MariaDmitrieva

***

Тёплым днём ранней весны 6496 года от сотворения мира, 988 от Рождества Христова в тереме на княжеском подворье Киева сидели двое варягов. Один из них, молодой белокурый витязь в красном плаще, внимательно слушал другого — высокого, уже седовласого худощавого воина.

- Скоро исполнится пять лет, как ты служишь великому князю, - дядя Сигурд, как всегда, начинал серьёзный разговор издалека. Олаф внутренне подобрался, готовясь узнать что-то важное. - Мы с тобой ходили на полонян, на вятичей, но всё это были мелкие стычки, не слишком достойные настоящего викинга из рода конунгов. Теперь у нас будет возможность проявить себя.

- Что, станцевать на голове идола Перуна? - с деланной беспечностью улыбнулся Олаф. Сигурд нахмурился:

- Я думал, эти годы поубавили в тебе ребячества. Ты — будущий вождь, а не пьяный селянин!

Олаф непроизвольно прикусил губу. «Будущий вождь». Значит, Сигурд не забыл о норвежском престоле! Нет... Не сейчас, об этом потом.

- Хорошо, я весь внимание, дядя.

- Мы идём на ромейскую крепость Херсонес у самых границ Руси. Полагаю, ты и сам был бы не против свести некоторые счёты с этим народом?

- Возможно, но зачем? - изумился Троггвасон, теперь уже искренне. - Войны с империей нет, мы совсем недавно помогали им подавить мятежных болгар.

- Верно. Скажи, твои люди получили обещанное вознаграждение за тот поход?

- Пока нет. Но ты что-то скрываешь от меня. У нашего господина Владимира не настолько нищая казна, чтобы беспокоиться из-за одной дурацкой задержки караванов. Это может быть поводом к нападению, но истинные цели — совсем другие, верно?

- Вот теперь я слышу речь не мальчика, но мужа, - одобрительно кивнул Сигурд. - Ты прав, у князя далеко идущие планы. Мне было позволено посвятить во все тонкости дела тебя, но больше — никого. Так что закрой плотнее двери и ставни и слушай...

...- Но ведь ромеи никогда не отдадут женщину императорских кровей замуж за иноверца! Они потребуют, чтобы князь стал христианином, а это равносильно предательству! - Олаф говорил с такой горячностью, что сам себе удивлялся. - Это отречение от веры предков! Как Владимир намерен объясняться с народом, с дружиной?

- А ты думаешь, у них кто-то будет спрашивать? - спокойно отозвался Сигурд.

Троггвасон не нашёлся, что ответить.

- Послушай, Олаф, ты знаешь, что на Руси нет гонений ни на почитателей идолов, ни на христиан, - вкрадчиво, как-то совсем не характерно для северянина продолжил старый викинг. - Бабка Владимира, Ольга, была христианкой, её до сих пор чтут как умную и справедливую княжну. Но я скажу тебе, что за этой династической партией стоит нечто большее. Владимиру нужна надёжная опора для его власти.

- Разве не наши мечи — его опора? - вскинулся Олаф.

- Мы — его сила, - поправил Сигурд. - Однако у всякой силы есть предел. Нельзя повелевать только страхом. Вера, искренняя любовь и почитание — вот на чём держится реальная власть. И земное царство в глазах людей должно быть подобно небесному. Думаешь, почему Владимир так возвысил Перуна и почти не вспоминает о других богах?

- Один бог на небе — один князь на земле... - задумчиво проговорил Троггвасон. Горячность схлынула, уступив место обычной рассудительности.

- Именно. Мне кажется, великий князь считает, что прежняя вера изжила себя. Впрочем, я могу и ошибаться... Наше с тобой дело — служба, а там посмотрим, как всё обернётся, - Сигурд прошёлся взад-вперёд по терему, обдумывая что-то своё, потом повернулся к племяннику. - Собирай людей. Надо проверить экипировку, оружие, загрузить обозы. На всё недостающее получишь деньги из казны. Через три дня мы выступаем.

***

Херсонес, или, как его называли на Руси, Корсунь, после осады казался вымершим. Много дней город сопротивлялся с яростью, изумлявшей бывалых воинов Владимира: за что так отчаянно бьются эти ромеи? Но самая лучшая человеческая порода иногда даёт слабину: нашёлся предатель, который в обмен на жизнь и золото указал великому князю, откуда в крепость поступает вода. Русичи засыпали акведук, и через три дня Корсунь сдалась на милость победителя.

