Несведущий «страстотерпец» Николай II

Современные неомонархисты, вслед за своими учителями монархистами-белоэмигрантами, считают последнего монарха невинной овцой и жертвой коварных интриганов. К примеру, «писатель-историк» Стариков (без кавычек эти характеристики невозможно применить к Старикову), как всякий порядочный монархист, считает, что Николай II, находившийся с 22 и до 28 февраля в Ставке в Могилёве, был коварно обманут заговорщиками думцами и генералами. По версии таких монархистов как Стариков в Могилёве вдруг появляется целый «революционный» филиал: в ряды «заговорщиков» против самодержавия вливаются генералы во главе с ещё одним «революционным» демоном - начальником штаба Верховного главнокомандующего генералом Алексеевым.

Алексеев организует других высших армейских начальников (Рузский, Брусилов, Эверт и другие) для того чтобы сместить с трона Николая и...На этом монархисты-белоэмигранты спотыкаются и не в состоянии сформулировать конечную цель заговорщиков: то ли свергнуть монархию, но для таких утверждений нет оснований; то ли заменить Николая II на его брата Михаила, но тогда этот дворцовый переворот нельзя назвать революцией. Словом, концовки «заговора» у «историков»-монархистов нет, но это их не тревожит и они с упоением наворачивают одну небылицу на другую, стремясь победу Февральской революции представить результатом возни вокруг фигуры последнего царя. Вслед за «революционерами» из Государственной думы монархисты представляют генералов Ставки и фронтов в роли коварных интриганов, хладнокровно действующих в напряжённой атмосфере революции и безошибочно просчитывающих свои шаги в условиях стремительно меняющейся обстановки.

Сначала генерал Алексеев проводит кампанию по дезинформации Николая II о событиях в Петрограде в период с 23 по 27 февраля, а затем, 27 февраля, провоцирует отъезд царя из Ставки. Смысл обмана заключался в том, что сначала царю сообщали, как можно меньше информации преуменьшая размах революции в столице и давая разыграться народной стихии, а затем, наоборот, слишком драматизировали ситуацию для того, чтобы заставить монарха выехать в Царское Село к семье, покинуть пределы Ставки и, таким образом, лишить его опоры в лице фронтовых воинских частей[2]. Арестовать императора, находящегося на полпути по дороге из Могилёва в Царское Село и отлучить его от власти это уже, по мнению сторонников заговорщицкой теории, было всего лишь делом техники.

Используя опубликованные документы, попробуем выяснить, действительно ли Николай II был подвергнут информационной изоляции и ничего не знал о революционных событиях в Петрограде? Чтобы понять, насколько утверждение о блокаде является бредовым, обратимся к переписке царственных супругов Романовых, в которой обнаружим, что Александра Фёдоровна уже 24 февраля в своём письме сообщает мужу о начавшихся 23 февраля «беспорядках» и переходе командования по подавлению революции от градоначальника генерала Балка к командующему Петроградским округом генералу Хабалову [3]. В этот же день Николай ознакомился с содержанием этого письма[4]. Кроме того, в этот же день, т.е. 24 февраля, министр внутренних дел Протопопов направил Николаю II телеграмму о состоявшихся «беспорядках рабочих»[5]. Вполне возможно, что последний царь с 23 по 25 февраля получал необходимую информацию о событиях в столице не только от Протопопова, но и от других должностных лиц. В любом случае совершенно очевидно, что поступившая царю в этот период информация оказалась достаточной для оценки ситуации в Петрограде и оказалась достаточной для того, чтобы вызвать тревогу «страстотерпца». На основании имевшейся информации, последний Романов 25 февраля (не позднее 21 часа) отправляет Хабалову знаменитую телеграмму о немедленном «прекращении беспорядков», т.е. требует применения повсеместных расстрелов в отношении революционных рабочих[6]. Вопреки утверждениям «историков»-монархистов, документы свидетельствуют не только об отсутствии информационной блокады последнего Романова в период разрастания революции в Петрограде (23-25 февраля), но и свидетельствуют о способности Николая II осмыслить ситуацию в столице и дать руководящие указания по её стабилизации, что невозможно сделать находясь в информационной блокаде.

После 25 февраля в Ставку также продолжала поступать информация о событиях в Питере. 26 февраля Николаю II докладывают телеграмму генерала Хабалова о «беспорядках» в Петрограде 23 и 24 февраля, в которой рассказывается о 200 тысячной забастовке рабочих, об их митингах и столкновениях с полицией и войсками, об убийстве пристава Крылова и ранении полицмейстера Шалфеева[7].

26 февраля царь получает от жены письмо, которое она написала накануне[8]. Александра Фёдоровна в своём письме снова информирует своего мужа о ситуации в Питере, о голоде, о расстрелах, о милитаризации рабочих и других проблемах уже революционной России. Примечательно, что Аликс, буквально слово в слово, повторяет телеграмму Ники: «нужно немедленно водворить порядок». Кроме того, она пересылает царю письмо министра внутренних дел Протопопова, в котором также даётся информация о революционных событиях[9].

На это письмо Николай Последний сразу же ответил жене. Он сообщил, что Хабалов должен быстро остановить эти «уличные беспорядки», в этом ему поможет министр внутренних дел Протопопов. Единственное, что тревожило царя в этой ситуации - это угроза «потери головы» престарелым премьер-министром князем Голицыным[10]. Николай II не только выражает надежду на скорейшее успокоение столицы - ведь он уже отдал необходимый приказ о расстреле рабочих демонстраций, но и демонстрирует своей «страснотерпной» супруге, что он управляет ситуацией.

Вполне возможно, что поступившие 26 февраля тревожные новости из Петрограда подтолкнули Николая II к решению поскорее покинуть Ставку и Могилёв. И 26 февраля в 21 час 20 минут царь направляет телеграмму в Царское Село о своём готовящемся отъезде:

«Телеграмма №11. Ставка верх. главн.—Царское Село. 26 февраля 1917 г.,
21 ч. 20 м.—22 ч. 8 м.
Ее величеству.
Сердечно благодарю за телеграммы. Выезжаю послезавтра. Покончил здесь со всеми важными вопросами. Спи спокойно. Да благословит вас всех бог!
Ники»[11].

Из этого документа следует, что последний царь запланировал выезд из расположения Ставки на 28 февраля и запланировал его не позднее 21 часа 20 минут 26 февраля. Этот документ расходится с известной записью Николая в своём дневнике, в которой он записал, что принял решение о поездке в Царское Село после обеда 27 февраля[12]. Мы видим, что «страстотерпец» лукавит и принятие решения о своём отъезде переносит на сутки позже, чем это было на самом деле. Что это ошибка? описка? или умышленная дезинформация? Сложно сказать, но очевидно, что, так называемый, свой «дневник» последний император вёл с оглядкой на то, что его содержание может стать достоянием широкой огласки и может играть роль, своего рода, документального подтверждения его поступков и намерений или может послужить обвинительным документом для его врагов и оппонентов. Не потому ли «дневник» лишь временами содержит интересные и значительные заметки (вроде даты отъезда из Ставки или записи после отречения об измене и обмане) промежутки между которыми заполнены бессмысленными записями о погоде, о домино и прочей чепухе?

Но это отвлеченные догадки, что же касается принятия решения об отъезде и даты отъезда, то документально подтверждено, что Николай принял решение о выезде в Царское Село не позднее 21-30 часа 26 февраля, и дата выезда была назначена на 28 февраля. Заметим, что дата выезда, несмотря на бурное развитие революции в последующие сутки, так и не была изменена - литерные поезда с царём и его свитой выехали из Могилёва 28 февраля 1917 года.

Заговорщицкая теория же гласит, что несведущему и обманутому Николаю II вдруг подсовывают телеграмму заговорщика Родзянко о катастрофическом положении в столице и наивный император срывается в Царское Село спасать семью. Примечательно, что монархистам даже не приходит в голову ничтожность мотивов выезда царя из Ставки: он едет спасать семью! То, что глава империи должен спасать прежде всего империю, заботиться об интересах всего государства, предпринимать все необходимые меры для восстановления пошатнувшейся государственной власти, это для монархистов не является целью и смыслом выезда царя из Могилёва, они эти цели не считают приоритетными, эти мотивы ими даже не упоминаются. «Дезинформированного» и «не до конца понимающего масштабов случившегося» Николая II легко провоцирует телеграмма Родзянки - такова мифология монархистов. Мы уже разобрались с обстоятельствами принятия решения об отъезде Николая из Ставки и знаем, что телеграмма об отъезде была отправлена 26 февраля в 22 часа 08 минут[13], в то время как телеграмма Родзянки была принята Ставкой 26 февраля в 22 часа 22 минуты[14], т.е. даже формально телеграмма Родзянки пришла позднее на 14 минут и не могла повлиять на принятие Николаем решения об отъезде из Ставки. Но помимо элементарного сопоставления времени отправления и получения телеграмм есть ещё обстоятельства, которые исключают влияние телеграммы председателя гос.думы Родзянко на Николая II. Во-первых, о родзянковской телеграмме царю доложили только на следующий день, т.е. 27 февраля[15]. А, во-вторых, Николай не первый год находился в остром противостоянии с гос.думой и её председателем Родзянко и за это время успел адаптироваться к одним и тем же родзянковским аргументам, которые сводились к драматизации и сгущению красок и последующей просьбе об «общественном» правительстве, т.е. о правительстве сформированном думой и думе подотчётному. И реакция царя на телеграмму Родзянки весьма показательна - Николай II депешу председателя гос.думы сопроводил словами:

«Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[16].

Вот и всё «влияние» родзянковской телеграммы на политику самодержца...

Вообще история с телеграммой Родзянки наглядно демонстрирует как «работают» с историческими документами современные мистификаторы истории. Не откажем себе в удовольствии подробнее рассмотреть фабрику фальсификаций на примере «исторической» книжки «историка» Старикова.

Сначала Стариков называет телеграмму Родзянко «неожиданной» для Николая, который якобы был не готов к таким известиям (и это 27-го февраля!), а затем цитирует её в неполном объёме:

«Положение серьёзное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт пришёл в полное расстройство. Растёт общественное недовольство. На улицах идёт беспорядочная стрельба. Части войск стреляют в друг друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя...»[17].

На этом месте Стариков обрывает цитируемый им источник, но мы завершим его:

«...Всяческое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца»[18].

Из этой купюры, очевидно, что она не устраивала Старикова своей ярко выраженной лояльностью «революционера» Родзянко к институту монархии. Но не менее интересно другое обстоятельство: такой телеграммы, которую приводит Стариков, не существовало в действительности.

Дело в том, что «историк» Стариков, не затрудняя себя работой по проверке источников, просто переписал эту «телеграмму» с интернет-ресурса ХРОНОС. Интернет-ресурс ХРОНОС, который, кстати, заявляет о себе, как об «историческом проекте», в свою очередь, перепечатывает «телеграмму» Родзянко из хрестоматии для старших классов средней школы под названием «История отечества в документах 1917-1993 гг. Часть первая 1917-1920 гг» (1994).

В этом учебном пособии, которое авторы замыслили, как книгу предназначенную помочь изучению отечественной истории, собственно, и приведена данная «телеграмма» в том виде, в котором её цитирует ХРОНОС и отчасти Стариков. Авторы хрестоматии при этом зачем-то ссылаются на советского историка Б.Б. Граве и его раннюю работу «К истории классовой борьбы в России» (1926), в которой на 194 странице (а не на 394, как ошибочно указывается в хрестоматии) никаких телеграмм не приводится, а всего лишь цитируются два предложения из обширной телеграммы Родзянко от 26 февраля и одно предложение из телеграммы Родзянки от 27 февраля.

То, что в 1994 году составители «Истории отчества...» госпожа Г.В. Клокова и доктор исторических наук, профессор А.Г. Колосков назвали телеграммой Родзянко Николаю II является всего лишь мистификацией самого Родзянки, который 27 февраля в буржуазной газете «Известия петроградского комитета журналистов» сочинил «телеграмму» для общественного ознакомления, действительную же свою телеграмму от 26 февраля он не стал печатать в газете для массового распространения. Зачем Родзянко выдумал такую телеграмму и какую цель преследовал, изменив действительный текст своей депеши царю, это вопрос другой статьи, для нас важно понять, что таковой телеграммы не существовало, а история с неряшливым тиражированием мифической телеграммы Родзянки в современной исторической науке наглядно демонстрирует уровень этой современной исторической науки в РФ, которую, как мы видим, и наукой-то назвать можно с очень большой натяжкой.

Но главная историческая ценность действительной (а не подложной) телеграммы Родзянки в том, что она наглядно и открыто продемонстрировала политические позиции высшего генералитета царской армии. Пространная депеша Родзянки была направлена не только Николаю II, но и трём главнокомандующим фронтами генералам Рузскому, Эверту и Брусилову с просьбой поддержать его позицию.

В своей действительной телеграмме от 26 февраля Родзянко не только перечисляет факты хозяйственной разрухи и начинающегося голода в стране, но и прямо предупреждает Николая II, что волнения, принимающие «стихийный характер и угрожающие размеры», несомненно, ещё «разовьются». По мнению председателя гос.думы сдерживать «волнения» только «ценою пролития крови мирных граждан» не получится, «медлить больше нельзя»[19]. Родзянко встревожен революцией в столице и обеспокоен за судьбу монархии и пытается донести всю сложность и опасность ситуации для самодержавия не только до царя, но и до генералов.

Последовавшие за этим ответы главкомов фронтами снова обращают внимание монарха на тревожную ситуацию, связанную с революционными волнениями. Рузский и Брусилов в телеграммах царю согласились не только с тем, как оценивает ситуацию оппозиционный политик, но и с тем, что единственный выход заключается в разделении государственной власти с буржуазией. Эверт, уклонившись от оценки текущей внутренней политической ситуации, тем не менее, категорически высказался за «немедленное принятие надлежащих военных мер», правда, только в отношении железнодорожного транспорта. Каждый ответ, каждого генерала был направлен телеграммой в Ставку, для Николая II.

В ночь с 26 на 27 февраля, после интенсивной стрельбы на улицах Петрограда по демонстрантам, когда внешне казалось, что кризис преодолен, и царское правительство сумело овладеть ситуацией, ведущие военачальники Николая II открыто обсуждают текущую внутриполитическую ситуацию и пути выхода из революционного кризиса. Говорить в такой ситуации о неведении самодержца о взглядах своих генералов; о наивном доверии царя интригующим генералам и коварном обмане Николая II своими собственными генералами, это значит сознательно фальсифицировать исторические факты. Бесспорным историческим фактом является то, что Николай II в полной мере был информирован об оппозиционных взглядах своих генералов на внутриполитическую ситуацию и информирован открыто, самими же генералами.

Рассмотрев документы, которые были направлены в Ставку в период с 23 и до 27 февраля, можно с уверенностью говорить об отсутствии какой-либо информационной блокады последнего императора. Более того, царь получал информацию из различных источников (жена, должностные лица, оппозиционные политики, мнения своих генералов), что даёт возможность более качественного анализа развивающегося революционного кризиса.

И. Якутов

источник жж
источник вк

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] - см. Февраль семнадцатого. 26 февраля. Буржуазия (https://beskomm.livejournal.com/131148.html) и Февраль семнадцатого. 27 февраля. Таврический дворец. Часть 1 (https://beskomm.livejournal.com/146863.html).

[2] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 55.

[3] - Переписка Николая и Александры Романовых 1916-1917 г.г. Том V, стр. 215.

[4] - Красный архив, 1923, том 4, стр. 207.

[5] - Падение царского режима. Том 4, стр. 98.

[6] - Падение царского режима. Том 1, стр. 220.

[7] - Красный архив, 1927, том 21, стр. 4-5.

[8] - Красный архив, 1923, том 4, стр. 212.

[9] - Переписка Николая и Александры Романовых 1916-1917 г.г. Том V, стр. 219-220.

[10] - Переписка Николая и Александры Романовых 1916-1917 г.г. Том V, стр. 224.

[11] - Переписка Николая и Александры Романовых. 1916-1917 гг. Том V, стр. 224-225.

[12] - Дневники и документы из личного архива Николая II, стр. 23.

[13] - Красный архив, 1923, том 4, стр. 213.

[14] - Красный архив, 1927, том 21, стр. 5.

[15] - Красный архив, 1927, том 21, стр. 5.

[16] - Падение царского режима. Том V, стр. 38.

[17] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 55.

[18] – hrono.ru/dokum/rodza1917.html

[19] – Красный архив. Том 21, стр. 5-6.

Вопрос об издании советской газеты был решён революционно: большевик Бонч-Бруевич с помощью революционных солдат силой захватил типографию бульварной газеты «Копейка» и явился в Таврический дворец на заседание Совета, уже имея захваченную типографию и предложив её Совету. Эта типография и была использована литературной комиссией для издательства первого номера газеты «Известия». Редакцию составили из имевшихся при Совете журналистов и литераторов, преимущественно меньшевистско-эсеровского толка, и в десятом часу утра 28 февраля вышел в свет первый номер «Известий».

Забавно читать, как псевдоисторик-монархист Стариков пытается запутать читателей - он об издании газеты «Известия» в революционном Петрограде рассказывает, словно речь идёт об издании какой-нибудь газеты в современном Санкт-Петербурге. Стариков задаётся вопросами: где взяли деньги на издание газеты? когда успели договориться и оформить договор с владельцами типографии? Считая, что это невозможно в такие сжатые сроки (меньше суток) Стариков сознательно вводит в заблуждение своего читателя, намекая, будто возможность издания газеты Советом была кем-то и когда-то заранее спланирована[44].

