Lokki74mg
Фрейлина двора
- Лий-ти-нант! Вы у меня будете заглядывать в жерло каждому матросу! -
Командир - лысоватый, седоватый, с глазами навыкате - уставился на только
что представившегося ему, "по случаю дальнейшего прохождения",
лейтенанта-медика - в парадной тужурке, - только что прибывшего служить из
Медицинской академии.
Вокруг - пирс, экипаж, лодка.
От такого приветствия лейтенант онемел. Столбовой интеллигент: прабабка
- фрейлина двора; дедушка - академик вместе с Курчатовым; бабушка - академик
вместе с Александровым; папа - академик вместе с мамой; тетка - профессор и
действительный член, еще одна тетка - почетный член! И все пожизненно в
Британском географическом обществе!
Хорошо, что командир ничего не знал про фрейлину двора, а то б не
обошлось без командирских умозаключений относительно средств ее
существования.
- Вы гов-но, лейтенант! - продекламировал командир. - Повторите! -
Лейтенант - как обухом по голове - повторил и - Вы говно, лейтенант,
повторите! - и лейтенант опять повторил.
- И вы останетесь гов-ном до тех пор, пока не сдадите на допуск к
самостоятельному управлению отсеком. Пи-ро-го-вым вы не будете. Мне нужен
офицер, а не клистирная труба! Командир отсека - а не давящий клопов медик!
Вы научитесь ползать, лейтенант! Ни-каких сходов на берег! Жену отправить в
Ленинград. Жить на железе. На же-ле-зе! Все! А теперь поздравляю вас со
срочным погружением в задницу!
- Внимание личного состава! - обратился командир к строю. - В наши
стройные ряды вливается еще один... обманутый на всю оставшуюся жизнь.
Пе-ре-д вами наша ме-ди-ци-на!!!
Офицеры, мичмана и матросы изобразили гомерический хохот.
Командир еще что-то говорил, прерываемый хохотом масс, а лейтенант
отключился. Он стоял и пробовал как-то улыбаться.
Под музыку можно грезить. Под музыку командирского голоса, вылетающего,
как ни странно, из командирского рта, лейтенанту грезились поля навозные.
Молодой лейтенант на флоте беззащитен. Это моллюск, у которого не отросла
раковина. Он или погибает, или она у него отрастает.
"Офицерская честь" - павший афоризм, а слова "человеческое достоинство"
- вызывают у офицеров дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с
ними вдруг говорят о любви.
Лейтенант-медик, рафинированный интеллигент, - его шесть лет учили, все
это происходило на "вы", интернатура, полный дом академиков, - решил
покончить с собой - пошел и наглотался таблеток. Еле откачали.
Командира вызвали к комдиву и на парткомиссию.
- Ты чего это... старый, облупленный, седоватый, облезлый, лупоглазый
козел, лейтенантов истребляешь? Совсем нюх потерял? - сказал ему комдив.
То же самое, только в несколько более плоской форме, ему сказали на
парткомиссии и влепили выговор. Там же он узнал про чувство собственного
достоинства у лейтенанта, про академиков, Британское географическое общество
и фрейлину двора. Командир вылетел с парткомиссии бешеный.
- Где этот наш недолизанный лейтенант? У них благородное происхождение!
Дайте мне его, я его долижу!
И обстоятельства позволили ему долизать лейтенанта.
- Лий-ти-нант, к такой-то матери, - сказал командир по слогам, - имея
бабушку, про-с-ти-ту-т-ку двора Ее Величества и британских географических
членов со связями в белой эмиграции, нужно быть по-л-ны-м и-ди-о-то-м, чтобы
попасть на флот! Флот у нас - рабоче-крестьянский! А подводный - тем более.
И служить здесь должны рабоче-крестьяне. Великие дети здесь не служат.
Срочные погружения не для элиты! Вас обидели? Запомните, лейтенант! Вам за
все заплачено! Деньгами! Продано, лейтенант, продано. Обманули и продали. И
ничего тут девочку изображать. Поздно. Офицер, как ра-бы-ня на помосте,
может рыдать на весь базар - никто не услышит. Так что ползать вы у меня
будете!
Лейтенант пошел и повесился. Его успели снять и привести в чувство.
Командира вызвали и вставили ему стержень от земли до неба.
- А-а-а, - заорал командир, - х-х-х, так!!! - и помчался доставать
лейтенанта.
- Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны
были повеситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не
умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не
умеете вешаться - не мусольте шею! А уж если приспичило, то это надо делать
не на моем экипаже, чтоб не портить мне показатели соцсоревнования и
атмосферу охватившего нас внезапно всеобщего подъема! ВОН ОТСЮДА!
