дверь завалило намертво. Что ж, на Северах это привычное дело.

Но встречать было некого. Один Вожак лежал на снегу и хрипло дышал, выкусывая из порванной шкуры кровавые сосульки. И люди поняли: стряслась беда. Умный пёс не мог рассказать, что случилось с караваном. Но он не выл по покойникам, как принято у собак, и это расценили как добрый знак. Пока пробивались к другим избам, оповещали мужчин о несчастье, пока собирали рюкзаки, ружья и спасательное снаряжение, время для Вожака словно остановилось. Не в силах больше терпеть, он взлаял протяжно и жалобно: скорей, скорей, там люди гибнут!

Наконец спасатели встали на лыжи и помчались за Вожаком по его же следам.

А потом была счастливая развязка, как в добром кино. Мужики прорубились к потерпевшим и, надо сказать, вовремя: кое-кто из каюров уже впал в забытьё. Но главное - главное! - все были живы.

Героический пес со своим другом хозяином ещё долго водил упряжки по камчатскому северу, и везде их встречали как родных. Слава о подвиге Вожака летела впереди него.

Но время неумолимо. Вожак состарился. Хозяин всеми правдами и неправдами старался уберечь его от тяжёлой работы, но бездельничать тот не привык. Как только нарты начинали собирать к выезду, становился на своё законное место впереди всех, брал в зубы апык и пристально смотрел каюру в глаза: не бойся, я не подведу. Запрягай.

И всё же наступил тот самый чёрный день, когда у Вожака прямо на старте отказали неутомимые могучие лапы. Непривычного к домашнему теплу пса хозяева взяли в дом, где он стал быстро дряхлеть: облезла роскошная шуба, выпали великолепные клыки, померк свет в зорких каштановых глазах. Сдерживая рыдания в предчувствии скорой разлуки, бездетная хозяйка ходила за ним как за младенцем, вычёсывала, меняла подстилку, кормила с ложки жидкой кашей. Вожак, отбивший у костлявой её мужа, сам теперь мучительно умирал от старости, и спасти его не могла никакая сила.

Люди, приехавшие в наш суровый край на заработки, начали уезжать на материк за луч¬шей долей да поближе к солнышку. Были среди них и те, кто благодаря Вожаку не остался заживо погребённым в ледяной могиле. Перед отъездом они приходили к нему прощаться, и каждый брал прядку его шерсти на память. А Вожак тыкался им в ладони слепой мордой и горестно вздыхал.

Наступила короткая, как мгновение, камчатская осень. И однажды Вожак отчётливо ощутил: пора. Когда хозяева отлучились из дома, он из последних сил выполз во двор, ибо негоже, согласно собачьему кодексу чести, приваживать смерть туда, где тебя любили самые дорогие существа на свете.

По примятому сизому мху сельчане нашли бездыханное тело Вожака в хилой берёзовой рощице неподалёку от родного дома. Здесь же его и похоронили с воинскими почестями. Над могильным холмиком, усыпанным последними осенними цветами, грянул в полинявшее небо залп из охотничьих ружей.

Собаке - собачья смерть? Я бы хотела быть такой собакой.