Естественно, что прямо назвать вещи своими именами: кто и когда запланировал такое мероприятие, Стариков не может. В мировоззрение таких врагов простого трудящегося народа, как Стариков нет места творческой активности рядового, ничем не примечательного рабочего или крестьянина. «Пьяные новобранцы и погромщики»; «беснующиеся толпы»; «толпы погромщиков и разнузданных солдат»[45] — так и не как иначе называет Стариков восставших рабочих и крестьян, а между тем именно эти «погромщики» осуществили революционный акт, который заставляет охать Старикова.

С Бонч-Бруевичем и солдатами совместно выбивали городовых из типографии группа вооружённых рабочих завода «Сименс-Шуккерт» и рабочие-поляки, группировавшиеся вокруг польского пролетарского клуба «Промень» во главе с Арским-Радзишевским[46].

Но вернёмся к учредительному собранию Совета рабочих депутатов. Сразу после его завершения свою работу начал Исполнительный комитет Совета. Исполком принял решение о назначении комиссаров в столичные районы, как представителей революционной власти. Большевик Шляпников, кстати, был назначен комиссаром Выборгского района. Ещё было принято решение о вооружении 10% рабочих, для этого в каждом районе Петрограда были определены сборные пункты для вооружения и сбора рабочих и отбившихся от своих частей солдат. Заседание исполкома завершилось далеко за полночь.

Таврический дворец в кривом зеркале мистификаторов

Одним из наиболее злостных и агрессивных мистификаторов, активно искажающих историю 1917 года и историю Февральской революции, является господин Стариков.

В его интерпретации, как и в интерпретации других профессиональных лжецов, государственная дума выступает, как революционная организация. Созданный ею Временный комитет — это фактическое правительство, обладающее «верховной властью»! Стариков сочиняет свой состав Временного комитета, который, как он замечает, совпадает с будущим Временным правительством: Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский, Львов. Мы прекрасно знаем, что Временный комитет был составлен исключительно из членов думы, поэтому там не было и не могло быть не состоявших в IV Думе ни Гучкова, ни будущего премьера Львова. Стариков утверждает, что Временный комитет членов Думы — это «фактически новое революционное правительство»[47].

Напомним господину Старикову и другим «историкам»-идеологам состав Временного правительства: Г.Е. Львов (председатель правительства, министр внутренних дел), Милюков (министр иностранных дел), Гучков (военный и морской министр), Некрасов (министр путей сообщения), Коновалов (министр торговли и промышленности), Терещенко (министр финансов), Мануйлов (министр просвещения), Шингарев (министр земледелия), Керенский (министр юстиции), В.Н. Львов (обер-прокурор Синода), Годнев (министр-контролёр), Родичев (министр по делам Финляндии)[48].

Во Временный комитет членов Государственной думы, как мы помним, вошли: Керенский, Ефремов, Ржевский, Милюков, Некрасов, Шидловский, Родзянко, В.Н. Львов, Шульгин, Дмитрюков, Караулов, Коновалов. Таким образом, из 12 членов Временного комитета, только 5 человек, то есть меньше половины, попали в состав Временного правительства. Мы специально при перечислении состава Временного правительства в скобках указали министерские портфели, чтобы явственнее чувствовалось аморфность Временного комитета, не связанного с государственным аппаратом.

Если Временное правительство в лице своих министров получили в руки и сразу стали управлять всем государственным аппаратом, то Временный комитет в первые часы своего существования вообще не предпринимал каких-либо шагов, направленных к овладению государственным аппаратом. Более того, во второй половине 27 февраля ещё существовало царское правительство, и часть думцев-членов комитета, во главе с Родзянко, отправилась в Мариинский дворец к царскому правительству с целью уговорить премьер-министра Голицына уйти в отставку. Такие действия не характерны для вновь образованного верховного органа власти. Со стороны «революционного» Временного комитета это скорее напоминает сговор с царским правительством за спиной революции, чем присваивание себе функций государственной власти. Очевидно, что Временный комитет изначально не задумывался и не стал в действительности органом власти, он представлял собой лишь ступень в политической эволюции буржуазии, которая привела их к государственной власти.

Надо сказать, что сами обстоятельства создания Временного комитета у Старикова изложены не достоверно. По его утверждению, Керенский был единоличным инициатором собрания в полуциркульном зале прозвонив в какой-то мифический «колокольчик». И в последствии у Старикова Керенский продолжал выступать с революционными антимонархическими предложениями. Именно Керенский, согласно стариковской версии, предложил думе не расходиться и оставаться на своих местах.

Сначала Стариков утверждает, что «левые партии тоже торопятся» создать свой орган власти - Совет рабочих депутатов. Но, буквально, на следующей странице оказывается, что совсем не «левые» партии создают Совет, а исключительно Керенский. Об этой фальсификации, где Керенский выступает «отцом основателем» Совета рабочих депутатов, мы поговорим ниже.

Стариков один из ярких представителей «историков», проповедующих вмешательство иностранцев в события 1917 года. Но в отсутствии каких-либо исторических фактов (а их просто нет), подтверждающих организацию революции иностранными спецслужбами, Стариков не замечает, что вместо своей теории «вмешательства и содействия» (или «операция спецслужб») начинает проповедовать замшелую теорию заговора либеральной буржуазии и армейского руководства против Николая II, столь популярную в среде эмигрантов-монархистов и современных неомонархистов.

В ходе своей книги, словно опомнившись, Стариков механически добавляет к эмигрантской заговорщической теории свои нелепости о том, что Керенский все знает наперед, поэтому решителен в своих действиях. Стариков нисколько не смущаясь, прямо обвиняет Керенского, заявляя, что он «припадает» к «живительному источнику знаний, бьющему из резидентуры «союзных» спецслужб»[49]. Такое ничем не подкреплённое и ничем не обоснованное обвинение в сотрудничестве с разведкой иностранного государства называется клеветой и если бы Керенский был современным политическим деятелем, то господину Старикову не поздоровилось бы. Впрочем, для Старикова, как автора политико-исторических книжек клевета и поклёп привычное явление.

Эти безосновательные и беспочвенные, пустые по содержанию заявления об иностранных спецслужбах настолько абсурдны и ничем не подкреплены, что они не существуют, как объект критики. Интерес, в какой-то мере, представляет заговорщицкая «теория». Смысл «теории заговора думы и военных против Николая II» заключается, прежде всего, в стремление изъять рабочих из революции, заменить их мнимыми революционерами — либеральной буржуазией и фрондирующими высшими военными начальниками. Эмигрантам-монархистам очень нужно было показать, что их поражение — это результат стечения обстоятельств, а не закономерное историческое событие. Прием, используемый ими, тоже не замысловат — необходимо конкретных исторических персонажей с их поступками и намерениями изъять из конкретной же сложившейся исторической ситуации, в которой они оказались и вынуждены были действовать.

Например, решение государственной думы образовать Временный комитет. Насколько трудно далось это решение, и каково назначение Временного комитета прекрасно видно из истории его образования. Широкое солдатское восстание, охватившее весь «казарменный квартал», окружавший Таврический дворец в условиях всеобщей забастовки и непрекращающихся демонстраций рабочих — вот тот исторический факт, вот та обстановка, в которой собрались сначала лидеры Прогрессивного блока, а затем Совет старейшин. На этих собраниях думцы смогли только констатировать факт утраты царским правительством контроля за ситуацией в Петрограде и разгорающиеся народное восстание. Они - помещики и капиталисты чуждые простому народу, получающие за его счёт все жизненные блага и при этом глубоко презирающие этот народ и искренне считающие себя основой России, - столкнулись с чудовищной для них реальностью - вооруженным народом, вышедшим из повиновения.

Но в то же время 27 февраля ещё не ясен весь масштаб революции в самом Петрограде и его окрестностях. Есть царь, есть фронт, есть, в конце концов, остальная Россия. И пока есть самодержавие, пока жив его государственный аппарат хоть в какой-то части, до этих пор для думы это единственный союзник. Несмотря на противоречия и противоборство либеральной буржуазии с самодержавием, они – единое целое в борьбе против трудящихся, поскольку они объединены главной связью — они эксплуататоры, и это их примерит при любых обстоятельствах, когда речь зайдёт об основах их благополучия – сохранении власти эксплуататоров.

Следствие этой противоречивой ситуации: создание Временного комитета с какими-то туманными задачами: «водворение порядка и сношения с учреждениями». Сам процесс его создания — это свидетельство этих противоречий. Звучавшие от отдельных членов думы радикальные предложения об отказе подчиниться царскому указу, о приостановке занятий, об образовании Думой «ответственного» министерства, сразу же и категорически отклоняются руководством думы и не находят широкой поддержки среди массы думцев. Но в то же время полученное известие о приближении революционной «толпы» к Таврическому дворцу заставляет руководство думы лихорадочно искать формы реагирования на революцию. И они решаются на формирование некоего органа без определенных задач. Смысл этого действия один — возможность предъявить революционному Петрограду свою, якобы, «революционность» и в то же время продемонстрировать царскому режиму свою лояльность, а в целом, таким образом, оставаться в русле развивающихся событий.

Сам Временный комитет формируется не общим собранием в полуциркульном зале, а узким кругом Совета старейшин думы, поскольку Таврический дворец уже захвачен революционными солдатами и рабочими. Собрание в полуциркульном зале прекратило своё существование благодаря действиям революционных «толп».

Разве похожа эта конкретно-историческая обстановка возникновения Временного комитета Гос. думы на ту выхолощенную и свободную от революционных действий рабочих и солдат обстановку, в которой действуют герои заговорщицкой теории?! Родзянко, Милюков, Керенский и прочие думцы изъяты авторами заговорщицкой теории из революционного Петрограда, перенесены в какой-то абстрактный дворец, свободный от всех потрясений и от восставших солдат и рабочих. Понятно, что в таком «пустом» Таврическом дворце все их решения кажутся кознями и интригами, преследующими корыстные личные цели не подкрепленными внешними обстоятельствами.

Стариков, не смущаясь, сочиняет басни о том, что у Таврического дворца будто бы не было караула, который бы смог воспрепятствовать думцам пройти во дворец. Но исторический факт таков, что царский караул стоял у Таврического дворца и этот царский караул не думал разгонять думцев, а напротив, защищал «оппозиционных» думцев от восставшего народа. Стариков утверждает, что хватило бы 30-ти солдат и двух офицеров, чтобы разогнать «взбунтовавшуюся» думу. Тысячи вооруженных солдат заполнили дворец, а десятки тысяч стояли перед ним — вот какая сила вынудила думу «взбунтоваться». И, чтобы лишить думу «революционности», взводу стариковских солдат надо было «разгонять прикладами» не 200 рафинированных господ из думы, а тысячи солдат и рабочих.

Вычурное стариковское восклицание: «это погребальный звон русской монархии», относящееся к собранию думцев в полуциркульном зале ничего общего с реальностью не имеет. Монархию в России похоронили рабочие и солдаты своими усилиями без всякой помощи и вопреки саботажу и интригам устроенным контрреволюционной думой.

История про «погребальный звон» колокольчика, в который «звонит» Керенский, заимствована Стариковым, по всей видимости, у Спиридовича и, как обычно искажена сначала самим Спиридовичем, а затем Стариковым. Спиридович утверждает, что Керенский, узнав о решении Совета старейшин думы подчиниться царскому указу о приостановке работы, но при этом депутатам не разъезжаться, как революционер (Спиридович, как все монархисты, считает Керенского революционером) остался недоволен этим решением и решил созвать совещание думцев, включив при этом электрический звонок, который обычно давался для сбора на заседания в Белом зале. Родзянко распорядился выключить звонок и назначил место сбора в полуциркульном зале. Спиридович не объясняет мотивы такого поведения Керенского и в его интерпретации этот эпизод лишь мелкая незначительная деталь[50]. Стариков этому эпизоду придаёт совсем другой смысл:

«Не боялся Керенский призывать к цареубийству, теперь не боится он и нарушить царский указ. Именно Александр Фёдорович звонит в колокольчик для сбора депутатов в Большой зал заседаний. Это погребальный звон русской монархии. Керенский наперёд знает будущие события и ведёт своих коллег по заранее намеченному плану — срочно создать новый властный орган. Пришло время сформировать новую власть, за это ничего, кроме славы и почестей, уже не будет»[51]

Ранее Стариков безосновательно утверждает, что Керенский является автором идеи подчинения, но не «разъезжания» депутатов. В эпизоде с колокольчиком Стариков продолжает демонизировать Керенского и думу в целом, приписывая им то, чего они не только не совершали, но даже не намеревались совершать. Керенский, по Старикову, берет на себя инициативу не просто сбора депутатов, а сбора, имевшего цель создания нового, уже не царского правительства. Акт, безусловно, революционный. Но имела ли место подобная революционная инициатива со стороны Керенского?

Попытка Керенского собрать депутатов в Белом зале действительно имела место, но была предпринята совсем в другое время и по другому поводу. Собираясь в Таврическом дворце с утра 27 февраля, встревоженные думцы какое-то время были предоставлены сами себе — их руководители в эти тревожные утренние часы самоустранились от общения с рядовым составом Думы[52].

Царский указ о прекращении занятий Думы, разгорающееся солдатское и рабочее восстание, очевидная неспособность царского правительства подавить революцию — эти новые, внезапно обрушившиеся на думцев реалии, требовали какого-то осмысления. Дольше всех соображал Родзянко, без него даже был начат Совет старейшин, что вызвало его недовольство.

Эта пауза добавила нервозности в среду думцев и даже заставила некоторых консервативных и уравновешенных членов думы поддаться истерики. Думцы-попы требовали немедленного открытия общего заседания думы, а один кричал: «Если министерская сволочь разбежалась, мы должны организовать министерство»[53]. Именно в этот момент Керенский самостоятельно включает электрический звонок, который является приглашением к заседанию. Звонок Керенский сопровождает призывом: «Господа, в зал!». Однако, никто не последовал в зал и заседания не состоялось[54]. Призыв Керенского был проигнорирован думской массой, которая собралась позднее в полуциркульном зале по призыву Родзянко. Историческим фактом является то, что Керенский не был инициатором не только формирования Временного комитета, но и общего сбора думцев в полуциркульном зале.

Мистификаторы подобные Старикову используют факт создания Совета рабочих депутатов и Временного комитета гос.думы в одном месте - в Таврическом дворце, для своих мистификаций. Для них это очередной повод для спекуляций о «революционной» думе. Для мистификаторов Таврический дворец становится тем необходимым связующим звеном между действительной революцией с её органом Советом рабочих депутатов и мнимой «революцией» - государственной думой. Но для такой связи мало иметь одно место, необходим человек. И мистификаторы находят его - это антимонархический «дьявол» Керенский. Неомонархисты и лжеисторики наделяют его феноменальными способностями. К примеру, Стариков считает, что Керенский лично создал и Временный комитет гос.думы и Совет рабочих депутатов, потому что... потому что он сам находился в Таврическом дворце!

В подтверждение своих домыслов Стариков приводит из мемуаров Керенского "Россия на историческом повороте" отрывок беседы Родзянко с Керенским об обстоятельствах возникновения Петроградского Совета.

Согласно этому отрывку Родзянко 27 февраля "приблизительно в 3 часа пополудни", спросил у Керенского можно ли удовлетворить просьбу меньшевика Скобелева о предоставлении помещения в Таврическом дворце для работы Совета рабочих депутатов. Керенский посоветовал Родзянко предоставить такое помещение. Приведя этот отрывок воспоминаний Керенского, Стариков восклицает:

«Вот круг и замкнулся. Скромничает Керенский - именно он и инициировал создание Совета, он же и помог ему расположиться под крылом правительства, чтобы спроецировать на себя его авторитет. Так один человек смог заложить основы будущего двоевластия»[55]

К безосновательной безаппеляционности и недалёкости мыслей Старикова читатель его книжек привык, и поэтому не будем на этом останавливаться, а обратим внимание читателя на то, что у Керенского в этой же книжке есть и другое воспоминание об истории возникновения Совета. Это воспоминание по тексту книги расположено несколькими страницами ранее и выглядит следующим образом:

«Думаю, было приблизительно 4 часа дня, когда ко мне подошёл кто-то и попросил найти в Таврическом дворце какое-нибудь помещение для только что созданного Совета рабочих депутатов. С разрешения Родзянко им была выделена комната за номером 13, где они и провели без промедления своё первое заседание»[56]

Удивительно, что всего лишь через 31 страницу[57] Керенский уже путает время, участвующих лиц и обстоятельства возникновения Советов. Сначала 4 часа дня через 30 страниц уже 3 часа; сначала "кто-то", затем Скобелев; сначала просят помещение для уже созданного Совета, затем помещение для намерения создать Совет; сначала помещение спрашивают у Керенского, затем у Родзянко.

• Если кратко изложить первую версию, то получится следующее:

Совет был создан к 3 часам дня неизвестными, а помещение в Таврическом дворце получили с разрешения Родзянко.

• Вторая версия в кратком изложении будет выглядеть следующим образом:

Совет к 4 часам задумал создать Скобелев, обратился к Родзянко за помещением, а тот, в свою очередь, посоветовался с Керенским.

Сколь разное содержание в абзаце из нескольких строк об одном и том же событии! Не кажется ли странным такая путаница для автора создания Советов? Зачем вообще понадобились две версии одного события? Как можно объяснить, что, работая над книгой в 380 страниц, Керенский на отрезке в 30 страниц умудрился противоречить себе самому?

Надо принять во внимание, что Керенский был достаточно опытным политическим публицистом, за его плечами к 1966 году был не один год полемики с различными эмигрантскими идеологическими течениями в попытке отстоять своё "честное" политическое имя и свою правоту в 1917 году. Тем не менее, он грубо напутал.