Олаф был мрачен: при осаде западной стены погиб его дядя Сигурд — человек, которому Троггвасон был обязан свободой, положением при княжеском дворе, а может быть, и самой жизнью. Когда очередной штурм захлебнулся, старый викинг пытался остановить отступающие войска и вернуть их к стенам, с которых градом сыпались стрелы, лилось кипящее масло и низвергался хорошо (слишком хорошо!) знакомый Олафу греческий огонь. Сигурд делал так всегда — в любом бою он был последним, кто смирялся с поражением. Но в этот раз в его шлем прилетел камень, выпущенный из городской катапульты...

- Командир! - перед Олафом посреди улицы возник сотник Ульви. Вся кольчуга в засохших пятнах крови, не понять, его собственной или чужой, на лице — совсем свежие шрамы, но довольный, как лис, добравшийся до курятника. - Не вешай нос, мы тебе подарочек приготовили! Берегли специально для тебя!

Под общий гогот бойцы вытолкнули к Олафу девицу лет восемнадцати в одной рубашке, с растрёпанными волосами. Троггвасон поморщился — в последнее время ему меньше всего хотелось думать о женщинах. Три года назад Владимир высватал ему Гейру, дочь полонского короля Мешко (вот где пригодилось знатное происхождение Олафа!), но та неожиданно умерла совсем молодой, и с тех пор норвежец предпочитал не связывать себя никакими отношениями. К тому же Сигурд, мыслями о котором была забита голова принца-наемника, не одобрял насилия над пленницами. Считал, что их можно продать, соблазнить, а то и взять в жёны, но издеваться над более слабым существом — трусость, недостойная настоящего викинга.

Хотя после тяжелой осады не мешало бы немного забыться. И с чего он взял, что эта молодушка ему откажет? Может, согласится сама.

- Благодарю, Ульви. Ведите ко мне в шатёр. И сами не усердствуйте по женской части: нам ещё договариваться с императором.

- Надо же, какой поборник морали нашёлся, - привычно съязвил Ульви, но увидев, как на лице Олафа заиграли желваки, сменил тон: - Никаких проблем, командир, мы просто развлекаемся. Даже никого ещё не убили... Ну, почти никого.

Троггвасон только махнул рукой и направился к своему походному шатру. Да, это война, а не посиделки со свирелями. И зачем простому воину битвы, если нельзя взять с побеждённых то, что причитается по праву сильного?

Пленная девушка сидела у входа. Высматривает, как бы улизнуть, догадался Олаф. Увидев Троггвасона, девица вскочила и попятилась внутрь шатра.

Принц вошёл следом, с интересом разглядывая ромейку. Хрупкая, темноволосая, с тонкими чертами лица и характерной горбинкой на носу — не совсем то, что предпочитают викинги, но что-то неуловимо притягательное в ней есть. К тому же, судя по ухоженности — наверняка аристократка.

- Чего ты хочешь? - срывающимся голосом спросила пленница. Она говорила на языке русов.

Вместо ответа Олаф жестом показал на походную постель. Глаза девушки расширились, она отчаянно замотала головой.

- Хорошо, - усмехнулся викинг. - Давай для начала хотя бы познакомимся. Я — Олаф Троггвасон, командир наёмников великого князя Владимира, наследный принц Норвегии. Как твоё имя?

- Зачем оно тебе? - вскинула голову девушка. Голос её дрожал, но была в нём какая-то незнакомая Олафу гордость. Или упрямство? - Мой дом — дальняя родня великой римской династии Ангелов. Для тебя этого вполне достаточно, варвар.

- Не лучшее начало разговора. Ты делаешь глупость — сейчас твоя жизнь в моих руках.

- Никто не может дарить и отнимать жизнь, кроме Господа!

Олаф почувствовал, как кровь медленно закипает. Он выхватил меч, приблизился к девушке, подцепил лезвием край рубашки на груди. Провёл вниз, немного вспарывая ткань. Такая нежная, соблазнительная молодая кожа...

Пленница вздрогнула, потом вывернулась, как кошка, плотно запахнула порванную рубашку.

- Слушай меня. Слушай внимательно, - сквозь зубы проговорил Троггвасон. - Ты молода, красива, я предлагаю тебе больше, чем просто жизнь. Никто из воинов не посмеет тронуть пальцем женщину командира. Ты в безопасности. Я даже, возможно, отпущу тебя на свободу, если мне будет хорошо с тобой. Решай. Или со мной и под моей защитой, или — на потеху толпе.

