WolfWhite

Анатолий Игоревич на цыпочках подошел ко входной двери и, задержав дыхание, прильнул к глазку. Убедившись, что на площадке никого нет, он, стараясь не шуметь, открыл дверь и переступил через порог. Дважды провернув ключ в замке, он для надежности дёрнул дверь за ручку и, убедившись, что она заперта, подошел к лифту.

Поднеся палец к кнопке вызова, Анатолий Игоревич заметил, что его кисть мелко подрагивает. Он тяжко вздохнул и протёр ладонью лицо.

– Сколько это ещё будет продолжаться? – прошептал он и, сжав кулак, ударил им по кнопке.

Спустившись на первый этаж, он медленно подошел к двери подъезда и замер перед ней в нерешительности. Может быть, стоит остаться сегодня дома? Можно позвонить начальнику и сказать, что заболел. Нет, это не выход – «эти» меня и дома найдут. Нужно идти.

Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель могла протиснуться голова, Анатолий Игоревич выглянул на улицу. Вроде бы никого. Собравшись с духом, он толкнул дверь и быстрым шагом направился к остановке. Его походка была рваной – он то делал быстрый широкий шаг, то замедлялся и еле волочил ноги, спина изгибалась дугой, а подбородок плотно прижимался к груди, из-за чего взгляд Анатолия Игоревича был направлен вертикально в асфальт, и его вполне можно было использовать в качестве строительного уровня.

Дойдя до остановки, Анатолий Игоревич немного успокоился. За время пути с ним не произошло ничего ужасного, поэтому тяжелый груз ожидания чего-то страшного немного съехал с его души куда-то вниз по душевному склону. Дождавшись автобус, Анатолий Игоревич занял место в самом его конце и облегченно выдохнул. Но стоило ему на секунду расслабиться, как снова началось...

– Добрый день! Оплатите, пожалуйста, проезд.
Перед ним стояла женщина-кондуктор и мило улыбалась. Не сводя с нее глаз, будто бы опасаясь того, что она сейчас превратится в какого-то злобного монстра и откусит его голову или, что еще хуже – разгрызёт портфель с рабочими документами, Анатолий Игоревич сунул руку в карман пиджака и, вытащив из него купюру, медленно протянул её женщине.

– А меньше нет? – всё так же улыбалась женщина.
– Нет! – рявкнул Анатолий Игоревич и судорожно сглотнул – от волнения в горле пересохло.
– Ну, ничего... Сейчас найдем вам сдачу, – добродушно произнесла кондуктор и принялась копаться в своей сумке.
Через минуту она уже передавала пассажиру пачку мятых купюр и билет за проезд.
– Хорошего дня, – снова улыбнулась женщина и направилась к своему месту. Анатолий Игоревич почувствовал, что теряет сознание. Голова закружилась, в глазах потемнело, а тело покрылось отвратительным холодным потом. К счастью, автобус остановился и Анатолий Игоревич, пошатываясь, выбрался из него на свежий воздух.

– Мужчина, вам плохо? – будто бы сквозь ватные беруши услышал он чей-то участливый голос.
Анатолий Игоревич хотел ответить, что очень плохо, что уже несколько дней он испытывает панические атаки и почти спит по ночам, что у него появилась мания преследования и он живёт с постоянным чувством ожидания чего-то ужасного... Но вместо этого он лишь молча покачал головой.
– Точно? Может, скорую вызвать? Вы очень бледный.
Слух уже пришел в норму, а вместе с ним и голос.
– Я же сказал – со мной всё хорошо! Что непонятного? – прикрикнул на неравнодушного прохожего, который, убедившись, что старичок не собирается падать в обморок, зашагал по своим делам.

Добравшись до работы на следующем автобусе, Анатолий Игоревич направился прямиком в кабинет начальника. Без стука распахнув дверь, он уселся на стул и максимально громко грохнул портфель с документами на стол.
– Я пришел вам сказать, Георгий Николаевич, что мне...
– Хорошо, что зашёл, – улыбнулся начальник, – а я как раз распорядился, чтобы тебя ко мне вызвали.
– А меня не надо...
– Дело в том, что ты, Толя, работаешь на нашем предприятии уже двадцать пять лет. Юбилейный год, так сказать. По этому случаю тебе полагается премия в размере месячной зарплаты. Сегодня после обеда зайди в бухгалтерию.
Георгий Николаевич встал из-за стола и, склонившись над ним, протянул Анатолию Игоревичу руку.
– Благодарю за честную, упорную, а главное – продуктивную работу! А если без официоза – спасибо, Толя, что ты у нас есть. Ты – большой молодец!

Анатолий Игоревич вяло ответил на рукопожатие и поспешил покинуть кабинет, потому что почувствовал, что ему вновь становится плохо – на лбу выступили капли пота, в конечностях появилась слабость, а дыхание стало частым и поверхностным. Умывшись холодной водой в туалете, он направился в свой кабинет.

До конца рабочего дня время тянулось очень медленно, несмотря на то, что он с головой ушёл в работу, зарывшись в свои бумажки и документы. Он даже забыл зайти в бухгалтерию.

Покинув офис позже обычного, чтобы не встретиться ни с кем из своих коллег, Анатолий Игоревич побрёл к остановке. На него было жалко смотреть – еле перебирая ногами, он шаркал подошвами ботинок по асфальту. В одной руке он нёс свой портфель с документами, другая безвольно висела вдоль тела. Его взгляд был пуст и уныл.

– Мужчина! – послышался сзади чей-то голос.
Анатолий Игоревич вздрогнул, но решил не оборачиваться.
– Мужчина! Это у вас ключи выпали?
Он хлопнул ладонью по карману брюк и, действительно, ключей на месте не было. Анатолий Игоревич обернулся.
– Вот, возьмите, – перед ним стояла молодая девушка, протягивая связку ключей, – и знаете что? – она покопалась в своей сумочке и извлекла из нее шоколадку, которую бесцеремонно вложила в ладонь Анатолия Игоревича. – Вот это тоже возьмите. А то вы такой грустный... Говорят, шоколад настроение поднимает.

Это было последней каплей. Всё поплыло перед его глазами и он грохнулся на асфальт. В больнице, куда его доставила скорая, Анатолия Игоревича осмотрели и отправили домой с диагнозом: «нервное истощение на фоне переутомления», настоятельно рекомендовав взять отпуск и недельку отдохнуть дома в постельном режиме. Но у Анатолия Игоревича были другие планы. И они были не такими радужными.

Добравшись, наконец, до дома, он несколько часов просидел на кухне, уставившись в одну точку и слегка покачиваясь взад-вперёд. Затем принял ванну, переоделся во всё чистое и, закрыв все окна в квартире, открыл газ на плите. После чего прошёл в комнату, улегся на диван и закрыл глаза. Но тихо и спокойно умереть ему не дали. Как раз в тот момент, когда Анатолий Игоревич максимально сосредоточился на процессе перехода в мир иной, соседи сверху решили, что сейчас самое время для того, чтобы послушать музыку. Анатолий Игоревич любил музыку, но в тот момент ритмичные басы, проникающие, казалось, в спинной мозг, заставили его отложить уход из бренного мира на некоторое время.