На наш взгляд объяснение этому факту может быть только одно: Керенский не имел никакого отношения к созданию Петроградского Совета рабочих депутатов. Возникновение Совета для Керенского туманно и расплывчато, как событие, которое в тот временной отрезок не имело для него значения, и было не столь важным, несмотря на то, что происходило буквально под его носом. Будучи очевидцем возникновения Советов, Керенский в своей памяти собирает какие-то расплывчатые и противоречивые обрывки. И, на самом деле, это вполне логично.

Находясь на левом фланге буржуазной оппозиции царскому режиму, Керенский видел себя в роли одного из лидеров буржуазного правительства в случае низложения самодержавия, а-ля западноевропейские министры-социалисты. Он последние два года работал на буржуазную оппозицию, внося свою лепту в борьбе за власть, справедливо рассчитывая на политические дивиденды. Свершившаяся революция, конечно, не то, что ожидали, но, во-первых, общее положение в Петрограде и соотношение борющихся сил к середине 27 февраля ещё не ясно, во-вторых, факт восстания на лицо и надо либо присоединяться к революции, либо уйти в сторону. И Керенский прилагает максимум усилий, что бы оседлать революцию, оседлать тем самым Прогрессивным блоком, в рядах которого он оспаривал власть последнего царя (только лишь царя, а не царизма!). Керенский занят тем, что в новых условиях революционного взрыва широких трудящихся масс, старается подчинить своей воле и своим интересам эту революционную энергию. Не надо забывать, что параллельно Керенский решал ещё одну сложную задачу - убеждал своих растерявшихся и деморализованных коллег по думе возглавить массы взбунтовавшихся рабочих и солдат. 27 февраля он активно работает по созданию Временного буржуазного правительства и старательно распространяет авторитет и влияние гос.думы на солдатскую массу.

Таврический дворец, ставший в одночасье центром восстания, стал одновременно и ареной борьбы за плоды этого восстания - за политическую власть. Возникший Совет в этом смысле был для Керенского конкурент в этой борьбе за власть. Таков исторический факт и в связи с этим фактом, нелепицей выглядит утверждение Старикова о намеренном создании Керенским Совета и, следовательно, двоевластия.

Создание Совета рабочих депутатов, как властного органа пролетариата, было волей широких масс рабочих и не зависело от желаний отдельных личностей.

То, что Совет собрался в Таврическом дворце говорит о том, что группа меньшевиков-оборонцев и меньшевиков-думцев перехватила у революционной партии - партии большевиков, инициативу создания Совета рабочих депутатов. Эта промежуточная победа меньшевиков-оборонцев, в свою очередь, свидетельствует о двух важнейших обстоятельствах, повлиявших на ход революции. Во-первых, меньшевики и эсеры не имели самостоятельной организации, а целиком и полностью зависели от буржуазии и благодаря этому сотрудничеству сохранили кадры, в том числе, кадры общенационального масштаба, способные возглавить властный орган государственного масштаба. Но эта же зависимость и предопределила сделку с буржуазией и передачу ей власти. Во-вторых, в широких массах трудящихся не искушённых в политике, пробудившихся к политике благодаря революции, фрондирующая либеральная буржуазия, представленная в Государственной думе, воспринималась, как союзник в борьбе с самодержавием. Это добросовестное заблуждение трудящихся масс меньшевики и эсеры использовали для передачи власти в руки монополистической буржуазии.

Яркой иллюстрацией революционности партий являются их обращения к гражданам России. 27 февраля все партии отметились своими воззваниями. Читателю будет любопытно сравнить их и дать оценку не только самим воззваниям, но и политическим физиономиям партий, обратившихся к народу.

И. Якутов

Источник жж
Источник вк

ПРИМЕЧАНИЯ

[43] - В.К. Зиборов. «Известия» - первая газета Февральской революции (https://disk.yandex.ru/i/QiosBky83HUEgN).

[44] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 92.

[45] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 55; 58; 70.

[46] – Петроградские большевики в трёх революциях, стр. 217-218.

[47] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 58.

[48] – Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия, стр. 96.

[49] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 58-59.

[50] – А.И. Спиридович. Великая война и Февральская революция 1914-1917 годов, стр. 126.

[51] – Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 59.

[52] – С.П. Мансырев. Мои воспоминания о Государственной думе/Страна гибнет сегодня, стр. 102//Э.Н. Бурджалов. Вторая русская революция, стр. 226-227.

[53] – Э.Н. Бурджалов. Вторая русская революция, стр. 227.

[54] – Э.Н. Бурджалов. Вторая русская революция, стр. 228.

[55] - Н. Стариков. 1917. Разгадка «русской» революции, стр. 60.

[56] – А.Ф. Керенский. Россия на историческом повороте, стр. 184.

[57] – А.Ф. Керенский. Россия на историческом повороте, стр. 215-216.

Борьба за инициативу создания Совета рабочих депутатов

Идея создания органа власти была очень популярна в рабочей среде с тех пор, как был создан первый Совет рабочих депутатов в 1905 году в Петербурге. Поэтому вполне закономерно, что в 1917 году все чаяния рабочих были вновь устремлены к созданию рабочего Совета.

Сама мысль о Совете возникала всякий раз, когда мобилизация пролетариата достигала высокого уровня и борьба с самодержавием приобретала решительную форму. Так было в июле 1914 года, во время уличных столкновений на Выборгской стороне. Так было осенью 1915 в период забастовок и возникновения революционной ситуации в Петрограде.

Естественно, что с началом Февральской революции вопрос о создании Совета вновь стал актуальным и широко обсуждаемым в рабочих массах[23]. Поэтому в широких пролетарских массах не было вопроса о создании или не создании Совета, а был лишь вопрос, когда он создастся; был вопрос лишь о времени и месте его создания.

После разгрома «предвариловки» и «Крестов» в Таврический дворец стали стекаться освобождённые деятели «рабочей группы» ЦВПК: Гвоздев, Богданов, Капелинский, Гриневич, Бройдо и другие «представители» заводов. Объединив свои усилия с «левыми» членами думы Скобелевым и Чхеидзе, с «внефракционным» адвокатом Соколовым и бундовцем Эрлихом они образовали, так называемый, «временный исполнительный комитет» Совета рабочих депутатов, который взял на себя инициативу создания властного органа петроградского пролетариата. По воспоминаниям Скобелева это произошло около 15 часов, на наш взгляд событие это могло произойти часом позже, то есть, не ранее 16 часов[24].

Для закрепления за собой инициативы создания Совета Богданов написал воззвание, которое затем (с деятельным участием буржуазии) распространяли по революционному Петрограду:

«Граждане! Заседающие в Государственной думе представители рабочих, солдат и населения Петрограда объявляют, что первое заседание их представителей состоится сегодня, в 7 час. вечера, в помещении Государственной думы. Всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представителей по одному на каждую роту.

Заводам избрать своих депутатов по одному на каждую тысячу. Заводы, имеющие менее тысячи рабочих, избирают по одному депутату.

Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов»[25]

Это воззвание было тут же напечатано и расклеено по городу[26], но этим деятели «временного исполкома» не ограничились: для участия в учредительном собрании Совета они стали по телефону вызывать в Таврический дворец знакомых им меньшевиков и оборонцев. В отсутствие партийных организаций у меньшевизма их немногочисленные кадры были сосредоточены в кооперативных и потребительских обществах при заводах, а также в различных организациях буржуазии (ЦВПК, Земский и городской союзы и прочие). Керенский, весь день 27 февраля, названивал в поисках «около партийного» меньшевика литератора Суханова. Эсер Мстиславский получил известие о необходимости прибыть в Таврический дворец от оборонца-меньшевика Капелевича. С Путиловским заводом у меньшевиков произошёл казус — по обычаю позвонили в кооператив (на Путилвском он носил название - «Трудовой путь»), обдуманно игнорируя больничную кассу, находящуюся под контролем большевиков, однако и кооператив Путиловского завода был под влиянием большевиков, поэтому соглашатели, сами того не зная, пригласили в Совет своих оппонентов — большевиков[27].

Примечательно, что меньшевики-инициаторы созыва Совета очень торопились и для сбора участников Совета дали всего 3-5 часов, что для условий революционного Петрограда и, в буквальном смысле, первых минут политической свободы пролетариата было не реализуемо. Собрать Совет хотя бы отчасти представлявший интересы значительной части рабочих столичных фабрик в такой короткий срок и в таких сложных условиях было невозможно, что вполне осознавалось меньшевиками. Активные организационные действия меньшевиков-инициаторов ограничивались лишь телефонными звонками, что явно способствовало быстрой мобилизации меньшевистско-эсеровского узкого круга, слабо связанного с рядовой массой столичного пролетариата. «Временным исполкомом» не была предпринята ни одна попытка направить посыльных непосредственно на заводы и фабрики. Меньшевики-инициаторы созыва Совета полностью проигнорировали политические партии-конкуренты: не было ни одной попытки пригласить межрайонцев и большевиков в создающийся Совет. Всё это означало, что меньшевики с самого начала не ставили своей целью максимально широкое участие и представительство рабочих Петрограда в Совете, не преследовали цель сформировать Совет на демократических началах полного представительства всех политических партий боровшихся с самодержавием, их цель была в одном: перехватить инициативу создания Совета, чтобы навязать самих себя и своё руководство восставшему пролетариату столицы. И, надо сказать, они справились с этой задачей.

Инициативу по созданию Совета проявляли не только меньшевики, большевики также стремились организовать Совет. Ещё 25 февраля на совещании Петербургского Комитета (ПК) большевиков было принято решение о необходимости создания властного органа рабочих[28].

27 февраля около полудня[29] большевики распространяли следующую прокламацию:

«Товарищи, настал желанный час. Народ берет власть в свои руки, революция началась, не теряйте ни минуты времени, создавайте сегодня же Временное революционное правительство. Только организация может укрепить наши силы. Прежде всего выбирайте депутатов, пусть они свяжутся между собой, пусть под защитой войска создастся Совет депутатов.

Крепкой связью вы присоедините к себе остальных солдат; идите к казармам, зовите остальных. Пусть Финляндский вокзал будет центром, куда соберется революционный штаб. Захватите все здания, которые могут послужить опорой для вашей борьбы.

Товарищи солдаты и рабочие!

Выбирайте депутатов, связывайтесь между собой в организации для победы над самодержавием.

Организуйте Совет рабочих депутатов!»

У современного читателя есть возможность сравнить эти два воззвания: одно от меньшевиков, другое от большевиков. Меньшевики в своём обращении ограничиваются простым призывом создать Совет, тогда как большевики призывают рабочих и солдат создать не только Совет, но и «Временное революционное правительство», ставя перед трудящимися вопрос о государственной власти. Военной опорой для новой власти, большевики видели восставший солдатский гарнизон. Большевики призывали не только к созданию Советов и образованию правительства, они призывали к практическим шагам по утверждению власти рабочих — захвату зданий, присоединению колеблющихся солдат.

Тем не менее, большевики проиграли меньшевикам и эсерам борьбу за инициативу по созданию Совета рабочих депутатов, и проиграли прежде всего потому, что большевики были нелегальной революционной партией, подвергавшейся постоянным репрессиям, в то время, как меньшевики представляли собой аморфное сообщество, обслуживающее интересы монополистической буржуазии.

По воспоминаниям члена ПК Свешникова даже вечером 27 февраля, в условиях разгрома царизма, большевики собирались на заседание с соблюдением прежних форм конспирации:

«Райком – ПК собирается на Петроградской стороне, на Лицейской улице, под открытым небом. Ходим компактной группой, у многих под пальто маузеры. Заседание явно не состоится: все заняты тюрьмами и спешат туда, собрание переносится на 28 февраля на квартиру тов. Каюрова»[30]

Форма открытого противостояния самодержавию, нелегальная борьба, работа в непосредственных рабочих коллективах - такая политическая работа для меньшевиков была чужда и неприемлема - они легально и безопасно располагались в многочисленных кооперативах, военно-промышленных комитетах, союзах городов и земств. Надо не забывать, что фракция меньшевиков в Гос.думе спокойно «работала», сотрудничая с монополистической буржуазией, в то время как большевистская фракция находилась на вечном поселении в Туруханском крае.

Если говорить коротко, то все усилия партии большевиков в преддверии и во время Февральской революции были направлены на ликвидацию самодержавия, в то время как эсеро-меньшевистские лидеры предпочитали, под крылом буржуазии, безопасно для себя фрондировать против Николая II. Если говорить коротко, то большевики на протяжении всей Февральской революции в Петрограде самоотверженно боролись с царизмом, в то время как эсеро-меньшевистская публика предпочитала активно пользоваться плодами революции.

Характерны, в этом смысле, воспоминания члена Петербургского Комитета большевиков Залежского. Залежский, освобождённый из «предвариловки» вместе с большевиком Комаровым, со Шпалерной улицы отправились на Выборгскую сторону в рабочие кварталы:

«...На набережной встретили Гвоздева и Бройдо.

- Откуда? – спрашивают они нас.

- Из предварилки!

- А мы из Крестов.

- Куда? – Отвечают: - В Государственную Думу.

- Ну, а мы в рабочие кварталы, - бросаем мы им, расходясь.

Эта встреча в первый день «воли» вспоминалась мне потом не однажды. Здесь что-то символическое: освобожденные восставшими рабочими большевики и ликвидаторы с первых же шагов разошлись – одни пошли в рабочие кварталы к массе, другие же в Думу…»[31]

Бескомпромиссная и открытая борьба большевиков с самодержавием привела к тому, что репрессии царизма лишили большевистскую партию опытных высококвалифицированных политических кадров общенационального масштаба, которые способны были участвовать в политической борьбе высшего уровня. К моменту создания Совета рабочих депутатов большевистская партия была ограничена в лидерах национального масштаба.

Другая, не менее важная, причина состоит в том, что пробудившиеся широкие массы вчерашних крестьян, переодетых в солдатскую форму, не обладали политическим сознанием и опытом, позволявшим трезво оценивать изменившуюся политическую обстановку. Они доверчиво последовали за звонкой революционной фразой меньшевиков и эсеров. Воспринимая «дворцовую» оппозиционность думы за чистую монету, политически неразвитые слои трудящихся считали либеральную буржуазию Государственной думы своим союзником в сломе царской власти. Образно говоря: Финляндский вокзал проигрывал Таврическому дворцу не только местоположением на карте Петрограда, но и «местоположением» в политическом сознании широких масс, включившихся в борьбу с самодержавием.

Потере инициативы способствовали просчеты самих большевиков. Высшая политическая задача партии — государственная власть, должна решаться высшим политическим органом партии. В подпольных условиях начала 1917 года таким органом в России было Русское бюро Центрального Комитета. Залуцкому, Молотову и, прежде всего, Шляпникову не удалось своевременно сориентироваться в стремительно менявшейся обстановке революции и повсеместно, во всех райкомах партии, на всех заводах и фабриках, во всех воинских частях и учебных заведениях провести в жизнь лозунг создания Совета. Недооценка в сознании неискушенных в политике широких трудовых массах политической репутации думы, как оппонента самодержавия, привела к неправильному выбору места Совета — Финляндскому вокзалу. В данных условиях большевикам необходимо было предлагать какое-нибудь известное правительственное здание в центре Петрограда. В целом Русское бюро не смогло нацелить (и самому оставаться на острие задачи) партию и рабочих на реализацию неотложной и первостепенной важности задачи — создание Совета.

Нам известно, как ратовали и боролись за демократию после Октябрьской революции меньшевики и эсеры; как они упрекали большевиков в диктатуре. Но отметим, что в Февральскую революцию меньшевики и эсеры под демократией понимали, очевидно, что-то другое. Состоящая из меньшевиков инициативная группа по созыву Совета - «временный исполнительный комитет» - никого из подпольных партий и организаций к участию в Совете не приглашала и не думала приглашать. Меньшевики не использовали свои имевшиеся контакты с большевиками и утаили от них факт инициативы создания Совета. Более того, меньшевики начисто игнорировали массы питерского пролетариата, их действия были направлены не на привлечение в Совет широких (а значит демократических) слоёв рабочих, а на ускоренное формирование основы Совета из своей узкой группки социал-предателей. Их задача была наскоро сформировать Совет из самих себя и предъявить его революционным рабочим Петрограда. Именно в этом заключался смысл их ограниченных и поспешных действий по созыву Совета рабочих депутатов.

Большевики уже по ходу дела вынуждены были ориентироваться в непростой обстановке восставшего Петрограда и пытаться реагировать на сложившуюся ситуацию. Самый авторитетный работник Русского бюро - Шляпников - узнал об инициативе меньшевиков по созыву Совета случайно[32].

Создание Совета рабочих депутатов

Шляпников оказался в Таврическом дворце около 18 часов. К этому времени группа меньшевиков, которая назвала себя «временным исполкомом Совета», спросив разрешение у Родзянко(!), заняли помещение бывшей бюджетной комиссии Гос. думы в левом крыле Таврического дворца. К 7 часам вечера в комнате №12 — самой большой из всех комнат бывшей бюджетной комиссии, — шёл интенсивный процесс подготовки к учредительному собранию Совета, особенно суетились адвокат Соколов и бундовец Эрлих.

Шляпников утверждает, что к 19 часам на учредительное собрание Совета народу собралось немного, в основном это была «около социалистическая» публика, а представителей заводов совсем не было. На это обстоятельство Шляпников указал присутствующим и было решено подождать ещё пару часов, перенеся начало собрания, таким образом, на 21 час. Эту паузу Шляпников использовал для того, чтобы мобилизовать как можно больше большевиков в Таврический дворец. К 9 часам вечера набралось уже 20-30 человек рабочих, в том числе, трое большевиков (Шляпников, Залуцкий, Молотов) и собрание началось. В дальнейшем, по ходу собрания, число делегатов увеличилось до 40-45 человек. К 22 часам прибыли несколько большевиков от Путиловского завода[33].