- Никто мне не защитник, кроме Господа моего, - чуть слышно пролепетала девушка. Потом взяла себя в руки, снова гордо вскинула голову: - Нет.

- Как знаешь, - пожал плечами Олаф. «Ничего, сейчас я дожму тебя. Надо показать самую малость — то, что тебя ждёт».

Он подошёл к выходу и окликнул стражников:

- Возьмите её. Верните обратно сотне Ульви, скажите: пусть делают с ней, что хотят.

Внезапно девушка кинулась к Олафу, с неожиданной силой оттолкнула его — так, что наемник еле удержался на ногах. Он машинально выставил перед собой меч, который по-прежнему крепко сжимал в руке, услышал, как вскрикнула молодая ромейка, а потом ее тело безвольно повисло на клинке. Олаф, опомнившись, подхватил ее, осторожно опустил на землю, попытался зажать рану - девушка всхлипывала от боли, из бледного лица стремительно уходила жизнь...

«Локи тебя забери! - мысленно выругался Троггвасон, когда воины выносили погибшую из шатра. - Зачем выбирать себе такую судьбу? Мои ребята всё видели, они подтвердят: на мне нет этой крови. Однако, сколько гордости у этих ромеек! Лучше умрут, чем станут прислуживать, даже хорошему хозяину. По мне, это неразумно: гораздо логичнее выжить и попытаться отомстить».

***

- Олаф Троггвасон, великий князь желает говорить с тобой, - голос дружинника был сухим и бесстрастным.

«Наверняка всё-таки доложили об этой стерве», - подумал Олаф, накинул плащ и вышел вслед за посланником.

Князь Владимир уже успел занять один из лучших домов города. Он встретил норвежца на пороге - подчеркнуто уважительно, но широкое лицо властителя не выражало радушия, а длинные рыжеватые усы слегка встопорщились, обещая Троггвасону неприятный разговор. Владимир протянул викингу руку для рукопожатия и дал знак следовать за собой. Когда дверь закрылась, и оба остались наедине, князь метнул грозный взгляд на подчинённого, его густые брови сошлись у самой переносицы:

- Нехорошие разговоры ходят по лагерю, Олаф. Что за девицу вынесли вчера мёртвой из твоего шатра?

«Он уже всё знает. Отпираться бессмысленно». Олаф честно и подробно рассказал князю, как было дело. Владимир внимательно выслушал, не упуская, как показалось норвежцу, ни одной детали, потом кивнул:

- Правду говоришь, сын Троггви. Вижу, не виноват ты напрямую в её смерти. Но тут момент тонкий: была бы она обычной девицей, никто бы внимания не обратил. А девушка эта — дочь градоправителя местного. Как бы до Цареграда история не дошла. Ох, надо было тебе держать себя в руках...

- Что я могу сделать, чтобы загладить вину, мой господин?

- А что теперь делать — погибшую не вернёшь. Впрочем... - Владимир пристально посмотрел на Олафа, и в синих глазах русича замелькали хитрые зеленоватые огоньки: - Есть у меня к тебе важное поручение. Помнишь ли ты свой разговор с дядей накануне похода?

- Да, конечно.

- Думал я, что Сигурд будет сопровождать будущую княгиню из Цареграда в Киев. Но вот не судьба ему. Значит, поедешь ты. А пока тебя при войске не будет, разговоры утихнут.

В последних словах Олафу почудилась лёгкая усмешка. Так, так... Слепой ли случай подсунул ему эту злосчастную девицу, или кто-то умело дёргал за ниточки, чтобы нашёлся повод услать его, Троггвасона, с поручением, заодно надавив на чувство вины?

- Я готов, мой князь.

- Добро. Да смотри, запорешь дело — в другой раз милости не жди! Невесту мою беречь, как зеницу ока! Возьми с собой сотню лучших варягов, сопровождать тебя будет Эйнар. Они с принцессой одной веры, быстро друг друга поймут.

Олаф чуть не прикусил язык от удивления. Эйнар Брюхотряс, этот болтун, проныра и пересмешник — тайный христианин?! Вот так фокус! Даже Сигурд ни словом не обмолвился, и знал ли он? Троггвасон вспомнил, что Брюхотряс никогда не участвовал в ритуалах в честь богов, но у викингов это не считалось предосудительным: верь в кого хочешь, а не хочешь — не верь вообще.