Лейтенант прослужил на флоте ровно семь дней! Вмешалась прабабушка -
фрейлина двора, со связями в белой эмиграции, Британское географическое
общество, со всеми своими членами; напряглись академики, - и он улетел в
Ленинград... к такой-то матери...
©А. М. Покровский
Ну? (Калямбра)
Человек у нас трезвеет когда?
Когда жизнь его находится в весьма стесненных обстоятельствах.
Или же?
Когда те же обстоятельства ему кто-либо устроит.
Коля Пискунов из увольнения трезвым еще ни разу не возвращался.
И еще: он, пока все кусты не обрыщет мордой и клыками их не поднимет корнями вверх, в роту не поднимается. А уж поднявшись в роту, в смысле в помещение, он сразу идет куда? Он идет сразу в гальюн от усталости и там ссыт.
А как он ссыт? Он полроты будит своими стонами: «О-о-о-й!.. Ой!.. (растягивая) А-а-а-а… а… а… о… о… моч… ки-и-и…» – это он член в штанах ищет.
Закрыв глаза.
Из раза в раз.
А тут как раз Федотка-крестьянин из увольнения пришел, и наступил праздник, потому что эта зараза – Федотка, конечно, всем чего-нибудь вкусненького от большого крестьянского сердца непременно принесет и в рот вложит.
Вот сегодня он принес сосисок и всем сунул, даже тем, кто спал, и все уже жуют, после чего в дверном проеме появляется сначала четвероногий Пискунов, который по косяку превращается в двуногого, а потом идет в гальюн. Ссать.
И все, конечно же, перемещаются туда, потому что когда ты жуешь сосиску, то муки человека, ищущего в штанах свой одинокий член, совершенно по-другому смотрятся.
И вот уже Коленька раскорячился, и вот он уже застыл, закатив свои глазенки, откинувшись головой, а руками шарит, шарит, шарит по нерасстегнутым штанам, покачиваясь и переминаясь, и мучается, мучается, мучается – все никак. Клапан-то на наших флотских брюках хорошо бы расстегнуть и потом уже искать, не говоря уже о том, что только после этого и следует ссать.
Вот.
А все жуют и морщатся, потому что сопереживают.
И тут Федотка, у которого еще полно всяких сосисок, подходит к бедняге и вкладывает ему в ручки трепетные ее – сосиску.
– О-о-о…й… – замирает Коленька, не открывая глаза и улыбаясь во всю ширь, – оооо-ййй… – Ссыт.
А поссав, мы что делаем? Мы разжимаем руки, и член, освобожденный, самостоятельно скользит и исчезает в штанах.
Коленька поссал и разжал руки.
Тут-то у него сосиска и отвалилась.
А он немедленно протрезвел
©А. М. Покровский
На бретельках
…вредно к бабам ходить в том смысле, что они навредить могут: то вещи выкинут в форточку, то на ключ запрут. Вот Юрка Морозов, конь педальный, наш лейтенант-гидроакустик, пошел, конечно же, к бабе, но был он в то время уже с сильно поврежденным здоровьем, то есть пьян был, язва-холера, и на этом простом основании не смог помочь девушке на гормональном уровне и заснул там самым пошлым макаром. А она, вне всякого сомнения абсолютная блядь корабельная, в отместку отрезала ему брюки по самое колено, и утром он был вынужден их надеть, но, поскольку после колена они у него уже заканчивались, то пришлось ему их спустить вниз на помочах до ботинок, то бишь на этаких веревочных подтяжках, которые он тут же и сделал из бумажного шпагата, потому что только он и был под рукой. Сверху ведь шинель надевается, а она от земли на тридцать сантиметров, так что в принципе можно было только эти тридцать сантиметров брюк и иметь для прикрытия, а у него их даже больше оставалось, и все бы ничего, если бы не мотня, которая при хождении по дорогам не давала раздвигать ноги и тем самым создавала ряд дополнительных помех.
Ему бы разрезать мотню. Но тут он, видимо, не сообразил, потому как занят был своим положением в пространстве и во времени. Так что приходилось идти мелкими приставными шагами, будто тебе яйца дробью отстрелили, потому что боялся он, как бы вся эта его тряхомудь совершенно не развалилась.
И вот утро, все в строю, чинно-благородно, подъем флага, «На флаг и гюйс!…» — словом, все в атмосфере, как и положено, томно, и тут все замечают, как со стороны поселка лейтенант движется к строю этакими медленными элегантными прыжками. Перемещается, значит, как идолы острова Пасхи.