Проверку полномочий прибывавших делегатов осуществляла мандатная комиссия в составе Эрлиха (его работу в комиссии отмечают все, кто оставил воспоминания о первом заседании) и, вероятно, Гвоздёва и Соколова. Именно эта комиссия, состоявшая из двух правых меньшевиков-оборонцев и одного колеблющегося адвоката, намеренно провела в Совет разного рода около политических интеллигентов, абсолютно не связанных с рабочим революционным движением, но настроенных на сделку с буржуазией и, тем самым, укрепила позиции меньшевиков в образовавшемся Совете[34]. Мандатная комиссия разрешила работать в Совете с решающим голосом не только функционерам различных кооперативов, потребительских обществ при заводах, но и просто фрондирующей псевдосоциалистической публике, разделявшей идеологию зависимости от буржуазии. Так в Совет пробрались бывшие большевики Стеклов и Соколов, журналист Суханов и прочие квазиполитические деятели.

Начало учредительного собрания ознаменовалось конфликтом вокруг фигуры бывшего председателя Петроградского Совета в 1905 году Хрусталёва-Носаря. Этого господина, волею случая попавшего на высокую политическую должность в первую русскую революцию, а затем в период реакции и мировой бойни ставшего ярым антисемитом и отъявленным реакционером, снова потянуло к рабочим массам. Он одним из первых очутился в Таврическом дворце и пытался навязать свои сомнительные услуги Совету. Шляпников решительно возразил против этого, и общее собрание изгнало Хрусталёва из своих рядов. Но, что примечательно, ряд меньшевиков-оборонцев совсем не возражали против того, чтобы такой одиозный ренегат и реакционер был в одних рядах с ними[35].

При выборах председателя меньшевики использовали своё численное преимущество и сплочённость и продвинули на этот пост члена думы Чхеидзе. Два других члена думы — Керенский и Скобелев были выбраны товарищами (заместителями) председателя. Характерно, что во время выборов ни Чхеидзе, ни Керенского в зале заседаний не было.

Настало время выбрать руководящий орган Совета — исполнительный комитет. По словам Шляпникова в исполком выбрали: Чхеидзе (меньшевик), Керенского (трудовик), Скобелева (меньшевик), Шляпникова (большевик), Александровича (эсер), Залуцкого (большевик), Панкова (рабочий-меньшевик), Гвоздёва (меньшевик), Гриневича (меньшевик), Сурина (рабочий-эсер оказавшийся, как позже выяснилось, провокатором), Соколова выдвинули сами же большевики, рассчитывая на него, как на бывшего однопартийца.

Шляпников предложил дополнить исполком представителями социалистических партий. Предложение было принято и большевики, меньшевики и эсеры получили возможность кооптировать в исполком Совета по три человека и каждое национальное отделение этих партий, также получило возможность послать в исполком Совета по одному представителю. Из трёх причитающихся для большевиков мест в этот вечер решили использовать только одно и ввели в исполком Молотова. Таким образом, с первого же дня в руководящем органе Совета рабочих депутатов было три большевика.

Поскольку протоколов в первое заседание не велось, то состав исполкома, выбранного в учредительное собрание, возможно определить лишь основываясь на воспоминаниях очевидцев. Перечислим все упоминающиеся фамилии:

Чхеидзе (меньшевик), Керенский (трудовик), Скобелев (меньшевик), Шляпников (большевик), Александрович (эсер), Залуцкий (большевик), Панков (рабочий-меньшевик), Гвоздев (меньшевик), Соколов, Гриневич (меньшевик), Сурин (провокатор, эсер), Молотов (большевик), Юренев (межрайонка), Капелинский (меньшевик), Романов (меньшевик), Эрлих (Бунд), Батурский (меньшевик), Святицкий (эсер), Рафес (Бунд).

В 1923 году на страницах газеты «Известия» и журнала «Пролетарская революция» разгорелась полемика между Стекловым и Шляпниковым, в том числе, по такому вопросу, как время избрания Стеклова и Суханова в исполнительный комитет.

Стеклов утверждал, что его избрали в первое же собрание Совета, то есть вечером 27 февраля. На что Шляпников возражал, указывая Стеклову, что Стеклов и Суханов были выбраны на второй день работы Совета, и в первом составе исполкома их не было. Не смотря на то, что в некоторых воспоминаниях участников учредительного собрания Совета (например, Скобелева и Рафеса) среди перечисленных членов исполкома присутствуют и Стеклов, и Суханов, всё же в этом вопросе признаем правоту Шляпникова. Его обстоятельные и скрупулёзные воспоминания создают цельную и последовательную картину работы учредительного собрания Совета. Как участник первого собрания он был одним из самых внимательных и аккуратных, чего нельзя сказать о его оппонентах, например, о Суханове с его пресловутыми «Записками о революции». Сам Шляпников писал, что очень внимательно следил за составом исполкома в первые дни работы Совета, поскольку это влияло на расклад политических сил и результаты политической борьбы внутри Совета.

Тем не менее, не избрание в исполком таких деятелей, как Суханов не помешало им благодаря своим политическим друзьям — меньшевикам активно работать на передачу власти от Совета к думской буржуазии и об этом мы расскажем чуть ниже.

Не смотря на козни меньшевиков, делавших всё, чтобы изолировать большевиков от Совета рабочих депутатов, с первых же часов существования Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов в его состав входили большевики, в том числе, входили в состав руководящего органа Совета — в исполком. Всего же на учредительном собрании Совета от большевиков присутствовало около 25 человек[36].

Среди спецконтингента, который усиленно переписывает историю, бытует утверждение о том, что к образованию Совета большевики не имели никакого отношения, более того, выдвигаются версии, что большевиков вовсе не было в Совете. К таким «историкам» относится, например, Стариков, который рассказывая о событиях 1 марта, намеренно лжёт своему читателю, заявляя, что в «Петросовете» на тот момент не было ни одного большевика, желая тем самым подчеркнуть ничтожность и бессилие большевистской партии в Февральскую революцию[37].

Социал-предатели за работой

На учредительном собрании Совет выбрал продовольственную комиссию, в задачу которой входило «выработка мер, необходимых для того, чтобы обеспечить армию и население Петрограда хлебом и другими пищевыми продуктами». Вошедшие в комиссию такие одиозные и ярые меньшевики-оборонцы как, например, Громан, являлись деятелями «центра кооперативов петроградского О-ва оптовых закупок»[38], то есть кооперативных обществ, обеспечивающих крупнейшие заводы и фабрики продовольствием. Эти кооперативные общества формировались и существовали исключительно под влиянием буржуазной организации Союза земств и городов. Вполне естественно, что укомплектованная такими прислужниками капитала советская продовольственная комиссия свою работу строила на тесном сотрудничестве с буржуазией. Неудивительно, что уже на следующий день в состав советской комиссии вошли члены думы Шингарев и Востротин[39]!

Советские историки в своё время отмечали, что эта «совместная» работа была использована эсеро-меньшевистской верхушкой в целях сближения с буржуазией и подготовки передачи власти в её руки[40]. Прямое вхождение думцев в состав советской комиссии, облегчало достижение договоренности о передаче власти в руки буржуазии.

Не менее важным в условиях рабоче-солдатского восстания было создание Военной комиссии или как её называли в воспоминаниях - «штаб восстания». Инициаторы создания «штаба восстания» - меньшевики - были озабочены вопросом обороны Таврического дворца и отражением возможного военного удара войск, преданных самодержавию.

В состав «штаба» вошли левый эсер Мстиславский, эсер Филипповский, эсер Добраницкий, инженер Пальчинский и другие. Итоги работы этой комиссии тоже не заставили себя долго ждать: советская военная комиссия, которая по замыслу должна была управлять восстанием в Петрограде, в итоге слилась с военной комиссией Временного комитета (образовавшейся в ночь на 28 февраля), не взирая при этом на то, что думская комиссия открыто преследовала цель «политически и организационно овладеть войсками гарнизона». Как результат этой «революционной деятельности» военная комиссия «была потеряна для Совета, превратилась в кастовое офицерское учреждение, вокруг которого группировалось антидемократически настроенное офицерство»[41].

Проследить «механику» слияния и подчинения советских учреждений думцам и их интересам нам поможет Мстиславский, искренне поведавший о собственной «революционной» деятельности в своей книжке «Пять дней», изданной в 1922 году в Берлине.

Мстиславский накануне Февральской революции в свободное от работы время был «между прочим» председателем петроградского союза рабочих потребительских обществ, а в основное же время служил в Николаевской военной академии.

Мстиславскому позвонил Капелинский* (*Капелинский — меньшевик, до революции был секретарем петроградского союза рабочих потребительных обществ; был арестован в конце января 1917 года вместе с лидерами «рабочей группы» Гвоздевым, Богдановым, Бройдо, которые одновременно были активными работниками союза и его правления) и сказал, чтобы он немедленно приходил в Таврический дворец в комнату №13.

Во дворце Мстиславский встретил адвоката Соколова и тот проводил его к представителям восставших полков — солдатам. Мстиславский вместе с солдатами образовали «военный штаб». К импровизированному штабу присоединился ещё один эсер старший лейтенант Филипповский.

Здесь, в помещениях Совета, наполненных простыми солдатами, Мстиславский делает вид, что готов влиться в революционное движение наравне с солдатами и рабочими. В действительности он не делает ровным счётом ничего для организации «военного штаба». Пытаясь оправдать своё бездействие, он оговаривает солдат, приписывая им усталость, нежелание и неспособность бороться с правительственными войсками. Якобы на его предложение организоваться солдаты ответили Мстиславскому отказом, ссылаясь на усталость и намерение участвовать в работе Совета вместо работы в «штабе». В итоге, солдаты уходят от него на первое собрание Совета, а Мстиславский, якобы, остаётся один.

Затем, с подачи то ли Соколова, то ли кого-то из рабочей группы, то ли кого-то из «социалистических» думцев, но «военный штаб» просят перейти в другое помещение... в комнаты №41 и 42 правой части дворца, где располагались кабинеты руководителей думы и куда перебрались все думцы после захвата Таврического дворца, то есть переводят «штаб» прямо под «крыло» и, соответственно, под влияние либеральной буржуазии.

Там такие деятели, как эсеры Мстиславский и Филипповский чувствуют себя более уютно. Они встречают Керенского (обратите внимание - Керенский не в рабочем Совете, он в буржуазной думе) мило беседуют с ним. Спустя непродолжительное время вокруг них группируются офицеры, и атмосфера в описаниях Мстиславского сразу становится деловой и плодотворной. Здесь, в кабинетах товарища председателя Государственной думы Некрасова, Мстиславский удовлетворенно замечает, что «начало, стало быть, есть»[42].

Вместе с Филипповским «развёртываются», то есть, начинают «начало». Вот в чем состоит их «начало», которое, заметим, невозможно было осуществить с солдатами:

- Филипповский вместе с офицерами организует комендатуру Таврического дворца и занимается мероприятиями по его обороне в случае атаки правительственных войск;

- Мстиславский занимается «городом», то есть, организацией революционных войск, действующих в столице.

Для защиты Таврического дворца в правом крыле дворца, на территории подконтрольной думе организовывают склад оружия. Руководит всем офицер-артиллерист, несколько человек-добровольцев набивают пулеметные ленты.

«Военным штабом» в город высылаются команды с заданиями. Команда формируется следующим образом: офицер получает задание и среди солдат, находящихся во дворце или перед ним вызывает добровольцев для его выполнения. Солдаты, к удивлению Мстиславского, охотно идут на выполнение заданий, обязательно требуя письменного приказа. Таким образом, были отправлены команды на Николаевский и Царскосельский вокзалы; на разведку «по главнейшим направлениям»; на Морскую улицу под командой офицера на разведку отправляют 30 всадников, броневик и взвод пехоты; посылается отряд в 150 штыков в Арсенал после ложного известия о его захвате правительственными войсками.

Те же самые солдаты, которые несколькими минутами ранее не пошли за Мстиславским из-за усталости сейчас спокойно организуются и выходят в город на выполнение поставленных задач. Откуда такая перемена в настрое солдат? Какие новые обстоятельства вынудили солдат проявить активность? Ответ на эти вопросы прост: ничего за эти минуты не изменилось в Таврическом дворце, изменилось местонахождение самого автора воспоминаний - Мстиславского. Только от места его нахождения зависит оценка обстановки: когда он с простыми обыкновенными рядовыми крестьянами и рабочими в форме и без, то он чувствует себя не в «своей тарелке», у него ничего не выходит, ему все чужды и неприятны. Другое дело, когда он в своей среде, в среде «интеллигентствующей» публики: прапорщики, подпрапорщики, служащие, инженеры, члены думы. Эта публика работает на авторитет думы, а значит на авторитет монополистического капитала. В этой компании работа спорится, настрой поднимается — Мстиславский на своём месте.

В 12 часов ночи в комнате №42 появился Родзянко с полковником Энгельгардтом, и одновременно с ними появились пять человек из Совета во главе с Соколовым. Родзянко объявил об образовании Временного комитета с целью водворить порядок. Присутствовавшим офицерам Родзянко представил Энгельгардта, как коменданта Петрограда. Соколов энергично запротестовал, говоря, что «штаб» уже сложился и вредно менять руководство. По словам Соколова, сложившийся «штаб» — это детище Совета и будет несправедливо отстранять назначенных Советом руководителей от управления советским же органом. Родзянко возразил в категоричной форме, на что Соколов ответил руганью. Вспыхнула ссора, которую с трудом погасили. Родзянко с Энгельгардтом покинули комнату, а вместе с ними ушло примерно половина офицеров.

Эта склока, устроенная Соколовым, показывает, что для него и ему подобных соглашателей сам факт сотрудничества и соглашательства с буржуазией уже был решён, и столкновения касались лишь отдельных аспектов этого сотрудничества.

Назначенный Временным комитетом гос.думы полковник Энгельгардт, после конфликта Родзянко с Соколовым, всё-таки возглавил Военную комиссию, укрепляя авторитет временного комитета Государственной думы и организуя вокруг него все реакционное офицерство, а такие соглашатели-«революционеры» как мстиславские, филипповские и соколовы добровольно подчинились им.

И. Якутов

Источник и примечания здесь
и здесь

Решающие события 27 февраля, как мы знаем, были подготовлены в предшествующие четыре дня революционной работой рабочих (см. публикации под рубрикой «Февраль семнадцатого»). Да и сам переломный день 27 февраля стал переломным благодаря исключительной революционной борьбе рабочих, к которым присоединились солдаты (см. «Рабочие Питера уничтожают самодержавие»[https://beskomm.livejournal.com/142228.html]; «Солдатское восстание разгорается»[https://beskomm.livejournal.com/135596.html]). Однако если мы обратимся к современным книгам, статьям, интернетным публикациям, телевизионным передачам и фильмам о Февральской революции, то к своему удивлению не обнаружим никаких следов самоотверженной борьбы рабочих в предшествующие 27 февраля дни; не обнаружим также тени влияния рабочих и солдат на события самого 27 февраля. Это объясняется просто: историческую науку в РФ, усилиями спецконтингента* (* - как метко заметил в своей статье о Сталине С. Рыченков[1]), подменили на псевдоисторическую макулатуру. Этот спецконтингент представляет собой профессиональных агрессивных манипуляторов, занимающихся переформатированием истории в псевдоистрию с чётко просматриваемыми идеологическими задачами (а ещё говорят, что у нас нет идеологии!). Такая псевдоистория не знает ни первых четырёх дней Февральской революции, ни борьбы рабочих и солдат 27 февраля, она сразу переходит к действиям буржуазии в гос.думе, создавая миф о том, что царизм уничтожили «отцы русской демократии» - думцы IV созыва. Ниже мы рассмотрим действительную роль этих «революционеров», а также их помощников из числа социал-предателей (меньшевиков и эсеров) в Февральской революции.

Революционеры поневоле

Вторая половина 27 февраля ознаменована возникновением в Петрограде политического центра Февральской революции — Таврического дворца.

Таврический дворец, как известно, был приспособлен для работы Государственной Думы — законодательного учреждения царской России. В ночь на 27 февраля председателю Государственной Думы Родзянко сообщили, что царским указом прерваны занятия Думы до начала апреля[2].

С утра (около 9 часов) руководители Прогрессивного блока, то есть, те, кто последнее время определял политику Думы, получили по телефону известия о царском приказе и были вызваны в Таврический дворец[3]. Передвигаться по городу к этому времени было уже проблематично, поэтому думское начальство было обеспечено автомобилями. Рядовые же члены Думы, неосведомлённые о последних событиях, своим ходом собирались в думе на очередные рабочие заседания[4].

Информацию о мятеже в учебной команде руководители Думы получили оперативно - практически сразу же после его начала. Председателю думы Родзянке позвонили «рано утром» и рассказали об убийствах в Волынском и Литовском полках[5]. Депутату Савичу «рано утром» позвонил член Думы Стемповский, живший недалеко и из окна наблюдавший восстание волынцев, и сообщил об этом своему коллеге[6]. Скобелеву «в 7 часов утра» (Скобелева подвела память в 1927 году, поскольку у самого Иорданского в воспоминаниях значится «около 8 ч. утра»[7]) о восстании сообщил по телефону Иорданский, также живший недалеко от казарм волынцев[8]. Керенскому в 8 часов утра позвонил зам. председателя думы Некрасов и сообщил об указе царя и восстании в Волынском полку и вызвал Керенского в думу. Шульгин с Шингаревым узнали о солдатском мятеже уже в думе, но, тем не менее, они утром были подняты «по тревоге» и вызваны в Таврический дворец[9].