С другой стороны, если Владимир выдал такую тайну — вряд ли без согласия Эйнара! — значит, Олафу по-прежнему доверяют.

- Мы выполним поручение, мой князь, - норвежец поклонился. Взгляд Владимира потеплел, он дружески потрепал наёмника за плечо:

- Ступай. Боги в помощь.

Вернувшись из княжеского дома, Олаф приказал немедленно привести к нему Ульви.

- Звал меня, командир? - бывший соратник Троггвасона по плену хорошо повеселился накануне: по всему шатру разливался аромат крепкой медовухи. Правда, на ногах сотник держался твёрдо и внешне ничем не выдавал опьянения, разве что говорил медленнее, чем обычно.

- Да. Можешь точно сказать, откуда появилась та девица, которую... - Олаф запнулся. Вспоминать про «подарок» было явно неуместно. - Которая вчера пришла в мой шатёр?

Ульви почесал в затылке:

- Клянусь, не помню, командир. Мы были немного не в себе.

- Вспоминай. Это важно.

- Погоди... Кажется, её взяли дружинники князя. Отдали нам, предупредили: мол, вам девушка не по зубам, она знатных кровей, ведите к главному. Да, точно, так и было.

- Понятно. Я узнал всё, что хотел, можешь идти.

- И даже не нальёшь за службу? - подмигнул Ульви. Обычно его грубоватые шутки помогали разрядить обстановку, но на сей раз Олаф только изобразил улыбку краем рта:

- Раскручивай поставщиков, как умеешь.

Значит, всё-таки Владимир, думал норвежец, снова оставшись в одиночестве. Провернул интригу, чтобы Олаф не смог отказаться от поручения и вынужден был исполнить его наилучшим образом. Наверняка не обошлось без советов Эйнара! Но странно: Троггвасон почти не чувствовал злости, скорее — невольное уважение к Брюхотрясу. «Этот человек был бы мне полезен. Вопрос в том, как переманить на свою сторону такого хитреца, к тому же ещё и христианина?»

***

Командиром сотни, которая должна была сопровождать посольство в Константинополь, Троггвасон выбрал Бранда. Ульви хорош в драке, но язык у него всё же длинноват, а Олаф надеялся обойтись без открытых конфликтов. Стало быть, молчаливый Бранд в такой экспедиции будет полезнее.

Поход начался в апреле: три ладьи викингов шли по побережью Черного моря, через земли ромейских поселенцев, печенегов, болгар. И здесь Олаф, затаивший неприязнь к Брюхотрясу, вынужден был оценить дипломатические способности бывшего дядиного советника. Не раз и не два переговоры Эйнара позволяли избежать стычек и спокойно запастись провизией и питьевой водой. Параллельно Эйнар вкратце изложил Троггвасону политическую ситуацию в империи.

- Позиции императора Василия Македонянина не так крепки, как может показаться на первый взгляд, - рассказывал Брюхотряс. - В народе не любили его мать, гречанку Феофано, молва приписывала ей, что в юности она торговала своим телом, и став императрицей, частенько путалась с наёмниками. Самого Василия тоже за глаза упрекают варварским происхождением, хотя я искренне советую тебе не заикаться об этом ни единым словом с императором и его придворными. Но разговоры о вырождении династии уже идут, и Македонянину не помешает мощный союзник, чтобы укрепиться на престоле.

- Так он всё-таки наших кровей или нет? - полюбопытствовал Олаф.

- Увидишь сам, на что способно коварство неверной женщины, - только усмехнулся в ответ Брюхотряс.

Пока Олаф и Эйнар проводили время за беседами, остальной отряд откровенно скучал. Викингам не пришелся по душе мирный поход, даже Бранд начал ворчать, что, мол, было бы неплохо помахать секирами. Олаф предложил ему сразиться один на один. Сотник, однако, отказался.

- Воля твоя, командир, но я предпочёл бы не терять главу посольства или начальника отряда, а то и обоих вместе, - объяснил он.

Троггвасон кивнул, втайне довольный — именно на благоразумие Бранда он и рассчитывал. Тихое брожение среди викингов на время улеглось, а на девятую неделю путешествия наконец показались белые стены Цареграда.