Поднявшись на этаж выше, он нажал на кнопку звонка. Дверь открыли не сразу.
– Чего тебе, мужик? – нагло спросила раскрасневшаяся рожа, высунувшись из квартиры.
– Мне мешает ваша музыка, – усталым голосом ответил Анатолий Игоревич.
– Чем она тебе мешает?
– Не могли бы вы убавить громкость буквально на сорок минут? Затем делайте, что хотите.
– Нет. Еще вопросы? – ухмыльнулась рожа.
Такая наглость любого сбила бы с толку, но Анатолий Игоревич внезапно почувствовал какой-то мощный прилив сил. Впервые за долгое время он расправил плечи и вдохнул полной грудью.
– Убавь. Громкость. Музыки. – произнес он неожиданно окрепшим голосом.
– Мужик, иди отсюда по-хорошему, пока я не...

Договорить он не успел. Анатолий Игоревич каким-то медвежьим хватом вцепился в шею наглого соседа и, уперевшись лбом в лоб красной рожи, процедил сквозь зубы:
– Прямо сейчас ты, щенок, убавишь громкость, а лучше совсем выключишь своё поганое музло и будешь сидеть в своей норке так, как это делают мышки. Знаешь? Очень-очень тихо и иногда попискивая. Вот так: «Пи-пи-пи». Я внятно тебе, придурку, всё объяснил?

Такой дикий напор обескуражил музыканта настолько, что тот смог лишь кивнуть в ответ. Отпустив его шею, Анатолий Игоревич молча развернулся и принялся спускаться по лестнице. Его спина была ровной, плечи расправленными, а подбородок гордо приподнят.

Всю свою жизнь Анатолий Игоревич считал, что его окружают одни идиоты, невежы, быдло, хамы, невоспитанные и неблагодарные люди. Печально, но каждый день он всё больше убеждался в своей правоте, наблюдая за окружающим миром, приняв, наконец, эту мысль за аксиому. С возрастом людям всё сложнее менять свои убеждения, поэтому для Анатолия Игоревича стало ударом, что за последние несколько дней он не встретил ни одного представителя вышеперечисленных категорий граждан. Так случается, что иногда на жизненном пути попадаются лишь добрые, вежливые, воспитанные и дружелюбные люди. К счастью или нет, но обычно длится это недолго.

Вернувшись домой, он выключил газ, проветрил квартиру, открыв все окна настежь, и облегченно выдохнул.
– Наконец-то всё закончилось. Мир всё так же полон идиотами, – расслабленно улыбнулся Анатолий Игоревич, – значит, можно жить. Можно жить...

Он улёгся на диван и спокойно уснул в своём, снова ставшим понятным и привычным, мире.

©ЧеширКо

– Никогда бы не подумал, что мне придётся питаться падалью, – оскалился старый Волк, обнюхивая и облизывая траву, на которой только что лежала убитая и оставленная кем-то мышь-полёвка.

Волк клацнул зубами и, не обнаружив добавки к этому весьма скудному обеду, прилёг на землю. Ему нужно было отдохнуть – старость брала своё и даже небольшие дневные переходы давались ему с большим трудом. Он прикрыл глаза и стал погружаться в эту старческую липкую дрёму, которая, кажется, не придаёт сил, а, наоборот, забирает их. Тени деревьев не сдвинулись даже на лапу, как он проснулся. И он знал, что послужило этому причиной.

Подняв голову, он повёл носом. Хоть Волк и был уже совсем не молодым, но звериное чутьё еще не оставило его слабеющее тело. Оно не подвело и на этот раз – на вершине невысокого холма, всего в паре десятков прыжков от него, Волк увидел знакомый силуэт.

– А, снова эта безумная Лисица... – прорычал он. – Глупое животное. Наверное, она идёт за мной в надежде на то, что я добуду крупного зверя, и она сможет погрызть после меня его кости. Нет, я уже не смогу никого добыть и если бы не эти мёртвые мыши, которые попадаются мне на пути, я уже давно бы отправился к моим сородичам из Облачной Стаи.

Волк снова положил голову на лапы, но спать уже не хотелось. Не хотелось и идти. Не хотелось ничего. Не в первый раз он поймал себя на мысли о том, что ему хочется поскорее умереть. Жизнь старого, никому не нужного Волка-изгоя, не стоила даже хвоста той мёртвой мыши, которую он только что съел.

– Скорее бы уже, – вздохнул Волк и снова посмотрел на Лисицу, которая замерла на холме и, кажется, пристально за ним наблюдала. – Глупое рыжее создание, – повторил он, – пошла бы и сама добыла себе еду. Нет же – плетётся за мной по пятам и ждёт подачки... Нет, в этих зверях нет ни капли достоинства.

Он собрался с силами и с трудом поднялся на ноги. При этом его сильно качнуло от нахлынувшей слабости и Волку пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не упасть. Бросив презрительный взгляд на Лисицу, он продолжил свой путь, который уже не имел никакой конечной цели. Волк просто ждал смерти, направляясь туда, куда смотрели его глаза, но всё же стараясь не заходить на территории волчьих стай – умирать можно по-разному и делать это бесславно ему совсем не хотелось, ведь Волк понимал, что сейчас его сможет убить даже самый захудалый волчонок, у которого только прорезались клыки. Впрочем, смерть от голода тоже не казалась ему какой-то достойной альтернативой, но в этом случае никто хотя бы не сможет над ним посмеяться – он просто умрёт и всё. Один, где-нибудь в лесу.

Естественно, он не собирался морить себя голодом и ел всё, что попадалось ему на пути – ягоды, грибы, нерасторопных и неядовитых насекомых, яйца птиц и лягушек. Но силы покидали его – без мяса он долго не протянул бы. Наверное, этот мир не хотел его отпускать, потому что в тот самый день, когда он ослаб так, что почти не мог передвигаться и был как никогда близок к смерти, Волк нашел первую убитую кем-то полёвку.

Опускаться до поедания падали ему не хотелось, но инстинкт взял своё – перед ним была еда и её нужно было есть, чтобы остаться в живых. Через несколько десятков шагов он обнаружил еще одну мёртвую мышь, а затем и третью. С тех пор прошло уже несколько дней и каждый из них Волк проживал только благодаря какому-то зверю, который зачем-то оставлял свою добычу нетронутой.

– Это отвратительно, но, в конце концов, когда-нибудь это закончится, – вздыхал Волк после очередной съеденной находки, – надеюсь, никто этого не увидит, и когда я окажусь в Облачной Стае, никто не будет надо мной смеяться.

Волк брёл по кромке леса, опустив голову к земле. Он чувствовал, что где-то недалеко есть ручей – ему нужно было напиться. Свернув в чащу, он поплёлся туда, куда вело его чутьё. Запах воды становился всё сильнее, и вот он уже услышал её журчание. Он поднял голову и увидел ручей, но между ним и водой неожиданно оказалось препятствие – Лисица сидела на лесной подстилке из сухих листьев и, обернув лапы пушистым хвостом, смотрела прямо в глаза Волку.

– А, рыжее создание... – фыркнул он, – тоже замучила жажда?

Лисица молчала и продолжила неотрывно наблюдать за Волком.

– Это же ты волочишься за мной уже много дней? Глупое животное... Разве ты не видишь, что я уже стар и меня уже заждались в Облачной Стае? Мне уже не до охоты, поэтому не надейся поживиться остатками моего обеда. Я уже не в состоянии добыть даже безногого зайца. Отойди, мне нужно напиться.

Лисица отошла на несколько шагов, уступив Волку дорогу, и опять уселась на землю. Тот снова фыркнул и, подойдя к ручью, вдоволь напился. Затем, отойдя от воды, он улёгся на землю, опершись боком на дерево, и посмотрел на Лисицу.