Думцы были встревожены революционными событиями в столице, в кулуарах обсуждались действительно происходящие события вперемешку со слухами и домыслами. Лидеры же Государственной думы собрались на совещание бюро Прогрессивного блока. Ничего не решив на этом совещании перешли в кабинет Родзянки, где продолжили обсуждение в более широком составе: собрались лидеры не только фракций, входящих в Прогрессивный блок, но и лидеры всех фракций и партий Думы. Собрание в таком составе называлось Совет старейшин. Здесь уже были приняты «революционные» решения: несмотря на вспыхнувшее солдатское восстание и общее революционное волнение в столице, Государственная дума подчиняется императорскому указу о перерыве занятий Думы. Вместе с тем думцы, учитывая чрезвычайную ситуацию на улицах Питера, решили не разъезжаться из дворца и немедленно собраться на общее совещание всех членов Государственной думы. Примечательно в этой связи, что депутаты были настолько щепетильны в своих действиях, настолько тщательно подбирали слова и выверяли свои поступки, опасаясь ослушаться царского указа о прекращении работы Думы, что сочли для себя невозможным собраться в привычной и приспособленной для этого обстановке Белого зала, а намеренно назначили сбор в полуциркульном зале, подчеркивая этим неофициальность этого уже частного совещания. Даже сама формулировка «не разъезжаться» была не случайна и имела глубокий смысл. По заверению Милюкова, думцы приняли решение «не разъезжаться» депутатам, т.е. не покидать Петроград, решения же «не расходиться» из Таврического дворца не было. Руководство IV Думы даже теоретически не допускало возможности истолковать своего вполне лояльного к Николаю II решения не покидать столицу («не разъезжаться»), как решение конфронтационное не покидать помещения Думы («не расходиться»)[10].

Около 200 членов Думы собрались в полуциркульном зале, который их еле вместил[11]. Родзянко, как председатель Думы, выступил с речью, в которой обрисовал общее тревожное положение и предложил думцам принять участие в выработке позиции Думы ко всему происходящему. Некрасов предложил ехать к председателю правительства князю Голицыну и добиваться у него назначения генерала Маниковского или генерала Поливанова диктатором с неограниченными полномочиями для наведения порядка в Петрограде. Трудовик Дзюбинский предложил Государственной думе взять власть в свои руки и объявить себя чуть ли не Учредительным собранием[12]. Затем выступил Милюков, который отверг все эти предложения, поскольку обращаться в правительство бесполезно, а власть дума не может взять в силу того, что дума — это законодательный орган. И самое главное, по мнению Милюкова, ещё не понятен размах и глубина революции, настрой гарнизона и рабочих Петрограда и, следовательно, скоропалительные действия могут оказаться преждевременными и вредными. Милюков предложил для начала собрать как можно больше информации, а потом уже принимать решения. Прозвучало мнение о необходимости избрать из состава думы временный комитет, на который возложить обязанности по водворению порядка и сношению с другими учреждениями.

Во время этого совещания, не ранее 14 часов[13], вбежал служитель Думы и сообщил, что к Таврическому дверцу подошла «толпа» солдат и они уже в сквере перед дворцом. Начальник караула, осуществлявший охрану Думы, убит[14] (в действительности начальник караула прапорщик 86 пешей Вологодской дружины Медведев был только ранен[15]).

Керенский, Скобелев, Чхеидзе и Шидловский сумели протиснуться к выходу, и с парадного крыльца первые трое произнесли перед собравшейся толпой солдат приветственные речи. Речи были обильно сдобрены звонкими революционными фразами. При этом в первых рядах слушателей стоял рабочий и активно и громко им отвечал в таком же «митингово-революционном духе». Упоминая Милюкова, этот рабочий сказал, что никаких Милюковых им не надо, а их вожди — говорившие ораторы, то есть Керенский, Чхеидзе, Скобелев[16].

Произнесенные речи не остановили солдат и они в массовом порядке, не спрашивая ни у кого разрешения, всей своей многотысячной массой вторглись в Таврический дворец.

Солдаты, прибывшие без приглашения, фактически захватили Таврический дворец, ломая привычный и сложившийся порядок царского «законодательного» органа. Частное совещание в полуциркульном зале из-за внезапного захвата дворца разваливается. Родзянко ещё успевает спросить членов Думы, не возражают ли они против выбора Временного комитета и доверяют ли Совету старейшин избрать этот комитет, и получает в ответ редкое «да» от расходящихся депутатов.

Сам захват рядовой солдатской массой цензового буржуазно-помещичьего учреждения произвёл гнетущее и шокирующие впечатление на «элиту» царской России. Один из лидеров оппозиционной IV Думы, националист, монархист Шульгин в своих цинично-откровенных воспоминаниях, в которых он не считает необходимым лакировать своё классовое восприятие события (и этим его воспоминания ценны!), описывает вторжение народа в помещения Государственной думы. Эти воспоминания в силу своей откровенности часто цитировались в советской исторической литературе. Не откажем и мы себе в этом удовольствии:

«Я не знаю, как это случилось... Я не могу припомнить. Я помню уже то мгновение, когда черно-серая гуща, прессуясь в дверях, непрерывным врывающимся потоком затопляла Думу...

Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди... Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой, помещение за помещением...

С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю длительность «великой» русской революции.

Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица... Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное...

Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство...

Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя...

Увы — этот зверь был... его величество русский народ...

То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась»[17]

В кабинете Родзянко Совет старейшин определил состав временного комитета. Во вновь образованный комитет были выбраны: Чхеидзе, Керенский, Ефремов, Ржевский, Милюков, Некрасов, Шидловский, Родзянко, Львов, Шульгин, Дмитрюков, Караулов, Коновалов. Чхеидзе сразу же отказался от работы в комитете, а Керенский согласился на определенных условиях. Новый орган был назван «Временный комитет членов Государственной Думы» (ВКГД), задачей которого было «восстановление порядка и сношение с другими учреждениями». С первых минут, когда революция заставила реагировать деятелей думской оппозиции, они проявили себя, как её явные враги; самое лояльное, что могли сказать думцы-«революционеры», это то, что революция нарушила привычный порядок (власть царизма) и они с этим готовы бороться, т.е. восстанавливать порядок (читай - царизм).

«Революционеры» пытаются договориться с Николаем II

Ещё до захвата дворца солдатами, во время частного совещания, с Родзянко по телефону связывался «великий» князь Михаил Александрович Романов[18]. Поэтому после избрания Временного комитета, группа думцев: Родзянко, Дмитрюков, Некрасов и Савич, отправились на переговоры с председателем правительства князем Голицыным и «великим» князем Михаилом Романовым.

Доехав на автомобиле до Мариинского дворца, делегация обнаружила во дворце заседающее в полном составе правительство. Отсутствовал по болезни военно-морской министр Григорович и отсутствовал министр внутренних дел Протопопов, который к этому времени уже был отстранен от должности. Родзянко с Голицыным уединились в отдельной комнате, через какое-то время к ним присоединился Михаил Романов.

Суть беседы сводилась к тому, что Родзянко убеждал Голицына уйти вместе со всем кабинетом в отставку, облегчив, таким образом, царю принятие решения о поручении думе сформировать новое правительство на основе оппозиционной думы. Голицын отказался. Затем Голицын уехал, а к Михаилу Романову и Родзянко присоединились остальные думцы. Разговор сразу пошёл о текущей ситуации в столице. Члены государственной думы Некрасов, Дмитрюков и Савич по очереди высказывались за немедленную передачу власти «ответственному» министерству, сформированному государственной думой. Савич с циничной откровенностью поведал смысл этого манёвра:

«Нам казалось, что эта мера, удовлетворит одних, успокоит опасения за последствия выступления у других, даст надежду третьим на легальное развитие парламентской жизни, — словом, разобьёт хотя бы на момент сплоченность сил, вовлечённых в борьбу против существующей власти. Притом такое министерство могло рассчитывать найти полную поддержку в армии»[19]

Михаил Романов был во всём согласен с думцами, и со своей стороны выказал намерение убедить своего брата (Николая II) осуществить эту передачу власти от одного правительства к другому. После этого Михаил Романов в компании военного министра генерала Беляева поехал на казенную квартиру военного министра, где связался со Ставкой по аппарату Юза[20].

«Разговор» по Юзу состоялся около 22 часов 30 минут. По установленным правилам «великий» князь имел «беседу» не с самим царём, а с генералом Алексеевым. Михаил Романов просил генерала доложить «государю императору», что, по его мнению, для «немедленного» успокоения необходимо отправить в отставку настоящее правительство и назначить нового председателя, «облеченном доверием вашего императорского величества и пользующимся уважением в широких слоях». Председатель самостоятельно сформирует правительство, которое будет ответственным «единственно перед вашим императорским величеством» (всех попытался «ублажить» «великий» князь: и буржуазию и императора!). Михаил Романов сразу предложил кандидатуру — князь Львов (будущий первый глава Временного правительства) и просил уполномочить его немедленно объявить в Петрограде об этом решении. Алексеев сообщил Михаилу, что император 28 февраля выезжает в Царское Село, а телеграмму немедленно доложит Николаю II.

«Великий» князь ответил, что будет ждать у аппарата и, кроме того, поездку «государя» в Царское Село считает пока не желательной. Вскоре Алексеев принёс ответ царя: «в виду чрезвычайных обстоятельств» Николай II едет в Царское Село; никаких перемен в составе правительства до его приезда не будет; с батальоном в Петроград приезжает новый главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Иванов; с фронтов в Петроград направляются надежные войска. Таким образом, Николай II без труда разгадал манёвр думцев и брата Михаила Романова и отмёл его, как неприемлемый и ясно высказался за военное решение революционного кризиса.

От себя лично Алексеев добавил просьбу к Михаилу Романову, чтобы тот в дальнейшем продолжил настойчиво предлагать «ответственное министерство», со своей же стороны он пообещал, что на утреннем докладе царю вновь вернётся к телеграмме Михаила[21].

После разговора «великий» князь долго не мог уехать из квартиры Беляева, поскольку на Мойке шла стрельба[22]. Вернувшись в Мариинский дворец, Михаил Романов рассказал ожидавшим его думцам, что ему не только не удалось убедить брата, но в итоге Николай II запретил вмешиваться Михаилу «не в своё дело».

Разъезжались думцы из Мариинского дворца в подавленном состоянии духа. Савич направился домой и призывал остальных не ездить в думу, поскольку ничего изменить было уже невозможно и революция проследует своим ходом. Его поддержал Дмитрюков, но не таковы оказались Некрасов и Родзянко. Они справедливо полагали, что игра ещё не сыграна и партия в борьбе за власть продолжается, требуя их участия.

Некрасов с Родзянко вернулись поздним вечером в Таврический дворец, очевидно, далеко за полночь.

Продолжение следует…

И. Якутов

Источник в ЖЖ
Источник в ВК

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] - https://prometej.info/publikuem-tovarisha-stalina-zametka-25...

[2] – М.В. Родзянко. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года/Архив русской революции. Том 6, стр. 57.

[3] – В.В. Шульгин. Дни, стр. 172-173//С.И. Шидловский. Воспоминания/Страна гибнет сегодня, стр. 120//Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 198.

[4] – С.П. Мансырев. Мои воспоминания о Государственной думе/Страна гибнет сегодня, стр. 101-102.

[5] – М.В. Родзянко. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года/Архив русской революции. Том 6, стр. 57-58.

[6] – Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 198.

[7] - Н.И. Иорданский. Военное восстание 27 февраля/Молодая гвардия, 1928, №2, стр. 164.

[8] – М.И. Скобелев. Гибель царизма/Огонёк, 1927, №11(207), 13 марта.

[9] – В.В. Шульгин. Дни, стр. 173.

[10] – Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 200//В.В. Шульгин. Дни, стр. 177//П.Н. Милюков. История второй русской революции. Том 1, стр. 41.

[11] – С.П. Мансырев. Мои воспоминания о Государственной думе/Страна гибнет сегодня, стр. 104//В.В. Шульгин. Дни, стр. 178.

[12] – В.В. Шульгин. Дни, стр. 180//С.П. Мансырев. Мои воспоминания о Государственной думе/Страна гибнет сегодня, стр. 104-105//С.И. Шидловский. Воспоминания/Страна гибнет сегодня, стр. 120-121.

[13] – Время захвата Таврического дворца в воспоминаниях думцев различно. Милюков считает, что это случилось «после полудня», Мансырев называет время после 15 часов, Шульгин вообще времени не указывает, но и у него это событие никак не могло произойти раньше 12 часов дня. По воспоминаниям Керенского, сделанным в 1966 году, солдаты подошли к дворцу во втором часу дня. У Скобелева солдаты пришли во дворец в 11 часов, учитывая, что он для всех событий обозначает слишком ранее время (восстание в учебке волынцев — в 7 часов уже известно), то его время не достоверно и не совпадает с многочисленными другими источниками, фиксирующими время происходивших тех или иных событий. Мансырев говорит, что в «толпе», захватившей Таврический дворец, были арестанты «Крестов», освобождённые около 14 часов. А Рафес утверждает, что был свидетелем приветственных речей Керенского и других перед солдатами у Таврического дворца, и было это в 16 часов.

Единственно правильным методом определения времени захвата Таврического дворца, при таком расхождении времени у свидетелей, это определить время разгрома «предвариловки» и, исходя из этого, времени рассчитать приход революционных солдат и рабочих к дворцу. Таким образом, захват произошёл явно после полудня. Мы знаем, что восставшие солдаты и рабочие подошли к перекрестку Литейный проспект - Шпалерная улица к 13 часам. После чего часть колонны пошла на Выборгскую сторону, а часть выдвинулась к «предвариловке». Разгром «предвариловки», освобождение арестантов, проход по Шпалерной до Таврического дворца (1,5 км) — все это должно занять никак не меньше часа. Следовательно, масса восставших солдат и рабочие могли появиться у гос.думы примерно не ранее 14 часов.

[14] – С.П. Мансырев. Мои воспоминания о Государственной думе/Страна гибнет сегодня, стр. 106//Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 199.

[15] – И.И. Минц. История Великого Октября. Том 1. Свержение самодержавия, стр. 480.

[16] - С.И. Шидловский. Воспоминания/Страна гибнет сегодня, стр. 121.

[17] – В.В. Шульгин. Дни, стр.181-182.

[18] - Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 200.

[19] – Н.В. Савич. Воспоминания, стр. 202.

[20] – Падение царского режима. Том 2, стр. 242.

[21] – Красный архив. Том 21, стр. 11-12.

[22] – Падение царского режима. Том 2, стр. 242.

Пулемётные точки Февраля

Пулемётная стрельба в восставшем Петрограде имеет свою нарастающую динамику. Мы уже упоминали в рассказе о 26 февраля о применении пулеметов и насчитали тогда не менее 6 совершенно определённых точек расположения пулеметов и 3 точки вероятного расположения пулеметов[1].

Стрельба полиции по восставшим рабочим и солдатам из пулеметов, расставленных на высоких зданиях 27 февраля, стала более интенсивной, чем накануне 26 числа. Мы перечислим пулеметные точки, которые упоминаются в исторических источниках:

- с колокольни Сампсониевской церкви (Б. Сампсониевский пр-т, №41) из пулемётов обстреливали рабочих и солдат, находящихся на Большом Сампсониевском проспекте[2];

- с церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи (Лесной проспект, 16) простреливали Лесной проспект[3];

- из гостиницы «Москва» на Невском проспекте[4];

- из гостиницы Чубарова (Лиговский проспект) по Лиговскому проспекту[5];

- с колокольни Спасской церкви (Выборгское шоссе, 106)[6];

- на минаретах мечети (Кронверкский проспект, 7) пулемёты держали под обстрелом Кронверкский проспект, Каменноостровской проспект и Большую Дворянскую улицу[7];

- с колокольни Свято-Троицкого Измайловского собора (Измайловский проспект, 7А) обстреливали Измайловский и Троицкий проспекты[8];

- с чердака «высокого дома» (очевидно дом №29 по Измайловскому проспекту) на углу Обводного канала простреливали Обводной канал и Измайловский проспект[9];

- у пажеского корпуса на Садовой улице (Садовая улица, дом 26) обстреливали Садовую улицу[10];

- из дома на углу Сергиевской и Литейного пулемёт «работал» по Литейному проспекту[11];

- с колокольни Собора Сергия Радонежского держали под обстрелом Сергиевскую улицу и Литейный проспект[12];

- пулеметы на чердаке на углу Лиговского проспекта и Знаменской площади нацелены были на площадь и проспект[13];

- на углу Садовой улицы и Невского проспекта[14];

- на Фонтанке[15];

- у Калинкина моста[16];

- на Мариинском театре[17];

- с церкви святого Исидора Юрьевского на Екатерингофском проспекте (ныне проспект Римского-Корсакова, 24)[18];

- на Большой Морской 22[19];

- с церкви на Лермонтовском проспекте (вероятнее всего — это церковь св. Царицы Александры по Лермонтовскому проспекту, 51А, снесена в 1938 году)[20];

- на углу Симеоновской улицы [и Литейного проспекта] помещены три пулемёта[21];

- у Бассейной улицы обстреливали народ из пулеметов[22].

По приведённым, далеко не полным, данным на 27 февраля можно с уверенностью говорить о 21 пулемётной засаде, устроенной военно-полицейскими силами для восставшего народа. При этом 8 мест — это непосредственно пулеметы, расположенные на церквях.

28 февраля пулемётные засады продолжили обстрел улиц Петрограда.

На Знаменской площади стрельба — полицейские стреляли с чердака[23].

С Троицкого собора обстреливали проезжавшие машины с рабочими и солдатами. На Невском проспекте, с купола здания компании Зингер стрелял пулемёт, машина с солдатами и рабочими остановилась и засаду ликвидировали[24].