Город господствовал над проливом Геллеспонт на высоту в несколько сотен локтей — куда выше, чем Киев с его каменной кладкой - и с моря казался абсолютно неприступным. Вход в главную бухту Золотой Рог был перекрыт массивной цепью — как поговаривали, тоже из чистого золота. Троггвасон, увидев цепь воочию, усомнился, что на сугубо тактические цели ромеи потратили столько благородного металла. Он вспомнил рассказы князя Владимира о походе его прадеда, вещего Олега, который перетащил ладьи волоком по суше и заставил сдаться беззащитную внутри бухты столицу империи. Много ли после этого стоит все золото ромеев?

Пока Олаф, ранее слышавший о Константинополе только через душный трюм для рабов, разглядывал грандиозные укрепления, со стен зазвучал сигнал тревоги. Цепи поползли в стороны, бухта открылась, и навстречу посольству вышла эскадра сопровождения. Норвежец отметил, что встретили их с опаской: ромеи выслали на тройку ладей викингов не меньше десятка боевых кораблей. Объединённый флот вошёл в Золотой Рог, где послов с их отрядом препроводили с почетом на берег. Варягов обступила ромейская конная стража, и вся процессия двинулась к императорскому дворцу.

Олаф с любопытством осматривал город изнутри. Константинополь отличался от всего, что доводилось видеть норвежцу: это был как бы грандиозный сад, где под сенью деревьев, за клумбами и зарослями аккуратно подстриженных кустарников, высились великолепные статуи и арки, роскошные виллы, храмы. Одна из церквей, с огромным куполом, была видна почти из любой точки столицы.

- Святая София — главный храм всех христиан империи, - вполголоса пояснил Эйнар, проследив за взглядом Троггвасона.

И вместе с тем острый глаз принца подметил недостаток, которого не было ни на родине Олафа, ни в Киеве. Цареград оказался городом не только неимоверной роскоши, но и откровенной, выпирающей нищеты. Тесные лачуги бедняков громоздились в несколько этажей, кое-где здания проседали на глазах, но никого, кроме их обитателей, это, похоже, не волновало. Навстречу попадались нищие и оборванцы, шарахавшиеся в стороны от конных стражей. От широких главных улиц отходили узкие переулочки - можно было только гадать, как умещаются в такой тесноте сотни тысяч жителей.

«Наверно, немногим лучше, чем рабы в трюмах», - подумалось Олафу.

Передние ряды ромейских конников разомкнулись перед мраморной лестницей. Троггвасон приказал своим воинам остановиться и ждать, потом кликнул Брюхотряса, Бранда, пару десятников понадёжнее, и первым шагнул на ступени резиденции императора.

Гостей провели через железные ворота в большую залу, выложенную мраморной плиткой и украшенную фресками с изображением битв, затем - по длинному широкому коридору, окаймлённому гигантскими гранитными колоннами. Ромейские сановники, встречавшиеся по пути, церемонно кланялись послам. Олаф попытался было приметить своего «заклятого друга» Алексея Комнина, даже неосторожно начал расспрашивать некого чиновника средних лет, чьё лицо показалось ему похожим. Тот действительно оказался представителем рода Комнинов и пояснил, что Алексея во дворце нет, он выполняет очередное поручение во славу империи. Большего Олафу добиться не удалось.

Двери в тронный зал прикрывали шёлковые занавески, откинув их, Троггвасон обнаружил, что створки целиком сделаны из драгоценного материала - слоновой кости. Послы вошли в огромное помещение с высоким позолоченным потолком. В глубине зала высились две одинаковых статуи ангелов, а между ними стоял золотой трон, на котором, окруженный многочисленной свитой, восседал император.

Приблизившись к Василию Македонянину, Олаф понял, что слухи о варварском происхождении монарха возникли не на пустом месте. Рослый, широкоплечий и светловолосый император был по крайней мере на полголовы выше своих сановников. Но в то же время в лице Василия просматривались, несомненно, ромейские черты — нос с характерной горбинкой, острый «греческий» подбородок. Троггвасон помнил по рассказам Эйнара, что император старше его на каких-нибудь лет пять, но на вид казалось, что правителю по меньшей мере сорок. Одет он был в традиционную тогу золотистого цвета, на голове — венец как символ верховной власти.

Василий встретил посольство милостивым кивком, но без тени улыбки. Троггвасон решил, что владыка не слишком доволен действиями князя Владимира и захватом Корсуни, и ничего хорошего от переговоров не ждёт.