– Ты всё ещё здесь, рыжая облезлая шерсть? Глупая попрошайка. Ты могла бы заняться охотой и добыть себе еду, а вместо этого ждёшь от меня подачки. Разве ты не видишь, что я не могу прокормить даже себя? – Волк вздохнул, переводя дух.– Да, когда-то я был молодым и сильным. Я мог в одиночку добыть даже оленя. Обо мне ходила слава по всей долине и мало кто мог сравниться со мной в ловкости и удали. Если бы ты решила жить за мой счёт в то время, то, поверь, всего одной луны хватило бы, чтобы ты превратилась в толстую жирную лису. А сейчас... Сейчас я стар и от моей былой силы не осталось и следа, поэтому выбери себе другого благодетеля, который будет оставлять тебе кусочки мяса на костях убитой добычи. Я уже не гожусь для этого.

Лисица всё так же молча буравила Волка взглядом. Тот, в свою очередь, непонимающе разглядывал её, и с удивлением ощущал в своей груди какое-то странное чувство, похожее на... страх? Да нет, не может такого быть. Даже сейчас Волк оставался Волком, а перед ним на земле сидела всего лишь облезлая Лиса.

– Кажется, я понимаю, – зарычал Волк, – как же я сразу не догадался... Ты просто хочешь дождаться моей смерти, да? Рыжая вонючка. Решила поживиться моим мясцом? У меня хватит сил на то, чтобы один раз прихлопнуть тебя лапой и...

– Ты будешь жить долго, – вдруг заговорила Лисица, – поверь, я об этом позабочусь. Это я ловила полёвок и подбрасывала их на твоём пути.

Волк склонил голову набок. Некоторое время оба молчали, глядя друг на друга.

– Это неожиданно, – наконец выдавил из себя Волк, – не буду кривить душой – я очень признателен тебе. Но... зачем тебе это нужно?

– Я помню тебя тем самым молодым и сильным Волком. Всё, что ты сейчас сказал – чистая правда и в ней нет ни капли бахвальства. С тобой, действительно, не мог сравниться ни один из твоих сородичей. В то время я жила на Липовом Холме – это тот, который к заходу солнца от Гремучего Ручья. Я много слышала о тебе и твоих подвигах.

– Гремучий Ручей, – обрадовался Волк, – да, это славное место – там была отличная охота.

– Говорят, что там и сейчас не голодно живётся, – подтвердила Лисица.

– Почему же ты ушла оттуда?

– Я ушла за тобой, когда тебя выгнали из стаи.

Волк ударил лапой по земле и отвёл взгляд в сторону. Он не любил вспоминать этот момент жизни, хотя прекрасно понимал, что это неизбежный путь любого, кто хоть что-то из себя представляет. Сильный внушает не только страх, но и зависть, но каждый сильный станет старым и слабым, и тогда завистливые обретут силу и расправятся с тем, кто не давал им спокойно жить. Это несправедливо, но так устроен волчий мир.

– Я шла за тобой всё это время. Когда ты спал, я охраняла твой сон, наблюдая за тобой издалека. Когда ты охотился, я отгоняла нахлебников, которые могли бы тебе досаждать. Когда ты стал слишком стар и слаб, я ловила для тебя мышей и оставляла их на твоём пути. И вот настало время встречи.

Волк поднялся на лапы и опустил голову перед Лисицей.

– Я не знал об этом. Благодарю тебя, рыжая... рыжая берегиня. Твоё сердце наполнено благородством.

– Моё сердце наполнено ненавистью, старая облезлая собака, – вдруг произнесла Лисица, но её голос оставался таким же спокойным и ровным, каким и был до этого.

Волк от неожиданности сделал шаг назад и зарычал, но Лисица даже не пошевелилась.

– Я рассказала тебе красивую историю, в которой, как и в твоём рассказе, нет ни капли неправды. А теперь я расскажу её еще раз и тогда ты увидишь разницу между правдой и истиной, – глаза Лисицы пожелтели, а хвост распушился, – Там, на Липовом Холме была моя нора. В ней я родила пятерых лисят и они стали моим смыслом жизни – теперь я добывала еду не только для себя, но и для них. Я заботилась о них и делала всё, что было в моих силах, чтобы вырастить их сильными и здоровыми. Однажды я отправилась на охоту, а когда вернулась, нашла у норы лишь пять растерзанных тушек. Их убил ты. Просто так. Ты не был голоден, никто из твоих сородичей не нуждался в еде. Ты просто развлекался, показывая своим сородичам свою жестокость, которую они принимали за силу. И тогда я решила, что не успокоюсь, пока не увижу свершившуюся месть. Да, наши силы неравны, но всё же я добилась своего. Я видела, как тебя изгоняли из стаи и смеялись вслед. Я видела, как ты стареешь и слабеешь. Я видела, как ты мучаешься от жажды и голода... Я мечтала о твоей смерти, но в один момент поняла, что она станет для тебя не наказанием, а избавлением. И тогда я решила, что сделаю всё, чтобы твоя никчемная жизнь продлилась как можно дольше. Я стала заботиться о тебе, охранять твой сон, отгонять от тебя всех, кого могла, а затем даже стала ловить мышей и подбрасывать их тебе. Ты, старый вонючий пёс, был с позором изгнан из стаи, ты ел падаль, на твоей шерсти засохший помёт зверей, в котором ты валялся, когда у тебя не было сил идти. И я всё это видела своими глазами. Ты, убийца моих детей, сам превратился в падаль. Живи с этим, серая собака.

Волк зарычал и хотел броситься на Лисицу и растерзать её, как когда-то расправился с её лисятами. Но силы покинули его и он, лишь оторвавшись от земли, упал на землю. Всё, что он мог делать – это лежать и смотреть, как неспешно и, совершенно не опасаясь нападения сзади, Лисица исчезает в зарослях леса.

Ещё несколько дней Лисица следовала за Волком по пятам, наблюдая за ним с пригорков и провожая взглядом из-за деревьев. Однажды, забравшись на вершину холма, она отыскала взглядом Волка и долго смотрела на него своими желтыми глазами. Затем наступила ночь, а когда рассвело, Волк был на том же самом месте, что и вчера. Лисица бросила на него последний взгляд, перевела его на небо, по которому плыли большие белые облака, и неспеша направилась прочь. Она тоже была стара и ей тоже нужно было готовиться ко встрече с Облачным Семейством. Наверное, лисята уже заждались её. Она решила, что не будет рассказывать им о Волке – пусть эта история останется здесь.

©ЧеширКо

Я не помню, когда он появился. По моим воспоминаниям он был всегда. Большая квадратная яма глубиной метра в три и стороной около тридцати метров. Когда-то его вырыли для того, чтобы построить дом или какой-нибудь магазин, но, как это часто и бывало в 90-х, на этом строительство и завершилось. Первое время Котлован был просто уродливой ямой на пустыре, со всех сторон окружённый панельными девятиэтажками.

_ _ _
Котлован смотрел на дома вокруг себя и представлял, каким будет тот дом, который очень скоро вырастет на его месте. Ему хотелось, чтобы он был выше и красивее других, чтобы люди, живущие в нём, чувствовали себя дома. Ведь это очень важное чувство – ощущать себя дома. Не каждое жилище способно дать это ощущение человеку. «Скоро построят, скоро», – скрипел он соседним девятиэтажкам, когда те снисходительно поглядывали на него десятками своих глаз-окон. Он еще не знал, какая удивительная судьба его ждет.
_ _ _

Конечно же, в глазах мам многих детей, Котлован был местом крайне опасным – с его края можно было соскользнуть и сломать себе ногу или руку, да и к тому же вымазаться в грязи с ног до головы. Поэтому, отпуская своих детей гулять, мамы ко всем прочим родительским указаниям стали машинально добавлять фразу: «На котлован не ходить». Естественно, никого это не останавливало и поглазеть на большую яму, а также побросать камешки с её края, ходили все дети ближайших домов. Впрочем, бросание камней было единственным развлечением, которое мог обеспечить Котлован, поэтому дети быстро потеряли к нему интерес.