— Морозов! — говорит ему старпом — Ты-ы чего?
А он только молча распахнул шинель, а там обнаружились брючки-карлики на бретельках и над ними трусы.
Тут-то все и полегли.
Наиподлейшим образом
©А. М. Покровский
Сила слова
В офицерском общежитии вместе с лейтенантами-двухгодичниками и холостыми кадровыми жил прапорщик по фамилии Шапошник. Он был борттехником и преподавал молодым лейтенантам первые уроки летного мастерства. В частности, в первый же день знакомства, на вопрос, как завести вертолет, прапорщик презрительно ответил:
— Заводят корову в стойло. Вертолет — запускают!
Но эта цитата приведена здесь в максимально очищенном виде. На самом деле в оригинале она выглядела (при том же смысле) совершенно иначе. Шапошник был известен своей простой разговорной речью. Он разговаривал примерно так (неотредактированная цитата):
— Вчера, блядь, купил фонарик, нахуй-блядь. Три цвета, нахуй-блядь. Красный, блядь, синий, блядь, желтый, блядь. Нахуй-блядь, нахуй-блядь…
Тесное общение с таким мастером слова не могло пройти даром для молодых лейтенантов. И не прошло. Однажды утром, перед построением, лейтенант Ф. зайдя в штаб, случайно подслушал, что после первого полугода службы им положен двухнедельный отпуск. От перспективы встретить Новый год дома у молодых борттехников захватило дух.
— Да кто отпустит такую ораву — опустошим полэскадрильи, — усомнились лейтенанты. — Даже и спрашивать не стоит.
— Ну и служите, мудаки, — сказал лейтенант Ф., и шагнул навстречу спускающемуся по ступенькам командиру полка, подполковнику Белову.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? — отдавая честь, звонким от напряжения голосом, сказал лейтенант Ф.
— Обращайтесь, — козырнул командир.
— По закону после первого полугода службы лейтенантам-двухгодичникам положен двухнедельный отпуск. И я прошу этот отпуск предоставить! — на одном дыхании оттараторил лейтенант. Перевел дыхание и, совершенно неожиданно для себя добавил: — Нахуй, блядь…
Гомонящие у штаба офицеры стихли. Все головы с шорохом повернулись к эпицентру событий. Командир помолчал, потом улыбнулся и сказал:
— Да, я вижу, вам действительно нужен отпуск. Что ж, оформляйтесь.
Как, спустя двадцать лет, отметил свидетель, лейтенант М., "эхо смеха прокатилось по окрестной тайге".
©И. Фролов
Тест
– Я списаться хочу. Подчистую, – сказал мне Слава Панов.
На дворе у нас 1980 год, а он хочет списаться.
С плавсостава, естественно. Мы с ним на лодках служим уже десятый год, и ему эта катавасия слегка поднадоела.
По-другому с лодок не уйти. Он пытался, но ему сказали: «А куда вы собрались уходить? Вы же здоровы! У вас даже язвы нет!»
– Ах, так! – сказал он на это и решил уходить через сумасшествие (не по дискредитации же высокого офицерского звания).
Срать под себя он не стал. Он на программе «Время» в телевизор выстрелил. Прямо диктору в лицо. Стоял дежурным по казармам, проверял выполнение личным составом вечернего распорядка дня, зашел в ленкомнату и там разрядил пистолет.
После чего его в больницу направили, а меня назначили его сопровождать.
Честно говоря, на моей памяти по шумам в голове только один списался, да и тот был летун – летчик, проще говоря. Он на медосмотре на неосторожное врача: «Как вы себя чувствуете?» – сказал: «Хорошо, доктор! Небо люблю! И летать хочется! А ещё у меня мечта есть: взлететь повыше, открыть крышку, на крыло вылезти и постоять!»
Вот за это списали. А за стрельбу по диктору – сомневаюсь я.
Мы, как вошли к врачу, я, чтоб как-то поучаствовать, протягивая ему бумажку, где все про Славу было написано, сказал: «И ещё меня просили узнать, как его зрачки реагируют на свет!»
Черт знает, зачем я это спросил. Само выскочило, но врач – хоть бы дрогнул – «Сейчас, – говорит, – выясним. Садитесь, пожалуйста».
Усадил он Славу и говорит:
– Есть у вас заветная мечта?
– Есть!
– Какая?
– Повесить старпома!
– За что?
– За яйца!
– Все, – говорит мне доктор, – совершенно нормальный офицер.
