Отличник⁠⁠

Пот заливает глаза. Щиплет. Руку поднять нельзя, поэтому мальчишка наклоняет голову набок и трёт виском о предплечье. Солнце горит над наспех отрытыми окопами, над брустверами из осыпающейся сухой земли. Ладони второй день ноют от неудобного короткого черенка сапёрной лопатки. Дико хочется пить, но нельзя. Любое движение сейчас - лишнее.

- Взво-о-д! - напряжённо проносится над окопами, над траншеей позади. Над всем этим сожженным солнцем пятачком земли на окраине мирного городка. - Огонь по моей команде!

Всё верно. Здесь мы, впереди они. И стрелять раньше времени незачем.

В плечо, уже отбитое при учебных стрельбах, упирается приклад автомата. Мальчишка чувствует его. Он вдруг ощущает частью себя неудобный, рассчитанный на взрослого изгиб деревяшки. Так, наверное, инвалиды смиряются со своими протезами - и плохо, и без них никуда. Дальше живём в симбиозе.

Перед ним поле, засеянное чем-то никому уже не нужным. Убирать урожай на изрытом окопами пространстве вряд ли кто-то станет. Левее - но её сейчас не видно от земли, - река. За полосой поля лес, там осенью дрова раньше собирали. Сейчас в лесу не до того. Только прячутся люди с автоматами, даже форма по обе стороны одинаковая, разве что нашивки разные.

Разные флаги - и разные люди. А вот язык пока один, почти на всех. Хотя с той стороны уже учат другой. Усиленно. Каждую свободную минуту, чтобы соответствовать своему флагу. Это же не просто сшитые полоски ткани. И не просто другие слова для одинаковых для всех вещей.

Это что-то больше.

Он не собирается учить их язык. Объясниться может, здесь же все вперемешку живут, да и в школе... А вот свой знает. Из чужих нравится английский. По нему пятерка в аттестате должна быть. Да что должна - обязана! Как и по остальным предметам. Он же отличник, у него впереди - высшее образование. И гитара: он отлично играет; даже сейчас, сжимая автомат, подушечки пальцев вспоминают рельеф струн. And nothing else matters...

- При-и-гото-о-виться! - снова летит над окопами. Наверное, это неуставная команда, но и они - не военные. Да и командир форму снял лет пятнадцать назад, если не раньше. Он водителем работает, командир. Грузовик. Наряды на перевозку. Бензин. Запчасти. По выходным с мужиками пиво и карты.

На краю леса видно движение. Идут. Медленно, стараясь пригнуться. Много людей, больше, чем здесь в окопах. Но они неправы, значит сила за нами. Сила же в правде, верно? Кто-то хорошо сказал. Или ещё скажет - не так уж важно. Главное, мысль верная.

Чёрт, как же пить хочется...

Слышно лязганье затворов. Слева. Справа. Под рукой. Звуки одинаковые, механические. Только матерится кто-то рядом вполголоса. Ноготь сломал. Понятное дело, с непривычки. Здесь же нет военных: вчерашние школьники, водители, учителя и почтальоны. Флаг один, профессии разные. Оно так и бывает.

Цепочка людей в поле ложится, их почти не видно. Рано они, стрелять же ещё не начали. Судя по книжкам, в атаку надо идти до последнего, пока к врагу не подберёшься. Дальше гранатами. Штыком. Зубами. Как тогда, давно, с немцами. В книжках всё не так... Там потом не пахнет, так пить не хочется и автомат не настолько горячий от пронзительного летнего солнца.

Да, вот их командир уже старается, поднимает цепь в атаку. А им - страшно. Не меньше, чем нам. Может быть, даже больше, ведь правда на нашей стороне, верно?

Мальчишке семнадцать. Хороший возраст, жизнь кажется долгой счастливой дорогой. Или себе да иди, главное, не ленись. И слушай, что говорят старшие. И гитара, оставшаяся висеть в комнате, рядом с плакатом "Металлики". И Маринка... Он почти видит её рядом, хотя она далеко. Эвакуация. Её родители увезли, когда всё началось. Сказали, что воевать - не их профессия. Может, это и правильно, может и нет. Каждый сам решает. Его место здесь, а остальные сами, как хотят.