Так прошло несколько лет. Жители окрестных домов уже привыкли к Котловану и перестали воспринимать эту деталь рельефа, как нечто чуждое. Он вошел в их жизнь и стал хоть и не особо привлекательной, но все же неотъемлемой её частью. Людям в те времена было не до красоты за окнами, поэтому никто не интересовался ни судьбой дома, который почему-то не строился, ни судьбой самой ямы – есть и есть, что с неё взять? Не закапывать же. К тому же, за это время края ямы осыпались и стали более пологими. Мамы уже не так переживали за конечности своих детей, да и дети уже давно потеряли интерес к яме.

_ _ _
Котлован уже совсем потерял надежду. Он смотрел на свои осыпавшиеся края, на которых не осталось и следа от зубцов ковша экскаватора, которыми он так гордился, и думал о том, что его мечте, наверное, не суждено сбыться. Никакого дома здесь не будет и никаких людей он никогда не сделает счастливыми. Котлован уже ничего не говорил соседним домам, да и они потеряли к нему всяческий интерес.
_ _ _

Но всё изменилось в один миг, который превратил эту яму в сакральное место для детей целого района. Я не знаю, кому пришла в голову эта идея, но она была просто блестящей. В одну из снежных зим на одном из склонов Котлована появился аттракцион. Кто-то из взрослых, а может и сами дети, пролили склон водой, превратив его в ледяную горку. Новость быстро разошлась по району и уже на следующий день на Котловане собрался десяток детей с санями и кусками линолеума. Еще через день, для того, чтобы прокатиться с горки, нужно было отстоять довольно длинную очередь, а уже через месяц Котлован превратился в место поклонения всего района.

Каждый день, с утра до вечера, это место было наполнено детскими смехом, визгом и криками. Да что там детскими... Сюда приходили и взрослые со своими детьми, чтобы, пользуясь случаем, прокатиться с горок, которых к тому времени стало уже много. Все четыре склона Котлована были утрамбованы и обкатаны. В виду того, что края ямы осыпались неравномерно, образовались несколько видов горок – две ледяные, одна из которых была с так называемым «трамплином» – выступающим бугром-кочкой в середине пути (опытные «котлованщики» знали, что с нее лучше не скатываться на санях, так как приземление после взлета на трамплине может быть очень болезненным, и со злорадным ожиданием наблюдали за новичками, все же решившихся на такой трюк), семь или восемь снежных, отличающихся друг от друга длиной трассы и крутизной спуска, а также Царь-Горка – извилистая ледяная трасса-желоб, пересекающая Котлован по диагонали, от угла к углу.

Естественно, пути всех горок встречались в центре Котлована, где зачастую происходили массовые свалки и кучи-малы. Конечно же, случались и травмы – нет ничего приятного в том, чтобы оказаться на пути какого-нибудь малыша на алюминиевых санях, который, может и знает, как тормозить, но от страха и восторга, вцепившись в сани, только и может, что беззвучно открывать рот и пучить глаза, глядя исключительно прямо перед собой. Это было больно, но это же было и весело.

Пик посещаемости Котлована приходился на послеобеденное время, когда школьники возвращались с уроков и тут же мчались к своему любимому месту отдыха. Что творилось здесь по выходным, сложно даже представить. Котлован был не просто аттракционом, он был сакральным, лобным местом, где подростки общались, решали свои невероятно важные вопросы, обзаводились новыми знакомствами, зарабатывали авторитет среди сверстников, выполняя какие-то сложные трюки или спасая кого-нибудь от столкновения в центре ямы. Здесь кипела жизнь. С утра и до самой ночи.

_ _ _
Котлован разбудил шум. Он очнулся от мёртвого сна и непонимающе осмотрелся вокруг. Сначала он ничего не понял – какие-то крики и визги сливались в гул. Неужели его мечта все же сбылась и он проспал строительство дома? Нет, над ним не было ничего, кроме зимнего неба. Но вокруг было много людей, и все они были чем-то заняты. Некоторое время он наблюдал за происходящим, а затем всё понял. Осознание того, что его превратили в аттракцион, сначала повергло его в шок, земляное сердце заныло от тоски. Но вот он услышал смех. Да, это точно был смех, да какой – детский! Кажется, эти дети были счастливы. И Котлован принял свою судьбу. Принял её не с сожалением, а с радостью. Его мечта всё же сбылась, хоть и не так он её себе представлял.
_ _ _

Котлован находился всего в пяти минутах ходьбы от дома моих родителей. Конечно же, я со своим старшим братом был в числе завсегдатаев Котлована. К тому времени на смену санкам пришли короткие пластиковые лыжи, заполонившие все магазины. Они стоили недорого, поэтому были практически у всех котлованщиков-подростков. Тем не менее, мы всё же с завистью поглядывали на двоих обладателей саней с рулями. Естественно, они не давали никому прокатиться на них, потому что: «Руль погнешь, мама меня убьет».

Синяки, ушибы, ссадины – все это игнорировалось молодыми организмами, ведь заживало все очень быстро, да и не стоят внимания эти мелочи, когда на кону сложный прыжок на трамплине, особенно если на Котловане есть девочки, перед которыми, конечно же, нужно выпендриться, а в идеале – поймать восхищённый взгляд, когда трюк удался именно так, как и было задумано.

Весной, когда таял снег, котлован превращался в небольшое озерцо, которое иногда покрывалось коркой льда в случае возвращения морозов. Народу становилось меньше, но развлечения находились и в это время года. Например, нужно было пробежать через весь Котлован по льду и постараться не провалиться по колено под лёд. Не всем это удавалось и неудачники под общий смех брели домой получать нагоняй от родителей. Летом и осенью жизнь на Котловане замирала. Он зарастал травой и, кажется, засыпал до следующего снега, когда он снова станет центром мироздания для сотен маленьких людей.

Однажды летним утром в его центре появилась сгоревшая искорёженная машина. Не знаю, как она туда попала, но её никто не стал убирать и машина так и осталась там гнить. Есть категория людей, которые если видят мусор, лежащий на земле, то обязательно добавят свой. Такие люди нашлись и для Котлована. Через некоторое время к останкам автомобиля добавился сломанный советский холодильник, затем покрышка от грузовика, а потом кто-то выбросил в него несколько мешков строительного мусора. Если бы это произошло зимой, то Котлован тут же очистили бы совместными усилиями взрослых и детей, но было лето и никому не было никакого дела до Котлована. А к тому времени, когда выпал снег, его дно уже покрылось толстым слоем самого разнообразного мусора. Ни о каких горках не могло быть и речи.

_ _ _
Котлован всю зиму ждал детей, но никого не было. Он не понимал, что произошло. Ведь всё было так хорошо – люди приходили к нему за счастьем, а сейчас никого нет. Он посмотрел на себя и почувствовал отвращение – то там, то тут торчали куски арматуры, повсюду валялись битое стекло и куски бетона, а в самом центре, как монумент быстротечности всякой радости, возвышалась гниющая груда металла. «Что ж, это было счастливое время. Жаль, что оно закончилось», – скрипнул Котлован и забылся в липком сне.
_ _ _

Я помню, как спустя несколько лет оказался у Котлована. Мне было лет шестнадцать, может немного меньше. У меня были уже совсем другие интересы и его судьба меня не волновала. Была весна, я шёл по своим делам мимо и вдруг решил подойти к его краю. Котлован представлял собой жалкое зрелище – его края сгладились, на дне стояла талая вода, в которой плавал какой-то мусор. Видимо, периодически его пытались чистить, но этого хватало ненадолго. В сознании людей он уже превратился в бесплатную свалку, куда всегда можно было сбросить какой-нибудь габаритный ненужный хлам.