Сдвинув брови, император заговорил первым, голос его был низким и немного грубым:

- Что привело вас ко мне, чужеземцы? Чего вы ждёте от империи, кроме немедленной войны, после вероломного и подлого нападения на наш город?

- Великий князь Руси Владимир шлёт тебе привет и почтение, владыка, - спокойно ответил Олаф. - Он весьма сожалеет о случившемся и хотел бы вновь обрести мир с твоей державой. Князь готов предложить некоторые условия, возможно, они заинтересуют могучего императора.

- Мир?! - загремел Василий, сбрасывая маску показной вежливости. - Как могу я доверять людям, не признающим ни Бога, ни собственных клятв, после того, как они в очередной раз нарушили слово?

- С твоего позволения, я отвечу на вопрос, владыка, - вступил в разговор Эйнар. Говорил он негромко и неторопливо. «Чтобы показать уважение, и одновременно — для большей убедительности», - понял Олаф.

- Князь Владимир согласен с тем, что разница в верованиях между двумя народами прискорбна и мешает взаимному доверию, - продолжал тем временем советник. - Однако на Руси много верующих в Господа нашего, и перед тобой — один из них.

Брюхотряс демонстративно трижды перекрестился на икону, висевшую над троном, и поклонился в пояс, что при его комплекции выглядело слегка комично.

- Наш князь признаёт многовековую мудрость ромейских владык. Изучив основы веры Христовой, Владимир пришёл к тому, что она соответствует устремлениям его собственного духа и чаяниям его подданных, - закончил Эйнар.

- Князь хотел бы стать христианином? - спросил Василий, явно заинтригованный, куда более мягким тоном. - Но, полагаю, это не единственное, о чём он намерен мне сообщить?

- Наш князь готов смиренно вернуть империи город Херсонес, - всё так же проникновенно отозвался Брюхотряс. - Но он просит у владыки, в бесконечной милости его, руки его сестры, прекрасной Анны. Кроме того, великий князь выражает готовность оказать империи военную помощь, если потребуется.

Император насупился. Несмотря на предельно вежливую, почти раболепную подачу, предложение было дерзким, если не сказать — наглым: захватчик не только не признает вину, но и требует породниться с самим императором! С другой стороны, перспектива иметь на северных границах мощное христианское государство, используя своё влияние в нём, показалась ромею очень заманчивой. Олаф чувствовал, что в душе Василия Македонянина борются гордыня и расчёт.

- Полагаю, что обязан узнать мнение самой принцессы о вашем... гм... сватовстве, - проговорил правитель. - Я встречусь с сестрой, и если сердце её расположено к князю, возможно, она согласится. Конечно, при условии, что муж её будет знатным и праведным человеком веры Христовой.

Василий встал с трона, сделал жест рукой, давая понять, что аудиенция окончена.

- Вас разместят в покоях, которые примыкают ко дворцу, - напоследок сказал он. - Если захотите прогуляться по городу великого Константина, позовите дворцовую охрану.

***

Неделю спустя стало известно, что принцесса Анна дала согласие на брак на оговоренных условиях: князь Владимир принимает крещение, а русичи отсылают в распоряжение императора армию для охраны границ. Василий изначально затребовал десять тысяч воинов, путём дипломатических уловок Олафу и Брюхотрясу удалось уменьшить это число до шести тысяч. Ещё одним несомненным успехом переговоров стало то, что взятый русичами Херсонес всё-таки отходил под покровительство Киева. Договор был подписан, скреплён взаимными клятвами, задерживаться в Константинополе не имело смысла: на Руси ждали вестей об успешном окончании миссии.

Будущую княжну Троггвасон впервые увидел на заключительном приёме у императора: стройная, кареглазая, небольшого роста, с красивой, словно точеной фигурой и темно-каштановыми волосами. Анна мало походила на брата, но вела себя так, как и подобает особе императорского рода — спокойно и с достоинством. С домом она прощалась без лишних слёз — во всяком случае, если они были, Олаф их не видел. Ласково поприветствовав послов, она выспросила их имена, должности и титулы, затем отослала во дворец ромейских охранников, сказав, что отныне вверяет себя клятвам, данным гостями. Посольство, сопровождая принцессу, отправилось в обратный путь.