Утром на Выборгской стороне с чердака «угольного дома» на Сердобольской улице работал пулемёт[25].

На Большом проспекте Васильевского Острова, в районе Косой линии из окон и чердака полицейского участка была обстреляна революционная колонна рабочих, матросов и солдат. Силами этой же колонны засада была уничтожена[26].

С каланчи здания городской думы на Невском проспекте днём стрелял пулемёт[27]. Расследованием, произведённым городскими думцами, установлено, что «стрелявшие в народ проникли на каланчу из соседнего, имеющего общий ход с Городской думой здания»[28].

Церковь святого великомученика Мирония на Обводном канале (снесена в 1934 году) была превращена в опорный вооруженный пункт монархистов. На колокольне церкви работали пулемётчики, а саму церковь прикрывала группа офицеров и полицейских, укрывшихся за церковной оградой. Совместные действия рабочих и солдат привели к разгрому этого контрреволюционного гнезда. После уничтожения сопротивления в церковном дворе трудящиеся устроили революционный митинг, раненых товарищей сносили в сторожку, а убитых складывали на паперти[29].

В районе Института путей сообщения (Московский проспект, 9) с чердаков и крыш вёлся пулемётный и револьверный огонь. Революционными солдатами крыши и чердаки были очищены от полицейских[30].

Рабочий-большевик Михайлов описывает эпизод с уничтожением пулемётной засады в одном из домов Петрограда, к сожалению, в его воспоминаниях не указаны ни улица, ни район. Засаду подавили с помощью броневика, арестовав «фараона»[31].

Рабочий орудийного завода Конокотин отмечает, что 28 февраля в составе рабочего боевого отряда из 15 человек вёл борьбу против пулеметных и просто вооружённых чердачных засад городовых, и, по его признанию это заняло «немало времени и сил»[32].

На Большом проспекте Петроградской стороны с чердаков вёлся пулеметный обстрел[33]. Тучков мост обстреливался из пулемётов, расположенных на чердаке больницы святой Марии Магдалины. Полицейские с барж обстреливали рабочих, которые переходили Малую Неву по льду. На колокольне церкви Спаса Преображения в Колтовской (снесена в 30-ые годы) полицейские не успели начать стрельбу — ворвавшиеся рабочие не дали им это сделать[34].

Днём, во время следования на обед, были обстреляны солдаты 4-ой роты запасного батальона Волынского полка из пулемета, установленного на строящемся здании по Виленскому переулку (ныне дом №17, достроен в 1927 году). Кстати, солдаты 4-ой роты подозревали в организации этой засады небезызвестного нам капитана Геймана. В 16 часов дня несколько бойцов ликвидировали эту засаду из двух пулеметов, сбросив с третьего этажа двух городовых, переодетых в штатское[35].

Обширный материал о пулемётной стрельбе дают документы Военной комиссии, составленные 27-го и, главным образом, 28 февраля в, так называемый, советский период, когда в ней преобладали работники, направленные Советом. Согласно этим документам 28 февраля пулеметные засады располагались в следующих местах:

- пулемёт на доме городских учреждений на ул. Садовая[36];

- два пулемёта на перекрёстке улиц Гороховая и Мойки[37];

- пулемёт на перекрёстке улиц Гороховая и Казанская[38];

- пулемёт у Зимнего дворца[39];

- пулемёт у Аничкова моста[40];

- пулемёт у дома №8 по Дегтярному переулку[41];

- пулеметы на крышах домов №№27, 29, 31 Екатерининского канала (ныне — канал Грибоедова) вели огонь по зданию Государственного банка (Екатерининский канал, 30-32). Особенно усиленная стрельба из дома №31, в котором находилась редакция «Петроградского листка»[42];

- засада в доме №88 Невского проспекта обстреливает улицу, а «народные войска» обстреливают засаду[43];

- пулемётная стрельба по скоплениям революционного народа со Знаменской церкви[44];

- пулемёты на крыше здания угол улиц Надеждинской и Жуковской[45].

Если к этим данным Военной комиссии добавить имеющуюся у нас информацию из других источников, то можно с уверенностью говорить о, как минимум, 41 пулеметной засаде 28 февраля, в том числе, 8 из них были на церквях. То есть, практически, каждая пятая засада имела отношения к религиозным учреждениям. Более того, на минаретах Петроградской стороны революционные солдаты и рабочие были вынуждены второй день подряд уничтожать засады.

Подводя итоги, можно с уверенностью говорить о следующей динамике нарастания применения пулеметов против революционных масс: 26 февраля не менее 6 точек стрельбы (из них 1 с церкви); 27 февраля не менее 21 пулемётной засаде (из которых 8 были расположены на религиозных зданиях); 28 февраля уже 41 пулемётная точка (из них 8 на церквях).

Невинные жертвы черни

В 2014 году в журнале «Вопросы истории» кандидат исторических наук Соколов А.В. опубликовал статью «Разгром православных храмов в Петрограде во время февральских событий 1917 г.»[46]. В этой статье Соколов обращается к «февральским дням», когда, по его словам, православные культовые учреждения подверглись «обстрелам, обыску и разграблениям»[47] и задается целью проанализировать на документальной основе эти события.

Соколов с первых же строк своей статьи, проявляет себя антибольшевистским и пробуржуазным ученым. Для него бесспорны утверждения о том, что большевики учиняли «расправы» над духовенством и «разрушали» православные храмы после «октября 1917 года». С таких же антинародных и контрреволюционных позиций кандидат исторических наук подходит к оценке действий, предпринятых революционными рабочими и солдатами в отношении церковных учреждений в дни Февральской революции.

Соколов приводит факты разгрома и разграбления тюремной церкви Дома предварительного заключения, бесконечных обысков в церквях разных районов Петрограда, неуважительного отношения, как к церковным святыням, так и к самому духовенству. Обыски проводились в одних и тех же церквях по несколько раз, бывали случаи непродолжительного ареста священников, запрета на богослужения, имели место факты краж и порчи церковного имущества.

На первый взгляд получается неприглядная картина, не с лучшей стороны характеризующая революционный Петроград. По Соколову получается, что восставшие рабочие и солдаты — это сборище воинствующего сброда, у которого нет ничего святого и которые беспочвенно терроризируют ни в чем неповинных священников.

Но это только на первый взгляд. Учёный-историк Соколов сознательно добивается такого эффекта, используя несколько приемов. Для начала он исследует роль культовых учреждений и воздействия на них в период восстания рабочих и солдат... уже значительно позднее и в отрыве от самого восстания.

Все события связанные с притеснением церквей и притчей* (*притч - группа лиц, обслуживающих церковь во главе со священнослужителем), о которых рассказывает Соколов, относятся к марту, апрелю, маю и даже июню 1917 года. Даже когда речь ведётся о тюремной церкви при «предвариловке», то разграбление её относится к 3; 10; 21 и 25 марта. Но в основном приводятся документы, описывающие произошедшие события задним числом, когда в различных записках и докладных, составленных в середине, а то и в конце марта месяца вспоминаются события начала марта. И ни одного раза в документах приводимых Соколовым нет описания церквей 27 и 28 февраля в период интенсивной пулеметной стрельбы по восставшим рабочим и солдатам Петрограда.

Другое, не менее примечательное обстоятельство — это на чьём мнении основывается Соколов, чьи документы он привлекает в своём исследовании. Авторы использованных Соколовым документов — различные иерархи православной церкви, то есть люди далёкие от объективности и крайне тенденциозные. Кандидат исторических наук Соколов сознательно даёт слово исключительно одной, и при том, заинтересованной стороне — православной церкви. В рассказах священников, благочинных, епископов, протоиереев рабочие и солдаты относились с крайним недоверием к служителям церкви, устраивали тщательные обыски, ища потайные ходы, склады с оружием и самих пулеметчиков. В храмах курили, вели хаотичную стрельбу, обыскивали алтарь, «были в шапках», насильно прекращали богослужения и удаляли верующих из церкви.

Подобное параноидальное третирование ушлый протоиерей Дурнев объяснил злонамеренными действиями проводимыми «лицами, которым храм или не нужен вовсе, или вреден, и потому в эти страшные минуты народного волнения так удобен для вящего осмеяния и поругания православной святыни и её служителей»[48]. Историк Соколов, нисколько не оспаривая эту инсинуацию, развивает её, цитируя другого протоиерея, который утверждает, будто слухи эти распространяют «подростки из простонародной среды[49].

Негативное отношение к церквям со стороны революционных рабочих и солдат Соколов и настоятели храмов объясняют распространяемыми «подростками» провокационными слухами, исходящими от «лиц, которым не нужна церковь». Пулеметную стрельбу, которая велась, в том числе и с колоколен церквей, Соколов, вслед за церковными служителями, считает всего лишь «слухами». Он прямо говорит об этом:

«Большая часть случаев разгрома православных храмов в Петрограде в феврале-марте 1917 г. произошла в результате пущенных кем-то слухов о том, что царская власть установила на городских крышах пулеметы, из которых полиция вела огонь по восставшим»[50].

И далее, основываясь на нескольких рапортах благочинных, Соколов заключает, что «проведённое епархиальным начальством расследование показало полную непричастность духовенства к стрельбе на улицах Петрограда»[51]. Но этим учёный Соколов не ограничивается. Он идёт дальше и ставит под сомнение вообще факт пулеметной стрельбы в Петрограде в дни восстания[52].

В этом случае он ссылается на показания Хабалова и Беляева данных Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК), а также на следственных мероприятиях, предпринятых ЧСК. Соколов утверждает, что командующий Петроградским военным округом генерал-майор Хабалов и военный министр генерал-майор Беляев «категорически отрицали факт применения пулеметов для борьбы с беспорядками», ссылаясь при этом на их показания, данные ЧСК в 1917 году[53].

Проверим насколько прав учёный-историк Соколов. В своих показаниях на допросе 22 марта 1917 года, Хабалов на вопрос о том, что он знает относительно распоряжения о применении пулеметов для «охранения порядка», сразу резко возразил: «Я решительно ничего не знаю относительно каких-то особенных пулеметов... Думаю, что их не было»[54].

Через некоторое время следователи снова вернулись к этому вопросу:

«Председатель. — Разрешите вернуться к вопросу о пулеметах... Вы помните ход вашего показания: мы перешли к Протопопову, но вы исчерпывающим образом не высказали, что вам известно относительно пулеметов?

Хабалов. — Относительно пулеметов докладываю, что я впервые услыхал этот вопрос от министра юстиции Керенского — о ген. Гордоне и о пулеметах, когда я находился в здании Государственной Думы. Он меня спросил о каких-то пулеметах, которые будто бы стояли на крышах и стреляли с крыш. Я говорю, что решительно не понимаю, какие могли быть пулеметы. Он говорит: «Генерал Гордон ими заведывал». Я решительно понятия не имею о генерале Гордоне, которого, кажется, в жизни моей не видел... Впрочем, может быть, и видел. Но чтобы я с ним имел какой-нибудь разговор по делу, если бы в самом деле ему надо было дать пулеметы для обороны города, — этого я бы не мог не помнить. Я бы это помнил. Я говорю, что этого разговора не помню.

Председатель. — Значит, в план подавления беспорядков, который был выработан на случай этих беспорядков, не входила стрельба по народу с крыш из пулеметов?

Хабалов. — Ни коим образом, — ни боже мой!..

Председатель. — Так что, если бы гражданские власти говорили, что мы не знали про пулеметы, а про это знает военная власть, т.е. в лице вас, начальника округа, то это было бы не верно?

Хабалов. — Это совершенно не верно. Позвольте мне дополнить. Дело в том, что, напрягая всю свою память: да не было ли чего-нибудь такого? — Откуда взялся этот Гордон? Я припомнил следующее. Действительно, в штабе округа была какая-то бумага от министра Протопопова, где он просил разрешения этому Гордону заниматься в окружном управлении или в складе...»[55].

Затем Хабалов, совместно со следователями, порассуждал, чем мог заниматься генерал Гордон, поговорил о том, что ему не подчинялись пулеметы, о невозможности, без санкции Главного артиллерийского управления, получить ни сами пулеметы, ни боеприпасы к ним. Словом, Хабалов настойчиво навязывал представление о себе и своей должности, как о ничтожной и ничего незначащей в деле обеспечения незыблемости власти самодержавия в столице[56]. Напоследок генерал «спохватился» и вспомнил, что существует противовоздушная оборона Петрограда, в состав которой входили пулеметы, установленные на высотных зданиях столицы. И Хабалов добавляет:

«Единственно, что я допускаю, что, может быть, в этот день 27-го эти противоаэропланные пулеметные батареи стреляли против жителей... А может быть, они стреляли и против правительственных войск. Может быть, они начали стрелять потому, что в них стали стрелять — господь их ведает!...»[57].

Как мы видим Хабалов, давая показания по поводу пулеметной стрельбы, юлит и разными способами отводит от себя подозрения в организации пулеметных засад. Его показания исключительно об этом, — о снятии с себя ответственности за стрельбу по народу, сам факт пулеметной стрельбы по восставшим рабочим и солдатам Петрограда он не отрицает. Более того, он его подтверждает. Подтверждает и пытается запутать следствие, высказывая предположение об ответной, вынужденной стрельбе с крыш зданий, в том числе, по правительственным войскам. Из этого обрывка фразы ясно, что Хабалов не просто знает о пулеметной стрельбе, но и в курсе таких деталей, как стрельба по военно-полицейским силам. Такие эпизоды действительно имели место, и Хабалов стремиться пустить следователей по ложному следу приписывая пулеметчикам не карательные функции, а защитно-оборонительные и даже революционные(!) действия.

Ознакомившись с показаниями генерала Хабалова, остаётся непонятным, где историк Соколов прочитал в его показаниях о категоричном отрицании пулеметной стрельбы «для борьбы с беспорядками».

Показания бывшего военного министра генерала Беляева относительно пулеметной стрельбы были им даны уже после допроса Хабалова - 19 апреля 1917 года, в которых он говорит:

«Председатель. — А что он [т.е. Хабалов — прим. И.Я.] вам говорил относительно пулеметов?

Беляев. — Относительно пулеметов ничего не говорил. На Мойке все время стреляли пулеметы с крыши того здания, которое строится.

Председатель. — Вы не помните номер дома? [ныне это здание Мойки набережная, дом №63 — прим. И.Я.]

Беляев. — Я не знаю. Знаю, что угол Кирпичного и Мойки, потому что я на Мойке жил, это мимо меня. Я помню, когда я был после Адмиралтейства в генеральном штабе и там сидел, вдруг слышу — затрещал пулемёт. Первое впечатление было, что стреляют в здание генерального штаба, — окна выходили на двор. Страшная трескотня была, как будто ударяется в стену. Ко мне позвонил Покровский [министр иностранных дел – прим. авт.] и говорит: «У нас на крыше стоит пулемёт, может быть, на министерстве финансов, может быть и у нас». Я говорю: «У нас безусловно нет, я не думаю, чтобы могли поставить». Мне потом сказали в генеральном штабе на следующий день, что пулемёт стоял на здании банка, кажется, Азовско-Донского.

Председатель. — С какими пулеметчиками — полицейскими или военными?

Беляев. — С полицейскими. Потом мне говорили, что будто бы на колокольне Исаакиевского собора стоял пулемёт. Во всяком случае я лично думаю, что генерал Хабалов мне бы сказал, если бы это было сделано по военному ведомству. У нас так не делалось. Я тогда впервые узнал, что на зданиях поставлены пулеметы»[58].

Беляев, в след за Хабаловым, занимается тем, что пытается отвести от себя подозрения в организации пулеметных засад. В поисках виновных он считает возможным в открытую переложить всю ответственность на полицию, поскольку это не его ведомство. Но как и в случае с Хабаловым в ходе допроса факт пулеметной стрельбы не вызывает никакого сомнения ни у следователей, ни у генерала Беляева. И лишь Соколов через почти 100 лет каким-то невиданным способом сумел разглядеть в этих показаниях «категорическое отрицание факта применения пулеметов».

В качестве ещё одного аргумента в пользу отсутствия пулеметной стрельбы в Петрограде Соколов приводит запрос ЧСК во все районные комиссариаты столицы «о стрельбе с крыш из пулеметов и ружей в Февральские дни»[59]. В ответах, которые получила ЧСК «констатировалось отсутствие реальных доказательств такой стрельбы»[60]. Более того, Соколов утверждает, что «не удалось получить даже письменных показаний непосредственных свидетелей»[61].

Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства (ЧСК) в деле расследования пулеметной стрельбы не ограничилась только запросом от районных комиссаров и районной милиции. Проводились следственные мероприятия по выявлению возможных путей получения пулеметов полицией от воинских частей. В этом расследовании, путём переписки с воинскими частями, ЧСК также пришла к заключению, что «нет данных» о получении полицией и жандармерией пулеметов от воинских частей и учреждений[62].

Но ЧСК, сформированная из адвокатов либеральной ориентации, тесно связанная с Временным правительством и либеральными буржуазными кругами, никогда не ставила своей целью выявить антинародную политику самодержавия. Как совершенно верно отметил советский историк Сидоров:

«Комиссия не организовала и не хотела организовать ни одного революционного процесса [имеется в виду судебного процесса — прим. И.Я.], она не пожелала продемонстрировать перед революционными массами преступные действия представителей царского режима»[63].

Сидоров, основываясь на изучении архивного фонда ЧСК, замечает, что деятельность комиссии, в итоге, свелась к «выдаче индульгенции от грехов слугам царского режима». Делалось это для «консолидации всех контрреволюционных сил для борьбы с надвигавшейся пролетарской революцией»[64].