Я стоял на его краю и мне казалось, что я стою на границе своего детства, которое со временем точно так же заполнится самым разнообразным хламом взрослой жизни. Безудержный восторг от всего нового, заливистый беспричинный смех, беззаботное состояние души, полная свобода и осознание этой свободы – всё это останется там, в прошлом. И вроде бы не будет ничего сложного в том, чтобы сохранить это в себе, но до этого никому не будет никакого дела. Если не сам, то найдутся те, кто первым бросит в чистую детскую душу первый пакет с мусором.

Я прощался с Котлованом и со своим детством. Почему-то сейчас мне кажется, что оно закончилось именно там, на его краю.

_ _ _
Что-то разбудило Котлован. Он осмотрелся. На краю стоял парень и смотрел на него. Кажется, его лицо было знакомо Котловану. Да, точно. Он был из тех, кто смеялся здесь тогда, очень давно – в счастливые времена. И зачем он пришел? Стоит, думает о чём-то. Интересно, о чём? О том, каким уродливым стал Котлован? Пускай, уже всё равно. Когда рушатся мечты, плевать на то, как ты выглядишь. Но он не злорадствует, нет... О, покажу ему кое-что. Где же оно было... Ага, вот – старые санки кто-то выбросил. Помнишь такие? Улыбается, уходит. Ну, пускай идёт, пускай. Зашёл и на том спасибо...
_ _ _

P.S.
На месте Котлована в конце нулевых, спустя пятнадцать лет, всё же построили дом. Высокий и красивый, из красного кирпича. Наверное, там живут счастливые люди. Ведь мечты должны сбываться.

©ЧеширКо

– Забудьте обо всём, чему вас учили в школе!

Этой знаменитой фразой доцент института прикладной магии каждый год начинал первую лекцию у первокурсников. Для пущего эффекта он обычно открывал дверь в аудиторию ногой и быстрым шагом проходил к кафедре, не глядя ни на кого вокруг. Несколько минут он раскладывал на ней какие-то бумаги, а затем, обведя взглядом студентов, устало качал головой и закатывал глаза, всем своим видом говоря: «Опять набрали по недобору, а мне их учить придётся».

Именно таким образом доцент и сегодня ворвался в аудиторию, с порога выкрикнув свою любимую фразу. Пятьдесят пар глаз испуганно уставились на грозного преподавателя. Тот же, прошествовав к кафедре и совершив все необходимые ритуалы с раскладкой бумаг, поднял, наконец, глаза и окинул взглядом собравшихся.

– Всем вам выпала огромная честь быть зачисленными в списки учащихся нашего института! Здесь вас научат настоящей взрослой магии, поэтому забудьте все росказни, которые вдалбливали в ваши головы школьные училки. Теперь я буду вдалбливать в ваши головы знания, которые необходимы каждому взрослому волшебнику в современном мире. Мире, в котором нет места розовым единорогам, остроконечным шляпам и волшебным палочкам.

В аудитории раздались смешки, но, как пожарные тушат огонь, направляя на него струю воды из бранспойта, так и доцент потушил очаги веселья, поочередно направив на них свой тяжёлый холодный взгляд. Снова стало тихо.

– Запомните раз и навсегда – этот мир не верит в волшебство. Вам придется провести в стенах нашего института долгих пять лет, после чего некоторые из вас получат дипломы волшебников, которые вы смело можете выбросить на помойку – с ними вас не примут ни на одну человеческую работу. Если кто-то из вас не хочет тратить время на обучение, которое не принесёт вам ни копейки денег, можете прямо сейчас забрать документы из института и катиться на все четыре стороны.

Никто из студентов не пошевелился, но в глазах многих появились грусть и тоска. Не так они представляли себе первое занятие в институте.

– Второе, – продолжил доцент, – те из вас, которые всё же получат дипломы, никогда не будут сидеть в уютной башенке из жёлтого кирпича и исполнять желания маленьких девочек и мальчиков, которым хотелось бы, чтобы облака на небе были из сахарной ваты. Быть волшебником – тяжелый и неблагодарный труд, за который никто и никогда вас не поблагодарит. Никто и никогда не подойдет к вам на улице и не скажет: «Не мог бы ты мне помочь, ты же волшебник?». Потому что, как я уже говорил, этот мир отрицает волшебство. Все чудеса должны быть объяснены, а если их объяснить не получается, то это просто случайность. Поэтому девяносто процентов наших выпускников заканчивают карьеру волшебников не позднее, чем через год после выпуска – они разочаровываются в профессии, людях и этом мире. Да, некоторые спиваются, другие становятся наркоманами, третьи заканчивают жизнь самоубийством, так что будьте готовы и к такому варианту развития событий.

В аудитории послышались шушуканье и перешёптывание. Студенты явно были озадачены и растеряны.

– Третье. Никто из вас никогда не сможет изменить этот мир. Он был, есть и навсегда останется злым, жестоким и эгоистичным. Сколько бы вы ни тратили сил на изменение его к лучшему, у вас ничего не получится, поэтому выбросьте из головы мысли о том, что как только вы переступите порог института, люди перестанут убивать, обманывать и предавать друг друга. Это утопия. Кто в неё до сих пор верит, пусть вступит в общество анонимных оптимистов и там просиживает штаны.

Доцент наклонился к своему чемодану, выудил из него бутылку воды и, открутив крышку, сделал несколько глотков, не переставая рассматривать студентов, которым, судя по всему, не очень нравились слова преподавателя – перешёптывание переросло в недовольный гул.

– Четвертое. Я знаю, о чем сейчас думает большинство из вас – если все так плохо, то я отучусь и буду использовать волшебство исключительно в своих личных целях, – он снова окинул взглядом аудиторию, – те, чьи светлые головы посетила такая мысль, могут прямо сейчас катиться в училище черной магии – оно находится на соседней улице. Там вы в полной мере ощутите всю прелесть магического эгоизма. В первую очередь на себе, когда после выпускного вас заставят работать на побегушках у какой-нибудь полоумной ведьмы – варить для нее приворотные зелья, отрезать пальцы у мертвецов, после очередного шабаша отстирывать блевотину с её вонючих одежд и выносить из-под неё утку, если эта ведьма окажется слишком старой.

Никто не засмеялся над шуткой доцента. Потому что никто из студентов с полной уверенностью не мог сказать – действительно ли это была шутка.

– И в заключение. Запомните. Волшебство – это бескорыстное, безвозмездное служение идеалам доброты, это полное отрицание зла, это, наконец, неблагодарная и презираемая современным обществом профессия. Сейчас я выйду из аудитории и пойду пить кофе в преподавательскую. Вернусь через двадцать минут. За это время те из вас, кто разочаровался в профессии и не хочет тратить время своей жизни впустую, должны убраться из аудитории к чертям собачьим. А лучше всего – забрать документы и отнести их в обычный человеческий вуз. Именно поэтому мы начинаем занятия в институте на месяц раньше, в августе. Надеюсь, вы примете правильное решение.

С этими словами доцент зачем-то стукнул кулаком по кафедре и быстрым шагом покинул аудиторию, открыв дверь не ногой, как обычно, а рукой, но лишь по той причине, что дверь открывалась внутрь. Тем не менее он не упустил возможности что есть силы хлопнуть ею на прощание.

