У моей микроволновки настолько большая пауза между звонком о готовности и повторным напоминающим, что немного неловко и стыдно за себя.
Она словно надеется, что я спускаюсь на кухню из какой-нибудь дальней комнаты на третьем этаже шикарного особняка. "Ага, нужно достаточно времени, подожду."
В это время в соседней комнате: шлепаю плюсы на Пикабу.
В детстве я думал, что, если бежать задом наперед, то можно вернуться в прошлое. И у меня получилось. На эстафете я должен был бежать третий этап, а пробежал второй.
Знаете, почему бывшие продавщицы супермаркетов не задерживаются, если устраиваются на конвейер?
Первое время они по привычке пищат, и люди думают, что они скоро взорвутся.
И сказал продавец: «Прикладывайте».
И приложил я уста. И был отвергнут. Ибо тратил редко и мало. И зал – просторный и светлый – не осенял крестным ходом меж рядов его богато украшенных.
И сказал продавец: «Два греха по цене одного. Отпускать?»
И вывернул карманы я, зазвенел вдруг сребреник, засиял, начищенный джинсой. И воздел глаза к небу продавец. И заметался под сводами да над головами причастных праведный голос его:
«Галя! Отмена!»
И сказал продавец: «Платите – и да начислено будет вам».
Хабаровск. Индекс самоизоляции.
ТВ: "5+ баллов. На улице почти никого".
Онлайн: "Минус 21,27 балла. На улице очень... Босх".
Говорит один чайный пакетик другому:
– Смотреть на тебя страшно!
– Чёй?
– Чибрец ты выжат, говорю. Морщинистый весь, скрюченный.
– Мята-мята, спина помята, – сухо отзывается согбенный Акбар. – Поди, не мешай.
– Да куда поди, я ведь тоже… всё, – булькает Кёртис, попыхивая паром.
Акбар чуть разгибается, насильно вдыхая, глядит исподлобья:
– Каков фенхель! Стоит ровно, а текёт, – и пузырится малость от смеха.
– А я что?! Из меня прёт, зырь, сколько добра, так ведь выкинули!
– Мелисса́-мелисса́, суши телеса, – шелестит бледнеющий Акбар. – Теки давай, не мешай.
– Да куда…
– Коли прёт, так, мож, кто и заберёт.
– Да?
– Лаванда́.
– А потом? – Кёртис напрягается, силясь удержать тепло и вкус.
– Душица…
– А?
– Душица тебе на шнурочке – и привет, – кое-как выдыхает тот усыхающие чаинки.
– Почему так, а, друг?
Акбар не отвечает. Цветочное дыхание не уловить. Вместе него крадется к Кёртису холодок.
– Вроде удобно, спокойно. Как у всех. А закипит всё вокруг – и ясно, как было скучно и пресно…
Язык подсыхает, чувствует Кёртис, но продолжает. Для Акбара крепкого, тот ведь просто взял передышку, и поры его еще хранят аромат. Должны.
– Забурлит, завертит – и вдруг сколько в тебе цвета, оттенков, вкуса! В тебе и кругом. Кажется, неиссякаемый букет, и все равно недостаточно. Не хватает…
Кёртис покрывается мурашками, закашливается. Столько утекло. Кому это всё? А ведь он ещё мог…
– Шалфей и липа… – бормочет он, задумывается. Акбар молчит, не помогает.
– Шалфея в нас и липы, досуха пить-пить – не выпить.