Цепь впереди поднимается и неохотно идёт на наших. Они начинают стрелять. Это в кино громко и красиво, а вот так, в жизни, - ничего особенного. Трещат выстрелы, словно кто-то палкой по гофре забора проводит: тррррк. И на кончиках стволов цветут небольшие цветки пламени. Маленькие, нестрашные. Расцвел, завял.

Над окопами посвистывают пули. Тоже ничего особенного. Как-то обыденно всё, словно взрослые люди собрались поиграть в войну.

Из леса доносится далёкий скрежет, будто трактор завели. Вот ещё и ещё, виден полупрозрачный дымок выхлопов.

- Ого-о-онь! - наконец-то кричит командир.

Наши начинают стрелять. Вразнобой, кто очередями, кто одиночными. Патронов мало. По два магазина дали, и всё. Шестьдесят патронов. Каждый - или чья-то смерть, или просто кусочек металла, который потеряется в этом поле навсегда. Как повезёт.

Сперва из прогалин, ломая тонкие деревья, выглядывают хоботы орудий. Будто кто везёт трубы через лес - одну, вторую, вон ещё две. Потом массивные низкие силуэты, широкие гусеницы. У него хорошее зрение, танки видно как на ладони: изгибы брони, квадратные нашлепки, антенны сверху. Да, четыре штуки. И их остановить нечем.

Регулятор на одиночный. Сейчас некогда о танках, есть цели ближе и доступнее. Прицелился. Мимо. Ещё - опять мимо. Автомат при каждом выстреле подкидывает вверх, он выплевывает гильзу куда-то в сторону. Это не гитара, он играет другие песни...

Один из танков стреляет на ходу. Это уже громко, это бумц! - и тяжёлый свист снаряда над головой. Мальчишка невольно оглядывается и видит, как справа сзади на месте крайнего дома вспухает чёрное облако, из которого летят кирпичи, доски, куски шифера.

- Огонь! - командир орёт уже хрипло, сорванным голосом. Некогда смотреть на дом. Некогда. Цепь всё ближе, это уже не шеренга фигурок, это люди. Потные злые люди с такими же, как у него автоматами. С желанием победить, хоть и не на их стороне правда. Или на их тоже? Ведь во что-то они верят, не просто так идут.

Автомат привычно подпрыгивает в руках, и один из этих людей падает. Не картинно, как на экране, роняя оружие, а до страшного обычно - как будто споткнулся. Мальчишка не верит себе: попал?

Наверное, да. Следующий.

Пуля зло прошивает воздух прямо над головой. Свинцовый шмель в поисках кровавого мёда. Выстрел. Ещё. Он привычно считает патроны, оставшиеся в магазине. Пять? Шесть?

Сразу два танка стреляют. Один по домам за спиной, а второй... Второй опустил ствол пушки и бьёт по окопам. С такого расстояния и не промахнешься.

От близкого взрыва мальчишку осыпает комьями тяжёлой слежавшейся земли, а в ушах тишина. Словно лопнуло. Разом, как от ныряния на глубину. Картинка движется, а звука нет. Хочется постучать сверху по телевизору. Хочется крикнуть - да он и кричит что-то, не слыша сам себя.

Кричит и стреляет, отщелкивая последние патроны. Последние секунды жизни вот того, справа, с короткой бородкой, в черной бандане, завязанной узлом над ухом, на пиратский манер.

Гитара Калашникова в руках мальчишки перестает подпрыгивать. Тишина сопровождается неподвижностью. Он неловко лезет за вторым магазином, привстает и чувствует тупой удар в грудь. Как сапогом в драке ударили, только тяжелее, свинцовее. И жжёт очень сильно внутри. Выжигает. Забирает лёгкое до этого мгновения дыхание, стремительно сворачивает как ковёр в рулон долгую счастливую дорогу. До одного шага, который он так и не сделает.

Мальчишка привстает, из последних сил старается быть выше неба, выше флага, который - он верит - реет над его землёй. Правильного флага, под которым выжившие споют правильный гимн.

А он... Он просто хочет ещё раз увидеть реку. Ту самую, возле которой вырос. Днестр это? Или Кальмиус? Может быть, Аракс...

Да так ли это важно сейчас. Для самого мальчишки уже не имеет никакого значения, второй выстрел, почти в упор, отправляет его душу в те края, где все говорят на одном языке. Или вовсе обходятся молчанием. Только гитара тихонько звенит струнами и плачет о чем-то своём. Ныне, присно и во веки веков.