***
В преподавательской было сумрачно из-за опущенных жалюзи. Ректор института – мужчина почтенного возраста в старомодном пиджаке, сидел в кожаном кресле во главе стола и крутил в руках наручные часы, изредка поглядывая на доцента, прильнувшего к щели между ламелями с чашкой кофе в руке и внимательно наблюдающим за происходящим во внутреннем дворике института.

– Ну что? – спросил ректор, когда секундная стрелка на часах совершила еще один оборот.
– Уходят, – пожал доцент плечами.
– Все?
– Похоже на то.

Ректор покачал головой и бросил часы на стол.
– Тридцать лет! Тридцать! Ни одного студента за треть века! Вам не кажется, коллега, что пора прекращать говорить правду желающим обучаться волшебству?
– Не кажется, – мотнул головой доцент, не отрываясь от окна, – конечно же, если вы не хотите, чтобы этот мир заполонили липовые волшебники, жаждущие власти и наживы. Тогда нам придется открывать еще один институт для обучения тех, кто будет с ними бороться.

Ректор снова взял часы и надел их на запастье. Затем снова снял и положил на стол. Было видно, что его терзает какая-то мысль, которую он никак не решался озвучить. Наконец, он заговорил.

– Коллега, поймите меня правильно и постарайтесь понять. Это решение далось мне с большим трудом, но все же я его принял.

Он поднялся из-за стола и одёрнул полы пиджака.

– Я старый волшебник, который уже пятый век занимает должность ректора нашего института. За всё это время я видел многое – и массовые отчисления студентов, и недоборы, и переполненные аудитории. У нашего ремесла были и взлёты и падения, было разное. Единственное, чего не было, так это тридцатилетнего отсутствия желающих обучаться волшебству. Наверное, мир изменился и теперь никто не хочет бесплатно сеять добро. Что ж... Пусть так. Значит, наше время ушло. Поэтому я принял решение о расформировании нашего института. С этого момента его не существует.

С этими словами он снова взял часы со стола и щелкнул по ним пальцем. Секундная стрелка остановилась. Доцент выслушал речь ректора, невозмутимо отхлебнул из кружки и поставил её на стол. Некоторое время он стоял молча, задумчиво потирая руки.
– Может все же...
– Нет.
– А мы? Чем мы займемся?
– Не знаю, – развел руками ректор, – но и продолжать это бессмысленное занятие я не хочу. Благодарю за работу, коллега.

Доцент вздохнул и понимающе кивнул.
– Наверное, вы правы. Мир поменялся и уже никогда не будет прежним. Что же, идём?
– Идём.

Двое вышли из здания института и остановились на крыльце. Перед ними открывался мир, который, несмотря на все преграды, они все же пытались изменить к лучшему на протяжении стольких лет, обучая тех, кто понимал что такое добро и как им пользоваться на благо других людей, не ожидая от них никакой благодарности. Но этот мир их победил. Всё было кончено.

Доцент посмотрел на ректора и грустно улыбнулся.
– И я вас багодарю вас, коллега! Мы сделали все, что смогли. Единственное, чего я не понимаю, так это...

– Простите, вы сказали, что вас не будет двадцать минут, а прошло уже полчаса. Все ушли, а я осталась одна. Сегодня будет лекция?

Двое обернулись. Позади них стояла светловолосая девушка с пачкой тетрадей подмышкой и, переминаясь с ноги на ногу, переводила робкий взгляд с одного преподавателя на другого.

– Единственное, чего я не понимаю, – невозмутимо продолжил доцент начатую фразу, – так это какого черта какая-то девчонка позволяет себе перебивать преподавателей, особенно в тот момент, когда они заняты обсуждением профессиональных вопросов, касающихся обучения студентов! Как вы, вообще, умудрились поступить в институт с такими манерами? Нет, ну вы видели, коллега?!

– Простите... – виновато потупила взгляд девушка.

– Ну и манеры, ох и молодежь... Ни минуты отдыха... Какое неуважение к преподавателям! И где? В институте прикладной магии, черт возьми!

Ректор стоял на крыльце института и слушал выкрики удалящегося по коридору доцента вперемешку с извинениями студентки, семенившей за ним по пятам. Наконец раздался знакомый звук удара ногой в дверь аудитории и все стихло. Ректор облегченно выдохнул и щёлкнул по наручным часам. Стрелка дрогнула и снова побежала по кругу. Нет, этот мир ещё их не победил.

©ЧеширКо

Виктор Романович придирчиво осмотрел сервированный стол, разгладил ладонью морщинку на белоснежной скатерти и шелчком пальца сбил с нее соринку. Сполна насладившись натюрмортом, он кивнул, дав самому себе добро на начало праздничного ужина, и водрузил на стол бутылку красного вина – будто бы воткнул знамя в крышу штаба побежденного врага. Вино было дорогое, но Виктор Романович решил не экономить на алкоголе, ведь сегодня был знаменательный день – ровно двадцать лет назад он разочаровался в жизни.

В тот день не произошло ничего неординарного – ему не изменила жена, не предали друзья и даже дом не сгорел. Проснувшись утром, он просто выглянул в окно и решил, что вся жизнь предельно понятна и ничего интересного в ней уже не будет. Такие мысли часто приходят в головы людям, но, как правило, не задерживаются в них надолго. В голове же Виктора Романовича она поселилась навсегда. Каждое последующее утро он просыпался с этой мыслью. Более того, он даже засыпал с ней и неоднократно обдумывал в течение дня.

Однажды он даже решил взять себя в руки и выбросить эту мысль из головы. Для этого он взял отпуск и отправился к морю. Подойдя к воде, он осмотрел горизонт, оглянулся на счастливые лица отдыхающих и... уехал в горы. Прибыв на место, он даже не стал выходить из автомобиля – опустив боковое стекло, Виктор Романович осмотрел изрезанную линию скал на фоне синего неба, перевел взгляд на праздно шатающихся по улицам поселка туристов, покосился на стрелку уровня топлива на приборной панели и... отправился в планетарий. Затем он посетил аквапарк, парикмахерскую, ярмарку мёда, бассейн и музей космонавтики. Когда отпуск закончился, он вернулся домой и принял мысль о неинтересности жизни, как факт.

Справедливо рассудив, что хоть он в ней и разочаровался, но это не повод ее заканчивать, он принялся жить дальше. Когда интерес к жизни пропадает, вместе с ним исчезает и умение оценивать правильность и неправильность своих поступков, поэтому Виктор Романович стал подглядывать за своими знакомыми и пытаться жить по тем же принципам, что и они. К слову, это привело к некоторому результату – он обзавелся семьёй и даже детьми, завел собаку и купил небольшой домик в дачном кооперативе, получил повышение на работе и даже приобрёл газонокосилку. Стоит ли говорить о том, что всё это он делал лишь с одной целью – чтобы быть «как все» и не выделяться среди людей своим «недугом». На самом деле ничего из этого списка не приносило ему ни малейшей радости.

Единственный день в году, который он ждал с нетерпением, наступил как раз сегодня. День потери интереса к жизни он всегда отмечал с размахом и даже каким-то гипертрофированным аристократическим пафосом. В этот день он отправлял жену с детьми к родителям, а сам накрывал на стол, покупал бутылку дорогого вина, надевал белую рубашку с галстуком и, включив классическую музыку, принимался праздновать. Нет, всё это не доставляло ему никакого удовольствия, просто этот день был единственным мостиком, который связывал его нынешнее существование с той, еще интересной прошлой жизнью. Это был своего рода обряд, поминки по времени, когда он ещё чувствовал себя живым.