Изучая материалы комиссии и итоги её работы, а также общую политическую ситуацию со времени победы Февральской революции и вплоть до октября 1917 г. с этим выводом нельзя не согласиться. Однако современный буржуазный историк Соколов не стремиться проанализировать деятельность и материалы ЧСК и критически их осмыслить, он торопится с выводами, цепляясь за любой документ, любую фразу, лишь бы она укладывалась в его концепцию «истории». Он опрометчиво заявляет об отсутствии «письменных показаний непосредственных свидетелей» не считаясь при этом с многочисленными воспоминаниями очевидцев, которые были сделаны, как во время работы ЧСК, так и много позднее. Да и какое значение имеет сегодня, спустя 100 лет после событий, удалось ли следователям ЧСК, в рамках одного локального запроса, собрать письменные показания свидетелей пулеметной стрельбы или нет? Современные историки располагают множеством письменных свидетельств о пулеметной стрельбе во время восстания в Петрограде в феврале 1917 года.

Среди них есть письменные показания бывшего градоначальника генерала Балка, данные товарищу прокурора Петроградского окружного суда 9 апреля 1917 года. В этих показаниях Балк упоминает, что 28 февраля, когда их арестовали и выводили из Адмиралтейства, то во время посадки на автомобили все — и конвой, и арестованные — были обстреляны из пулемета. Далее, бывший градоначальник пишет:

«Из Гос[ударственной] Думы я был помещён в министерск[ий] павильон, где до меня немедленно же впервые дошли слухи, что чины полиции стреляют из пулеметов. По этому поводу могу сказать только одно: в полиции пулеметов не было, по поводу пулеметов никто ничего мне не говорил и никаких сведений по этому вопросу, пока я был на свободе, до меня не доходило. Представить себе при каких обстоятельствах и по чьему приказанию чины полиции могли бы быть вооружены и обучены стрелять из пулеметов — я не могу.

Не сомневаюсь, что подробное расследование выяснит, что этим занимались не перепуганные уже с 26 Февраля чины полиции, а какая-либо организация, ничего общего с петроградской полицией не имеющая»[65].

Генерал Балк всеми силами стремится отвести подозрения в стрельбе из пулеметов от полиции и, соответственно, от себя. Если военный министр Беляев однозначно обвинял в этом полицию, то Балк перекладывал вину на некую «организацию». В любом случае Балк, присоединяясь к Хабалову и Беляеву, не отрицает и не ставит под сомнение факт пулеметной стрельбы в Петрограде против революционных сил.

Ещё один письменный документ, который имела в своём распоряжении следственная комиссия Временного правительства, был получен от запасного батальона Кексгольмского полка. Этот документ – «Список солдат запасного батальона гвардии Кексгольмского полка, снявших пулеметы с крыш и чердаков в революционные дни»[66]. Уже из названия документа, очевидно, что это самое настоящее письменное свидетельство реальных очевидцев стрельбы из пулеметов. Сам документ представляет собой таблицу с перечнем фамилий солдат и снятых ими пулеметов. В списке 16 солдат, снявших 11 пулеметов, один из которых, между прочим, рядовой Марк Кудинов снял с церкви Спасо-Преображения.

Вопрос стрельбы из пулеметов в Петрограде во время февральского восстания 1917 года относится к недостаточно изученным обстоятельствам Февральской революции. И в этом вопросе есть белые пятна, но одно ясно и не подлежит сомнению: стрельба была, стреляли организованно из различных высотных зданий (в том числе, церковных учреждений), расположенных на основных транспортных артериях и значимых объектах столицы, главной мишенью пулеметной стрельбы были восставшие трудящиеся.

Историк Соколов, намеренно превратно истолковав исторические источники, которые в действительности отнюдь не доказывают тезис об отсутствии пулеметной стрельбы в Петрограде, пришёл к выводу, что «разгром» православных церквей произошёл из-за «пущенных кем-то слухов»[67]. Кандидат исторических наук (это в 2014 году, а сейчас он уже доктор исторических наук) в публикации в таком серьёзном и уважаемом издании, как журнал «Вопросы истории» в качестве исторического аргумента применяет фразу (очевидно собственного изготовления) «пущенные кем-то слухи»! Используя подобного рода «аргументацию», возможно любое «трактование» истории.

Убедив сам себя в отсутствии пулеметных засад и стрельбы, Соколов продолжает рассказывать о действиях рабочих и солдат против церквей. Во-первых, он совершенно безосновательно называет эти действия «разгромом». Из его же статьи следует, что разгромили только тюремную церковь при Доме предварительного заключения. При этом очевидно, что разгром её был обусловлен разгромом в целом всего тюремного учреждения, а не отдельно взятой церкви. В остальных случаях имели место контрольно-ограничительные действия революционных сил. В ходе этих действий разгромом и не пахло, а причинялся локальный материальный ущерб церквям и приходам незначительного характера. Во-вторых, изъятые Соколовым из реальной исторической обстановки действия революционных отрядов кажутся намеренно грубыми, изуверскими, необоснованно направленными против православных церквей и их работников. Действительно, если не принимать во внимание, что вчера и сегодня с колокольни церкви велась интенсивная пулемётная стрельба по тебе и твоим товарищам, то вряд ли можно найти адекватное объяснения поведению революционных рабочих и солдат.

Соколов с удовольствием цитирует рапорты трёх православных служителей о «разгромах» церквей: на Васильевском острове, на Петроградской стороне и на Выборгской стороне. В одном из которых, например, уже знакомый нам протоиерей Дурнев продолжает выставлять трудящихся полными идиотами. Оказывается, то, что рабочие и солдаты наблюдали на колокольнях в виде дымка от пулеметной стрельбы — это была «мелкая пыль крошащейся штукатурки» от собственных же выстрелов по колокольне, а «расплющенные» пули падали в толпу, никого не раня! Эти рапорты православные иерархи осмелились опубликовать только в мае 1917 года, да и то лишь в своей газете «Известия по Петроградской епархии»[68].

Если про церкви Васильевского острова и Петроградской стороны в нашем распоряжении нет данных о наличии пулеметных засад, то о церкви на Выборгской стороне — Усекновения Главы Иоанна Предтечи, что располагалась (здание частично сохранилось поныне) на Лесном проспекте, мы имеем данные об использовании её в карательных целях контрреволюционными силами. По воспоминаниям рабочего-эсера с завода «Эриксон» Мильчика рабочие и солдаты 27 февраля были обстреляны из пулемета с колокольни этой церкви:

«...на углу Нейшлотского, рабочие пригласили группу солдат пить чай. Но едва солдаты подошли к чайной, как затарахтел пулемёт со стороны церкви на углу Выборгской улицы. Солдаты, бросая винтовки, рассыпались кто куда. Часть, разбив окна, вломилась в чайную, образовав в ней гущу тел. Котёл с приготовленным кипятком оказался каким-то образом вывороченным из печи, кипяток разлился по полу, покрывая густым паром копошащееся и злобно ругающееся человеческое месиво. Оправившись от испуга, солдаты выбегают из чайной и по указанию рабочих обстреливают церковь, в несколько минут исковыряв её фасад до неузнаваемости»[69].

Настоятель этой церкви священник Кьяндский бессовестно врал в своём рапорте на своего благочинного, что была пущена кем-то «злостная клевета» о том, что на колокольне церкви установлены пулеметы, из которых полиция стреляла в народ[70]. Основываясь на этой лжи, настоятель церкви, а вслед за ним Соколов, представляют последующие 1 и 2 марта шесть обысков, как совершенно бессмысленные действия злобных рабочих и солдат.

И. Якутов

Продолжение и примечания здесь
и здесь

«Белый» воин, доблестный и отважный офицер, беспримерный патриот — таковы характеристики полковника Кутепова. Кутепов неизменный герой всех неомонархистов, в их «истории» он упоминается, как самоотверженный борец против распоясавшейся солдатни февральского Петрограда. Каждый уважающий себя белогвардейский наследник считает необходимым рассказать о том, как бился Кутепов против бунтовщиков. И каждый рассказ скуп на подробности: отряд полковника успешно противостоял бандам солдатни, но не получив должной поддержки от командующего округом Хабаловым и будучи малочисленным вынужден был прекратить сопротивление[1]. О «подвигах» Кутепова мы уже упоминали (см. Механика восстания волынцев [Февраль семнадцатого. 27 февраля]), настало время ознакомиться ещё с одним «подвигом». Подробности этой «битвы» полководца Кутепова изложены в его воспоминаниях[2], их мы и возьмём за основу для нашего рассказа.

Полковник лейб-гвардии Преображенского полка Кутепов, получив очередной отпуск, в конце февраля 1917 года прибыл с фронта в Петроград.

По воспоминаниям Кутепова его вызвали из дома в связи с мятежом волынцев. Прибыв на Гороховую в градоначальство, он лично от Хабалова принял карательный отряд с задачей на территории от Литейного проспекта до Николаевского вокзала «загнать» к Неве «все, что будет в этом районе». На что доблестный полковник ответил, что не остановится «перед расстрелом всей этой толпы», правда при этом посетовал на малочисленность своего отряда. Отряд ему был придан в следующем составе: рота Кексгольмского полка с 1 пулеметом; две роты Преображенского полка; половина пулеметной роты (12 пулеметов).

В этом составе отряд прибыл на Литейный проспект в район примыкающего к нему Артиллерийского переулка, где застал солдат, выбивавших окна и выходивших из казармы 1-ой Артиллерийской бригады. Командир запасного батальона Литовского полка рассказал Кутепову, что проходившие мимо казарм волынцы и литовцы взбунтовали солдат и те, в свою очередь, присоединились к восставшим. По словам полковника-литовца он ничего поделать с этим не мог. Кутепов в воспоминаниях отмечает, что уже горело здание Окружного суда, из чего мы можем предположить, что было уже около 12 часов. Таким образом, очевидно, что отряд Кутепова несколько опоздал — он подошёл в район восстания, когда боевой авангард революционных войск уже прошёл по Басковой улице, увлекая за собой всех наиболее сознательных, активных и решительных бойцов, оставляя за собой хаос и дезорганизацию, и массы возбужденных, преодолевших старую дисциплину, но ещё не самоорганизованных солдат.

Кутепов принял решение навести порядок в этом районе. Рота кексгольмцев была выдвинута к дому №24 по Литейному проспекту. Задача кексгольмцам была поставлена следующая: оценить обстановку в районе Преображенской площади, Орудийного завода, здания собрания Армии и Флота, а также Кирочной улицы. В случае «сопротивления и действия бунтующих» роте было приказано открыть огонь на поражение. Рота преображенцев и 4 пулемета из пулеметной полуроты были выдвинуты Кутеповым на Басейную улицу с целью ограничить доступ на Литейный проспект со стороны Надежденской улицы (ныне улица Маяковского). Кроме этого, в задачу этого отряда входило закрыть доступ на улицу Басейную со стороны Басковой улицы. Как и кексгольмцы, преображенцы на Басейной улице получили такой же категоричный приказ стрелять, но в этом месте стрелять можно было уже просто «в случае движения толпы в направлении роты». Взвод с одним пулеметом расположился на Артиллерийском переулке с той же целью, что и преображенцы на Басейной — ограничить доступ на Литейный проспект.

Как видим, Кутепов к 12 часам, дойдя по Литейному проспекту, практически, до Пантелеймоновской улицы (ныне улица Пестеля) застал неспокойную обстановку разворачивающегося «бунта». Не имея возможности с ходу объективно оценить сложившуюся обстановку, полковник Кутепов, ориентируясь на горящее здание Окружного суда и интенсивную стрельбу из этого же района Литейного проспекта, определил этот участок как самый опасный и направил туда наиболее боеспособную воинскую единицу — роту кексгольмцев. Зная, что восстание началось в квартале, насыщенном казармами и расположенными с правой стороны от Литейного проспекта, Кутепов расположил часть своего отряда на улицах, выходящих на Литейный, тем самым обезопасив себя от неожиданного флангового удара. Сам с ротой преображенцев и 7-ю пулеметами расположился на Литейном проспекте очевидно готовый действовать согласно обстановке.

Авангард восставших действительно, к этому моменту, находился у Литейного моста, а «казарменный квартал» был полон возбужденных солдат, в этом полковник Кутепов не ошибся, и в целом действия гвардейского полковника до сих пор соответствуют обстановке.
Выйдя на исходные позиции и закрепившись на них Кутепов начал действовать.

Прежде всего полковник, видя вышедших из казарм и группирующихся на улицах солдат Литовского полка, решил не оставлять их без внимания. Кутепов предложил офицерам-литовцам, а также находящемуся здесь же командиру запасного батальона Литовского полка привести солдат в порядок. Не найдя у офицеров поддержки Кутепов, опираясь на унтер-офицеров Преображенского и Волынского полков, стал сам приводить в порядок солдатскую массу. Действия Кутепова сводились к одному — солдаты должны в строевом порядке под командованием старших покинуть улицу, вернувшись в свои казармы. Часть солдат, стоявших на Литейном проспекте, полковник Кутепов распорядился отвести в ближайший двор и «привести их там в порядок». Другая группа солдат находилась на Басковой улице. По рассказу Кутепова, основная масса этих солдат была пассивна и пребывала в нерешительности, их всего лишь смущала перспектива наказания (в виде расстрела) за этот демонстративный, без приказа, выход из казарм. Тогда Кутепов выступил с речью, в которой объяснил солдатам, что их подстрекают к бунту изменники «государя» и Родины и пообещал, что те, кто выполнит его команду, не будут расстреляны. После этого унтера стали строить солдат, но одновременно с этим стали раздаваться голоса, что полковник врет, и солдаты начали высказывать угрозы в адрес полковника. В итоге, до сих пор нерешительная и пассивная масса солдат, активизировалась и устремилась к Преображенской площади, а с Кутеповым осталось только человек двадцать солдат-литовцев. Мы обращаем внимание читателя, что все это время у Кутепова без дела стояла рота преображенцев и полурота пулеметчиков (7 пулемётов).

После того, как от Кутепова по направлению к Кирочной улице ушла масса солдат, по утверждению Кутепова, рота кексгольмцев подверглась обстрелу со стороны Орудийного завода. Полковник приказал открыть огонь по Орудийному заводу и Литейному проспекту, а также выдвинуться вперёд таким образом, чтобы одна полурота кексгольмцев заняла «направление» к Орудийному заводу, а вторая полурота заняла Кирочную улицу (двигаясь к Суворовскому проспекту) имея задачу расстреливать встречающиеся толпы. Роте преображенцев, до сих пор стоявшей без дела, был дан приказ пройти по Басковой улице до Преображенской площади, одновременно «очищая» прилегающие улицы. В это время к полковнику Кутепову прибыли новые части, посланные генералом Хабаловым: команда разведчиков («человек 50») 1-го стрелкового его величества запасного полка и эскадрон гвардейского кавалерийского запасной полка. Эскадрон был немедленно отправлен к цирку Чинизелли с приказом выяснить обстановку в районе Марсова поля и «действовать решительно».

Затем Кутепов подошёл к Собранию офицеров Армии и Флота (перекрёсток Литейного и Кирочной), где застал неполную полуроту кексгольмцев на Литейном проспекте и полуроту на Кирочной улице. На Кирочной кексгольмцы, открыв огонь, разогнали толпу, которая «старалась проникнуть в казармы Жандармского дивизиона».

Пока Кутепов находился у Собрания Армии и Флота его и полуроту кексгольмцев обстреляли пулеметным огнём со стороны Орудийного завода и с колокольни Сергиевский церкви (ныне не существующей). Полурота понесла потери ранеными, в том числе и четырьмя солдатами ранеными тяжело. В это же время принесли с Преображенской площади двоих раненых. Всех пострадавших перенесли в дом №19 (дом графа Мусина-Пушкина) по Литейному проспекту, где находился красный крест Северного фронта.

Никаких ответных действий по подавлению пулемётного огня с церкви Кутепов не предпринял. Он всего лишь выставил отделение и пулемёт у входа в дом Мусина-Пушкина, с непонятным намерением «обстрелять перекрестным огнём Орудийный завод». Забегая вперёд, скажем, что своё намерение полковник не реализовал.

В это время к контрреволюционному отряду снова прибывает пополнение — на этот раз рота лейб-гвардии 4-ого стрелкового полка. Одновременно с пополнением полковнику доносят, что со стороны Марсова поля к Пантелеймоновской улице идёт «толпа». Кутепов отправляет роту 4-ого стрелкового полка на угол Пантелеймоновской и Моховой для того, чтобы не допустить «толпу» на Литейный.

С Сергиевской улицы на Литейный проспект выскакивают несколько облепленных рабочими автомобилей, полковник Кутепов приказывает полуроте кексгольмцев открыть огонь по ним, и каратели расстреливают несколько машин, впрочем, одному автомобилю удаётся развернуться и уехать. Расстрелянные автомобили с убитыми рабочими остаются на Литейном проспекте. Кутепов обнюхивает трупы рабочих и с удовлетворением отмечает, что от них «сильно пахнет спиртом».

Карательный отряд снова получает пополнение: рота лейб-гвардии Семёновского полка и рота лейб-гвардии Егерского полка прибывают в подчинение Кутепову. В это время с Пантелеймоновской-Моховой прибегает командир роты 4-ого стрелкового полка «бледный, с оборванным погоном» и сообщает, что его рота присоединилась к восставшим, а он сам едва избежал смерти. Роту егерей, полковник оставил у казармы 1-ой Артиллерийской бригады, а семеновцев лично вывел на Пантелеймоновской улицу, приказав офицерам стрелять при появлении «толпы». На этот час у карательного отряда, кроме нескольких раненых, уже был убит прапорщик Кисловский.