Во время плавания на Русь Олаф всячески старался создать Анне более комфортные условия, чем те, в которых привык жить он сам. Отряд останавливался на берегу чаще обычного, раскидывал шатры на сутки-двое, чтобы принцесса могла отдохнуть. Чаще всего она общалась с Эйнаром, но вечером на одной из стоянок Троггвасону доложили, что ромейка желает видеть его у себя.

- Приветствую тебя, госпожа, - сказал по-ромейски Олаф, с легким поклоном входя в её шатёр.

- Здравствуй, Олаф, сын Троггви, - отозвалась принцесса. Она была одета в обычное длинное платье бежевого цвета — Олаф видел такие у простолюдинок Цареграда, и лишь неизменный венец на голове выдавал происхождение его собеседницы. - Мне говорили, в тебе течёт королевская кровь, так что мы можем говорить на равных.

- Я всего лишь изгнанник, отлучённый узурпатором от престола, - ответил норвежец. - Но что правда, то правда: сын конунга и законный наследник.

- Хорошо, - улыбнулась Анна. - Об этом я и хотела с тобой побеседовать. Мне предстоит помогать мужу властвовать над страной. Может быть, и для тебя, сын Троггви, ещё не всё потеряно? Поведай мне, как управляют державой, откуда ты родом.

- В Норвегии нет такой... - Олаф замялся, подбирая нужное слово, - жёсткой верховной власти, госпожа. Конунг, или король, как называют его наши соседи, даны и свеи — всего лишь первый среди равных. Вожди родовых кланов правят собственным умом, хотя военные экспедиции снаряжаются монархом. Он же имеет право издать — по-вашему — эдикт, обязательный для исполнения, и помиловать любого осужденного на казнь. Есть подати с каждого клана на содержание двора, они невелики и собираются раз в год.

- Значит, всё решает личный авторитет монарха среди родов, поэтому у вас так часто случаются перевороты? - осведомилась принцесса.

- Не знаю, госпожа. Возможно, ты права.

- А христианская церковь? Твой сподвижник Эйнар — верующий.

- Это так. Но я из тех, кого вы называете язычниками, я верю в мудрого Одина и могучего Тора, бога бури и войны. В Норвегии каждый может предпочесть ту веру, которую пожелает.

- И это большая ошибка, - тихо сказала Анна.

- Почему, госпожа? Разве человек не свободен в выборе?

- Истина не нуждается в выборе, - гордо заявила принцесса. - Кроме того... Скажи мне, Олаф, ты ведь задумываешься о том, чтобы вернуть себе престол?

Троггвасон молчал. Ромейка ждала ответа.

- Да, госпожа, - наконец выдохнул он.

- Вернешь, и что дальше, сын Троггви? Опять своеволие кланов, разброд, шатание и борьба за власть?

- Так было всегда.

- Но это не значит, что должно продолжаться вечно! - горячо заговорила принцесса. - Подумай, Олаф, что можно построить на фундаменте истинной веры! Империя счастья, свободная от бесконечных раздоров, государство правды, справедливости для всех, объединённое общими идеями, общими устремлениями и заповедями! И монарх, которого помазал на царство сам Господь! Он — избранник божий, и его забота - благополучие всех и каждого. Олаф, неужели ты не хотел бы видеть свою страну единой, сильной, процветающей — под твоей рукой?

- Но вера... Она должна идти от сердца, - возразил Троггвасон.

- Так открой ей своё сердце! Задумайся о том, что Иисус Христос умер за всех нас, за наши грехи — и за твои тоже, сын Троггви! Ты молод, силён духом, умеешь располагать к себе людей, тебя может ждать великая судьба. Всё, что тебе нужно — это путь к спасению твоей смятенной души. Скажи, много ли справедливости ты видел от ваших богов, Олаф?

- Наши боги нечасто вмешиваются в человеческие жизни, - нехотя ответил норвежец.

- А справедливость ты можешь получить, встав на истинный путь и поведя по нему свой народ. Подумай над моими словами, сын Троггви.

- Хорошо, госпожа. Мне пора идти проверять посты.

- До встречи, наследный принц, - Анна проводила Олафа до выхода из шатра, и сама прикрыла за ним полотно.

...«Лета 6496 от сотворения мира, - гласят летописи, - крестился в Корсуни великий князь Владимир, и в жёны взял Анну Ромейскую».

Вместе с князем русов христианскую веру принял норвежский наёмник, сын конунга Олаф Троггвасон, с большинством своих соратников.