Виктор Романович поднял бокал с вином и протянул его перед собой. С другого края стола взмыл в воздух такой же бокал и звонко ударился о первый. Со стороны это выглядело, как минимум, странно, но на самом деле в этом не было ничего неординарного. Дело в том, что когда Виктор Романович купил этот домик, хитрые риелторы не стали посвящать своего клиента в его историю и не обмолвились ни единым словом о том, что предыдущий хозяин повесился прямо на этой кухне, в которой сейчас отмечал свой праздник Виктор Романович. При жизни бывший хозяин был воспитанным человеком, поэтому и после смерти старался не надоедать своим присутствием новым жильцам, но, наверное, мёртвые люди обладают неким чутьём, которое и привлекло его внимание к Виктору Романовичу – вроде бы живому человеку, а вроде бы и не совсем. Несколько лет бывший хозяин просто наблюдал за ним, а однажды, в один из дней потери интереса к жизни, решил познакомиться. Так и завязалась их дружба, если это так можно было назвать. Общались они раз в году и этого хватало обоим.

– А табачок в сигаретах как? Лучше стал?
– Табак – дерьмо, – выпустив клуб дыма, констатировал Виктор Романович.
– Эх, всё бы отдал за одну затяжечку, – вздохнул мертвый хозяин дома.
– Вообще никаких запахов не чувствуешь?
– Ни запахов, ни цветов, ни вкуса, ничего...
– Серьезно? Даже цветов не видишь?
– Всё серое и размазанное. Еще и подрагивает, как будто на ветру колышется. А звуки – будто из трубы какой-то канализационной.

Виктор Романович пожал плечами, как бы говоря: «Ну так ты ж мертвый, чего ты хотел?»
– А ты всё так же страдаешь? – после небольшой паузы спросил мертвый.
– Я? Страдаю? Да брось.
– Ну, не знаю... Быть живым и не радоваться жизни – разве это не страдание?
– Страдаешь ты, а мне просто плевать.
– Плевать... – с обидой в голосе повторил мертвый, – дурак ты, Витя, вот ты кто. Живой дурак.

Виктор Романович смерил пустое пространство перед собой равнодушно-снисходительным взглядом и решил, что этого вполне достаточно для ответа.
– Захотел – чайку ароматного заварил, – не унимался мёртвый, – тортик вкусный нарезал, сидишь себе, попиваешь – красота же! А захотел – вина выпил или, к примеру, взял удочку и к речке. Всё что хочешь!
– Так я не хочу, – снова пожал плечами Виктор Романович.
– Так я тоже думал, что не хотел! Взял и вздёрнулся. Думаешь, лучше мне стало?
– Так я и вешаться тоже не хочу. Нет у меня к этому делу никакого интереса.
– Что, вообще ничего не интересно?
– Вообще, – выдохнул Виктор Романович ещё одно облачко дыма и размазал окурок по пепельнице.

Помолчали.
– А у тебя там как? Планируешь в этом доме вечно сидеть?
– Понятия не имею.
– И никто с тобой ни разу не связывался за это время?
– Никто, – вздохнул мёртвый.
– Свяжутся, заберут, – уверенно кивнул Виктор Романович.
– А ты откуда знаешь?
– Да надоел ты мне своими нравоучениями. Позвоню кому следует, тут же из дома этого тебя выпулят.
По лицу Виктора Романовича пробежало даже некоторое подобие улыбки, мертвый же лишь негромко хмыкнул.
– Скорее бы...
– Что, вообще ничего не интересно?
– Вообще, – повторил бывший хозяин ответ Виктора Романовича. – Слушай, а это же мысль. Может, ты в церковь какую-нибудь сходишь? Поговоришь там с кем-нибудь? Кто знает, вдруг это как-то поспособствует?
– Еще чего, – отмахнулся Виктор Романович.
– Ну серьёзно! Тебе же только твоя жизнь неинтересна, а чужой можно и помочь.
– Да плевать, – ответил Виктор Романович, но на следующий день всё же отправился в храм.

Священник, выслушав историю, сказал, что лично ничем помочь не может и остаётся лишь уповать на волю Всевышнего, а для надежности можно попробовать молиться за упокой души погибшего. Виктор Романович почесал подбородок, произнес свое любимое: «Да плевать» и ушел домой. Но все же раздобыл где-то книжечку с молитвами и иногда, пару раз в месяц, шепотом почитывал её, когда никто из домашних не видел.

Через год, накрыв праздничный стол и откупорив бутылку, он постучал ее горлышком по кромке бокала, как бы спрашивая: «Наливать или ты уже в аду?». Когда из угла кухни раздался тяжкий вздох, Виктор Романович молча кивнул, наполнил бокал до краёв, а затем, поднявшись из-за стола, отправил книжечку в самый дальний угол шкафа, где её не было видно. Отметив праздник, двое решили на этот раз испробовать народные средства. Со следующего утра Виктор Романович начал закупать зеркала, свечи и прочую необходимую атрибутику, а так же тащить из леса какие-то палочки и корешки. Домашние с удивлением взирали на то, как дом потихоньку превращается в жилище знахаря, но особо не возражали – наиграется и успокоится. Впрочем, так и произошло.

Когда пришло время очередного праздника и Виктор Романович привычным движением откупорил бутылку вина, он снова услышал горестный вздох бывшего хозяина дома. Правда, на этот раз он прозвучал не из угла кухни, как обычно, а из открытого окна. Оказалось, что народные методы работают, но недостаточно эффективно. Мертвому хозяину пришлось целый год обитать снаружи дома, так как зайти внутрь он не мог, как и отойти от места своего самоубийства. Собрав все обереги и талисманы в большую картонную коробку, он вынес их в сарай и задвинул в самый дальний угол. Мертвый снова поселился в доме, а двое принялись обсуждать очередной план по выживанию «засидевшегося» мёртвого хозяина дома и отправки его по месту назначения.

Так прошло шесть лет. За это время Виктор Романович изучил техники и методы избавления от духов умерших нескольких африканских, южноамериканских и азиатских племен, прочитал кучу книг, пересмотрел десятки фильмов и переговорил с сотней специалистов, увлекающихся темой оккультизма. Большая часть информации, которую он получил, была по его словам: «дичью дичайшей», но на седьмой год, отмечая свой излюбленный праздник, Виктор Романович не обнаружил в своем доме бывшего хозяина. Всю ночь он тщетно постукивал пальцем по бокалу и разглядывал углы кухни, обвешанные амулетами и оберегами со всего мира.

Под утро, осушив бутылку, он разочарованно крякнул, произнёс своё любимое: «Да плевать» и отправился спать. Но ему не спалось. Виктор Романович ворочался в постели и пытался понять, какой именно метод помог избавить бывшего хозяина от мучений. А ещё он думал о том, что знания, полученные за эти годы, он просто обязан использовать во благо и помочь как можно большему количеству таких же страдальцев обрести покой. А уже вечером следующего дня он сидел перед экраном компьютера, размещая на всех сайтах объявление следующего содержания:

«Изгоню духов, избавлю от полтергейстов, очищу дом от призраков и проч. Быстро, эффективно. Выезд на дом. Гарантия 100%. Приемлемые цены».