– Почему, – спрашиваю я.
– Потому что он хочет повесить старпома. Все нормальные офицеры хотят повесить старпома. А когда я спрашиваю за что он его хочет повесить, нормальный офицер отвечает: «За яйца!». Это и есть тест на нормальность. Кстати, вы хотели выяснить, как у него зрачки реагируют на свет?
– Да-а-а…
– Идеально они у него реагируют, идеально.
Потом мы со Славой вышли.
Я-то давно уволился, по двум падениям в обморок, а Слава до сих пор служит
© А. М. Покровский
Тифон
Капитан третьего ранга Забалуйко Александр Тихонович, уходя в запас с подводной лодки, не смог сразу порвать все нити и потому свистнул «Тифон». А вы знаете что такое «Тифон»? Это невозможная на лодке зараза, на которую, кроме электричества, поступает ещё и воздух среднего давления, и в надводном положении, при входе в базу, да и в тумане, можно такие звуки организовать – просто все обосрутся.
Голос у «Тифона» низкий, но глубокий со скорбью и неожиданно сильный.
Александр Тихонович приспособил его в прихожей, сразу вправо от двери. Электричество подвел, а для того, чтоб воздух на него можно было играючи подавать, баллон приготовил, который сжатым воздухом предварительно набил.
Зачем он это все сделал, станет ясно несколькими строчками ниже, но, заметим в примечании, что если между двумя дверьми при входе в помещение такой незначительный тумблерок не повернуть, то при открытии второй двери в прихожую тебя поприветствует это чудовище – штаны точно стирать придется.
Александр Тихонович всегда тумблерок поворачивал. Отрепетован был: отрыл первую дверь, вошел, рука вправо – тумблер погасил, открыл другую дверь, вошел, повернулся, закрыл все двери.
Дело в том, что часто Александр Тихонович и надолго жилище свое покидал. Жены у него не было давно, собаки тоже, зато теперь у него имелось страшилище.
И залез к нему вор. Открыл без особой суеты первую дверь, потом вторую и… и приключился «Тифон».
Вор не только обосрался и обоссался, у него ещё сперва случился инсульт, а потом инфаркт.
Александр Тихонович его после в больнице посещал. Курагой выхаживал
©А. М. Покровский
Третьи сутки
Я не сразу понял, что я его ненавижу. Ненавижу его походку, лицо, улыбку и то, как он ест. Мы в автономке только третьи сутки, а я его уже ненавижу.
Мы посланы искать озон на лодках. По его теории, на лодках много озона, а его никто не замеряет, и от этого-то они и горят.
Он был командиром на 675 проекте. Там для поддержания органов дыхания снаряжается химическая регенерация.
А эта штука хитрая. Если у тебя есть полтора процента углекислоты в воздухе, то можно будет балансировать на уровне двадцать три – двадцать пять процентов по кислороду, а если захочешь по углекислоте сделать ноль восемь процентов, то кислород попрет – не сдержать.
Больше тридцати будет.
А у этого орла углекислоты было под ноль пять, но это потому, что он арифметику не знает.
То есть кислорода – тридцать пять и выше. А при таком кислороде горит даже плевок.
У него выгорело два отсека вместе с людьми. Мичман в корме точил лодочку из эбонита, поставив точило на РДУ – регенерационную двухярусную установку, из которой тот кислород и пёр.
А искры у него сыпались на рубашку, маслянистую от собственных мичманских жиров.
Точил он долго, – не для себя, понятно, для командира, – а вспыхнул только тогда, когда набрал в отсеке кислорода побольше.
Процентов сорок было, не меньше.
Мичман бегал по отсеку живым факелом и всё поджигал.
Сгорели все, кто был в корме.
Те, кто выжил, говорили, что горел воздух.
Его пытались посадить, но не получилось.
Я смотрю на его волевой подбородок, на губы – они у него в сливочном масле – и чувствую, как во мне встает комок. Он говорит чего-то, губы шевелятся, а я не слышу. Я только бормочу про себя: «Сука безграмотная, бестолочь. Двоечник проклятый. Понаберут в командиры вот таких вот сук, а он, кроме как над людьми измываться, ни на что не способен. Хотя нет, способен. Он ещё способен высшему командованию жопу лизать и говорить везде: «Так точно! Выполним! Сделаем! Родина! Костьми ляжем!» – Сам-то он костьми не ляжет. Дерьмо вонючее».
Через десять минут меня в туалете рвало. Потом я помылся, посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Чего это я? Только третьи сутки похода».
© А. М. Покровский