Это был год, в котором Виктор Романович последний раз в жизни праздновал День потери интереса к жизни. Со следующего года на эту дату стал приходиться День обретения. Теперь он стал отмечать этот праздник не в одиночку, а со своей семьёй. Виктор Романович покупал торт, накрывал на стол и весь вечер вместе с женой и детьми обсуждал – куда они отправятся в отпуск в этом году – на море или в горы, и чем займут следующие выходные – поедут в аквапарк или всё же в планетарий.

А из угла кухни с грустной улыбкой за счастливой семьёй наблюдал мёртвый хозяин дома, который одним своим молчанием в нужное время смог вернуть человеку интерес к жизни. Он очень надеялся, что ему это зачтётся.

©ЧеширКо

– А у вас, домовых, вообще, принято сострадать своим близким?
– Что делать?
– Я так и думал.
Кот ещё сильнее растянулся на полу и горестно вздохнул.
– Я просто не расслышал, – виноватым тоном произнес Домовой и тут же поймал себя на мысли о том, что Кот обладает редким талантом – он умеет вселять чувство вины одним своим печальным видом, даже когда виниться, в общем-то, и не из-за чего.
– Или не хотел расслышать, – безучастно вымолвил Кот, отрешённо уставившись в одну точку.

Чувство вины Домового тут же сменилось чувством стыда. Ему даже захотелось извиниться перед своим другом за то, что он не расслышал его вопроса, но, собрав волю в кулак и тряхнув головой, он сбросил с себя кошачьи чары.
– Да потому что ты бубнишь себе там что-то под нос, а я потом виноватый!
– Простите меня за то, что у меня нет сил разговаривать громко, – обиженно прижал уши Кот. – И еще заранее простите, если я вдруг внезапно умру от этой жары, ведь своей смертью я доставлю вам кучу неприятностей.

Произнеся эту фразу, Кот прижался головой к кафелю на полу и прикрыл глаза. А Домовой снова принялся бороться с чувством вины. Это давалось ему с трудом, поэтому он не придумал ничего лучше, как произнести:
– А мне, может быть, тоже жарко.
Кот приоткрыл один глаз, снова закрыл его и, перевернувшись на другой бок, заговорил таким тоном, будто бы перед ним был не его друг – Домовой, а нашкодивший котенок двух месяцев от роду, которого нужно было отчитать за проступок:
– Тебе не может быть жарко, ты – дух бесплотный, а я очень даже плотный кот, к тому же, покрытый прекрасной, но все же жаркой шерстью. Мой хрупкий организм не предназначен для такой жары.
– А для чего же он предназначен?
– Для ласки, вкусной еды и развлечений. По-моему, это очевидно. Так что давай придумывать, как справляться с этой жарой.

– Погоди, – нахмурился Домовой, – я прекрасно помню, как ты осенью ныл по поводу дождей и холода, и ещё хотел, чтобы вместо ноября был еще один июль. Вот твой июль, – он протянул руку, указывая на окно, в которое заглядывал кусочек неба без единого облачка, – что тебе снова не так?
– Не было такого.
– Было!
– Не было.
– Было! У меня всё записано!
– Ой, ну было и было. Это что-то меняет?
– Ну... Нет, не меняет.
– Вот и всё. План есть?
– Какой план?
– По борьбе с моим перегреванием.

Домовой на несколько секунд задумался.
– Может, тебя водой облить?
Кот одарил Домового таким презрительным взглядом, что тот даже вздрогнул, всей своей сущностью осознав всю вселенскую глупость своего необдуманного предложения.
– Я тебе что... этот что ли... – Кот попытался быстро придумать какой-нибудь острый ответ, который был бы одновременно и жёстким, и смешным, но, как обычно, у него ничего не вышло, – Я что, огурец что ли?
– Почему огурец? – не понял Домовой.
– Потому что огурцы поливают водой, – закатив глаза, принялся объяснять Кот. – Ну включай уже соображалку свою. Мне каждое слово нужно тебе разжёвывать? Ещё какие предложения?

– Можно ещё... – неуверенно произнес Домовой.
– Смелее!
– Можно ещё побрить тебя налысо.
Предыдущий презрительный взгляд Кота показался ироничным прищуром по сравнению с этим испепеляющим всполохом, которым Кот на этот раз опалил Домового.
– По-твоему я похож на этого... как его... на кого-нибудь другого?
Домовой немного растерялся от такой постановки вопроса, но решил не злить друга, переспрашивая.
– Нет, совсем не похож.
– Вот и оставь тогда свое предложение для него.
– Для кого?
– Для кого-нибудь другого, пустая твоя голова! Ты посмотри, что выдумал! Побрить налысо! Совсем уже это... ум закончился!

Кот очень быстро раздражался, но и так же быстро забывал об обиде, поэтому, снова прикрыв глаза, спокойно произнес:
– Ещё какие планы?
Домовой пребывал в полной растерянности. У него изначально не было никаких планов по спасению Кота от перегрева, так как он всю свою жизнь вполне справедливо считал, что жара, наряду с лишним весом, бессонницей и камешком в ботинке – проблемы сугубо индивидуальные, с которыми каждый должен справляться самостоятельно. Но Кот умудрился в считанные мгновения вовлечь его в свои переживания настолько, что Домовой сам не заметил, как стал раздумывать над проблемой своего друга.

– Я больше не знаю способов борьбы с жарой, – после нескольких минут размышлений пожал Домовой плечами, – разве что – спрятаться в тени.

Казалось, что Кот ждал этого предложения, так как в этот раз ему не пришлось выдумывать остроумный ответ, а вместо этого он выдал подготовленный заранее:
– Я всю жизнь нахожусь в тени твоей несообразительности и эгоизма, мой лапотный друг! – пафосно изрек он. – Запомни, если проблема не имеет решения, то всегда есть выход, который облегчает её вдвое.
– И какой же?
– А такой, с которого мы и начали нашу беседу. Поэтому я повторю свой вопрос, на который не получил ответа. У вас, домовых, принято сострадать своим близким?
– Как и у всех...
– Да или нет?
– Ну, конечно, принято.

На этот раз Кот выдавил из себя печально-снисходительно-обреченный взгляд, который Домовому показался ещё более тяжелым, чем два предыдущих презрительных взгляда. Ему как-то сразу стало очень неудобно.

– Так почему же ты, видя, как я страдаю, не сострадаешь мне? – на выдохе промолвил Кот.
– А как?
– Ну вот, а говоришь, что у вас это принято. Эгоисты вы, домовые. Не то что мы – коты. Ложись рядом.

Домовой спрыгнул с холодильника и растянулся на полу рядом с Котом.
– Теперь я начну страдать, а ты всячески сострадай, понял?
Домовой не успел ничего ответить, так как Кот тут же приступил к страданиям:
– Ну и жара...
Он повернулся к другу и вытаращил глаза, давая тому понять, что уже пора.
– Ага, жара страшная, – согласился Домовой и бросил на Кота вопросительный взгляд, как бы спрашивая – правильно ли он сострадает? Кот в ответ утвердительно кивнул.
– Фух... Когда уже дождь?
– Ага, скорее бы.
– Так ведь и растаять можно.
– Растечься по всему полу.
– Вечером, может, посвежеет?
– Обязательно посвежеет.
– Скорее бы уже вечер.
– Ага, скорее бы уже.
– Ну и жара...
– Очень жаркая жара... А у тебя же ещё и шерсть.
– Очень жаркая шерсть. Но красивая.
– Безусловно красивая.
– Но жара...
– Да, жара...

Не прошло и получаса, как Кот уснул. То ли полоска солнечного света, в которой он возлежал, ленясь подвинуться, укоротилась и перестала нагревать его хрупкий страдающий организм, то ли это загадочное сострадание, действительно, заработало.

©ЧеширКо