Вернувшись на Литейный проспект, Кутепов услышал, как в рядах кексгольмцев пронеслась команда «не стрелять», Кутепов, заинтересовавшись в чем дело, подошёл и увидел, как по Литейному от Артиллерийских казарм идёт офицер, делающий знаки, чтобы не стреляли. Разглядев на груди офицера большой красный бант, полковник Кутепов приказывает солдатам стрелять и те убивают офицера.

После этого в воспоминаниях Кутепова отмечается, что на улице уже стало темно(!), он заходит в дом Мусина-Пушкина и уже больше не выходит оттуда, завершая на этом своё «доблестное» сражение с «анархическим сбродом». В дом ещё будут сбегаться растерянные солдаты-каратели, будут приносить смертельно раненых офицеров-семеновцев, но георгиевский кавалер так и не решится выйти из своего убежища.

На этом боевые действия полковника Кутепова и его карательного отряда на улицах революционного Петрограда завершились. Далее полковник проявит изрядное малодушие, не достойное георгиевского кавалера, прячась от революционных рабочих и солдат, но об этом ниже.

За время своего карательного похода Кутепов не выполнил ни одной из поставленных задач. Не была выполнена исходная задача Хабалова — «усмирение толпы» в районе Литейный проспект-Николаевский вокзал, не выполнена задача «действовать» на Литейном проспекте, которую уже сам себе поставил Кутепов. Это не удивительно, если принимать во внимание, чем собственно был занят полковник на Литейном проспекте.

С самого начала он попытался уговорами вернуть в казармы колеблющуюся и нерешительную (по его мнению) массу солдат, затем он перемещался между частями своего отряда и домом Мусина-Пушкина и постоянно дробил на мелкие части свой отряд, превращая его из одной крупной боевой единицы в разрозненные, не имевшие постоянной связи, действующие отдельно друг от друга мелкие группы солдат.

Имея три роты солдат и полуроту пулемётчиков, полковник разделил их на четыре части, впоследствии самую боеспособную единицу — роту кексгольмцев он умудрился разделить ещё на две половины. Прибывающие на подмогу части Кутепов бестолково распылял по району, ставя невыполнимые задачи и повергая риску преданных ему офицеров и солдат. Между тем силы, которые ему направлял генерал Хабалов были значительны: команда разведчиков 1-ого стрелкового полка; эскадрон 9-ого кавалерийского полка; рота 4-ого стрелкового полка; рота Семёновского полка и рота Егерского полка. Таким образом, к имевшимся 3,5 ротам, в течение дня добавилось ещё 3,5 роты солдат и эскадрон кавалеристов, доведя общую численность отряда до 7 рот пехоты (не менее 750 солдат), 13 пулемётов с пулемётчиками и эскадроном кавалеристов (около 120 всадников). Этим «кулаком» в 900 штыков и сабель Кутепов распорядился крайне бездарно: большая часть пулеметчиков им не была использована, команда разведчиков также не получила никакого задания, эскадрон был послан к цирку Чинезелли и более Кутеповым не упоминался, рота егерей оставлена без какой-либо цели у Артиллерийского переулка.

Кроме того, многие подразделения, получившие боевую задачу, впоследствии в рассказе полковника более не упоминаются. Рота преображенцев, с самого начала выставленная на Басейную улицу больше не упоминалась, полурота кексгольмцев, направленная на Кирочную улицу, также исчезла из рассказа Кутепова, как исчез взвод с пулеметом, поставленный в Артиллерийском переулке. О роте преображенцев, действовавших на Басковой улице известны только потери — убитый прапорщик и двое раненых солдат. Понятна судьба только двух частей: полурота Кексгольмского полка, дольше всего сопротивлявшаяся, и рота 4-ого стрелкового полка, которая перешла на сторону восставших.

Кутепов пытался осуществить контроль улиц и квартов крайне малыми средствами и в условиях численного превосходства восставших. Такая тактика была обречена на провал — вместо ударного кулака, полковник создал несколько численно ничтожных, не связанных между собой единиц. При этом он прекрасно понимал, что контроль большой территории такими малыми средствами, как его отряд, невозможен, о чем он сразу сказал генералу Хабалову при получении карательной задачи. По мнению Кутепова для блокирования района восстания необходима была бригада и, тем не менее, выйдя на исходные позиции, военачальник, имевший боевой опыт, действует как профан.

Другая задача, которую Кутепов ставил своим войскам, — это блокирование улиц и препятствование проходу по ним. В условиях, когда солдаты противостоят своим же солдатам, зачастую не вооруженным, когда пытающиеся пройти улицу «толпы» апеллируют к чувствам и сознанию солдат, и своей агитацией разлагают воинскую дисциплину, в этих условиях выставлять заслоны было не просто не эффективно — это было преступно по отношению к офицерам, которые продолжали исполнять свой долг перед самодержавием и настаивали, в опасных для себя условиях, на стрельбе по своим же солдатам.

Кутепов, прибывший в Петроград «в двадцатых числах февраля», воочию наблюдал за происходившими революционными волнениями в столице и столкновениями на этой почве с военно-полицейскими силами. Его же собственный анализ действий войск на улицах Петрограда однозначно говорил за то, чтобы войска не стояли в бессмысленных и разлагающих уличных заслонах, а вызывались на улицу только тогда, когда необходимо прямое действие — расстрел демонстрирующих рабочих. И, тем не менее, он заставляет блокировать Пантелеймоновскую улицу сначала 4-ой стрелковой роте, в результате чего штабс-капитан Розенбах едва избегает смерти, а вся рота переходит к восставшим. Но этого Кутепову показалось мало, и он направляет туда роту Семёновского полка. Результаты не заставили себя ждать — вскоре два прапорщика были смертельно ранены, а рота перешла на сторону мятежных войск.

К действительно боевым действиям, проводимых войсками полковника Кутепова, можно отнести, буквально, два-три эпизода. Сначала в ответ на обстрел со стороны Орудийного завода рота кексгольмцев по приказу Кутепова открыла ответный огонь, затем полурота кексгольмцев стреляла вдоль Кирочной улицы, препятствуя проникновению «толпы» в казармы жандармского дивизиона, хотя, как мы знаем, эти казармы несколько часов до этого были взяты революционными войсками. После этого полурота Кексгольмского полка подвергается пулеметному обстрелу с церковной колокольни, но Кутепов ничем не отвечает, а лишь суетливо перегруппировывает пулеметные расчеты. Самым значительным «боевым» действием Кутепова было уничтожение из засады нескольких автомобилей с рабочими. Завершает карательную «эпопею» господин полковник характерным для себя подлым и гнусным убийством безоружного офицера с красным бантом на груди.

За все время карательных действий полковник Кутепов не предпринял ни единого активного действия по перехвату инициативы в свои руки и подчинению своей воле занятого района столицы. Как мы уже обращали внимание, Кутепов, по сути, вышел в тыл главному революционному отряду солдат, которые в этот момент переходили Литейный мост, соединяясь с основными силами рабочих. Перед командиром карательного отряда предстал арьергард восставших, причём предстал в уязвимом для них состоянии — состоянии самоорганизации. Этим Кутепов не смог воспользоваться, он не только не смог ни убедить, ни заставить солдат занять нейтральную позицию и вернуться в казармы, он не смог подчинить своему отряду ни проправительственно настроенных солдат, ни деморализованных, самоустраняющихся офицеров Литовского полка. Как руководитель карательной акции Кутепов не проявил ни способностей, ни воли к объединению единомышленников, хотя силы готовые к объединению имелись.

Активные действия восставших в районе Орудийного завода, постоянная стрельба оттуда не заставили Кутепова зачистить этот район от восставших солдат. Он так и не подошёл к заводу, так и не узнал о построенной там баррикаде, вооруженной артиллерийскими орудиями. И это не смотря на то, что из этого района с его отрядом вела перестрелку группа рабочих из 8-10 человек, вооружённых револьверами «бульдог»[3].

Слабость и трусость полковника Кутепова особенно очевидна на фоне действий рабочих. После 13 часов вооруженная группа рабочих Выборгской стороны перешла Литейный мост и в районе Орудийного завода вела боевые действия против полиции. Рабочих, так же как и солдат Кутепова, обстреляли с колокольни и со второго этажа дома на пересечении Сергиевской и Литейного. Но в отличие от георгиевского кавалера, героя «Великой войны» (так белогвардейцы называли первую мировую войну) рабочие действовали смело и решительно — совместно с солдатами, стоявшими в оцеплении Орудийного завода, окружили пулеметные точки и штурмом взяли их, расстреляв при этом пулемётчиков, которые, как выяснилось, были полицейскими. Ликвидация пулеметных засад на колокольне церкви произошла «далеко за полдень». Больше в этот день этой группе рабочих боевых действий вести не пришлось, и они спокойно проследовали по Литейному проспекту до Бассейной улицы, где встретились с колонной рабочих судостроительного завода «Охта». Получается, что колонна вооруженных рабочих, не только сумела уничтожить пулеметные точки, но и спокойно пройти по району, занятому карательным отрядом Кутепова, где не встретила никакого сопротивления. Где был в это время лихой полковник Кутепов — непонятно[4].

Полковник Кутепов, не смотря на то, что досконально помнит различные мелочи, никак не характеризует в целом общую остановку в занятом им районе, все его рассказы обрывчатые, хаотичные и с большими пробелами, и похожи они больше на обывательские воспоминания, чем на оценку ситуации боевым штаб-офицером.

В своих воспоминаниях межрайонец Юренев сообщает, что он лично присутствовал на Литейном проспекте в районе Артиллерийского переулка. С его слов восставшие солдаты (он называет их «волынцами») пытались по Литейному проспекту пройти на Невский проспект. Им препятствовали правительственные войска, которые по команде офицеров «целься» вскидывали винтовки, а революционные солдаты в это время «рассыпались в разные стороны». Солдаты брали винтовки к ноге, и восставшие снова выходили из укрытия. Такое бескровное противостояние продолжалось долго и завершилось тем, что «цепи» правительственных войск «расползлись, соединились с восставшими»[5].

Будущий академик АН СССР Струмилин, работал в феврале 17-ого в Осотопе (особое совещание по топливу), вместе с женой они проходили со стороны Летнего сада на Литейный проспект, не встретив никакого сопротивления и вообще не отметив в своих воспоминаниях какого-либо препятствия со стороны военно-полицейских сил правительства. Наоборот, по словам будущего академика «здесь [на Литейном - прим. И.Я.] все гуще стекались со всех сторон и двигались вперёд, как и мы, взволнованные простые люди, и мы влились в их общий шумливый поток»[6]. Известный учёный не уточняет в своих воспоминаниях времени прихода на Литейный, но из его рассказа очевидно, что было ещё светло, а значит, по хронологии Кутепова, в районе Литейного-Пантелеймоновской должно было происходить противостояние правительственных войск, в лице Семёновской роты, революционным «толпам». Станислав Густович же таких событий в своей памяти не находит, хотя если бы они имели место, то наверняка запомнились бы ему.

Но, пожалуй, самое интересное воспоминание об обстановке на Литейном и борьбе революционных отрядов рабочих и солдат против кутеповского отряда, оставил... Тимофей Кирпичников. Он, и ещё около 20 солдат, возвращаясь около 15 часов с Выборгской стороны, присоединились к отряду из рабочих и солдат, численностью «тысяч пять». Этот отряд спокойно прошёл по Литейному проспекту от Окружного суда до Пантелеймоновской улицы. Обращаем внимание читателей, что было ещё засветло, то есть отряд Кутепова и сам полковник, по его же собственным воспоминаниям, находились на улице и вели борьбу с «анархическим сбродом».

Тем не менее, революционные колонны спокойно проходят по району действия кутеповцев словно их там не было. Дойдя до Пантелеймоновской, рабочие и солдаты столкнулись с ротой семёновцев, развёрнутой фронтом. Это вызвало остановку колонны и тогда Кирпичников взял на себя инициативу по привлечению семёновцев на сторону революции. В итоге семёновцы присоединились к восставшим, убив при этом трёх своих прапорщиков. В этом же месте освободили из двора дома солдат, которых ранее закрыли по распоряжению Кутепова. Ещё, по словам Кирпичникова, рабочие точно сообщили, где располагались части кутеповского отряда (у Пантелеймоновской церкви находилось рота с 8-ю пулеметами и в чайной два пулемета с солдатами) обнаружив, тем самым, свою изрядную информированность о расположении кутеповского отряда, чего нельзя сказать о штаб-офицере полковнике Кутепове, который ни только ничего толком не знал об окружающем его противнике, но и слабо представлял, что делается с его воинскими частями. Выходит, что унтер-офицер Кирпичников лично нанёс военное поражение полковнику Кутепову, и может быть, поэтому Кутепов убил Кирпичникова. Вполне возможен другой вариант: Кутепов в бессильной злобе, страдая от неудовлетворенной мести, просто сочинил этот миф, ведь кроме его слов других фактов нет, а господин он был лживый, как мы видим.

Все вышеперечисленные факты свидетельствуют об отсутствии контроля карательным отрядом территории и, вообще, об отсутствии отряда, как цельной единицы.

Кутепов в своём повествовании замалчивает активную деятельность революционных рабочих и солдат, и свою неспособность препятствовать им в этом. В своих воспоминаниях, датированных 1926 годом, Кутепов не оставил полноценной оценки района боевых действий его отряда. Таким образом, полковник Кутепов является сознательным лжецом, ловко утаивающим важные факты своей неудачной карательной миссии и дезинформирующий своими намеренно урезанными воспоминаниями.

В своём рассказе о борьбе 27 февраля 1917 года против восставших солдат и рабочих, полковник Кутепов постоянно жалуется на приданные ему воинские части. То вид у них не нравится бравому полковнику, то отвечают вяло, то некормленые, то устали, то пулеметы не пригодны к стрельбе, то лошади не кованы. Почти все воинские подразделения, прибывавшие в его распоряжение, полковник Кутепов «бракует», как ненадёжные и неспособные выполнять приказы начальников, но одно то, что эти роты в строю, под командой офицеров, прошли через восставший Петроград, свидетельствует о возможности их использования в деле спасения царского режима.

Словом, как тому плохому танцору, которому мешала одна неотъемлемая часть своего же тела, так и полковнику Кутепову мешали собственные же солдаты. Эти сетования больше похожи на оправдание собственной ничтожности, чем на действительные факты, препятствовавшие отряду выполнять карательные задачи.

Учебная команда Волынского полка не ела весь день 26 февраля, вечером без ужина легли спать, и утром никто из солдат в своих воспоминаниях не отмечает, что команда завтракала. Тем не менее, суточное голодание не помешало поднять восстание и вести боевые действия против контрреволюции. Среди революционных сил вопрос питания тоже был актуален, и его решали соответственно обстановке. Например, путиловские рабочие захватили продовольственный склад на Литейном проспекте и, привлекая женщин с Сергиевской улицы, устроили пункт питания для восставших войск. На Выборгской стороне рабочие устроили для солдат пункт питания в одной из кухмистерских близ Финляндского вокзала[7]. Надо отметить, что всего в февральские дни рабочими было открыто 160 питательных пунктов, продукты для которых в принудительном порядке изымали у организаций и частных лиц[8]. Что мешало Кутепову, также реквизировать продукты питания в интересах своего отряда?

Тоже самое можно сказать и о вооружении. Каждое присоединение новых частей к восставшим сопровождалось самостоятельным вооружением, взламыванием цейхгаузов, порою находящихся на отдалённых улицах. Рабочие отряды вообще вооружались с нуля, и на ходу обучались пользоваться винтовками и пулеметами. Сооружая баррикады у Орудийного завода, использовали артиллерийские орудия. Чтобы укомплектовать их боеприпасами, группа рабочих не мешкая отправилась в Соляной городок, где добыла необходимые снаряда (правда, как потом оказалось, они не подошли к этому орудию)[9]. Исключительные обстоятельства требуют исключительных действий и в рядах восставших это прекрасно понимали и умели пользоваться всем, что есть под рукой. Полковник Кутепов же, как истинный барин, ожидал лакеев и холопов, которые услужливо обеспечат его отряд всем необходимым. В своих воспоминаниях он так и пишет: «Ни одна часть своим людям обед не выслала»(!). Усталость, на которую то ли жаловались солдаты Кутепова, то ли он сам придумал для своего оправдания, не идёт ни в какое сравнение с усталостью солдат 1-го пулемётного полка, совершившего сорокакилометровый ночной (с 27 на 28 февраля) переход из Ораниенбаума до Петербурга по двадцати градусному морозу, и после этого, без отдыха и паузы, продолжили весь день вести революционную борьбу в столице!

Сокрушительное поражение, которое потерпел карательный отряд и его командир — полковник Кутепов произошло, как вследствие субъективных, так и объективных причин.

К субъективным причинам, безусловно, относятся профессиональные и личные качества полковника Кутепова. Его профессиональная несостоятельность проявилась в неспособности привлечь на сторону своего отряда всех колеблющихся и симпатизирующих царизму солдат и офицеров. Все его действия, по сути, отталкивали сторонников, оставляя его отряд в одиночестве. Кутепов оказался неспособен правильно оценить меняющуюся обстановку и своевременно изменить свою тактику: перейти от отдельных распылённых действий к действию единым ударным кулаком. Он не смог провести ни одного атакующего действия и добиться какого-либо пускай незначительного, но все же успеха, для воодушевления своего отряда. В его действиях полностью отсутствовала цель и стратегия. Наконец, долг командира (как бы ни было высоко его звание и должность) в критических ситуациях самому участвовать в боевых действиях, скрепляя ряды своих солдат и воодушевляя их своим примером. Не таков был георгиевский кавалер Кутепов — он продолжал раздавать команды младшим по званию, при этом воздерживаясь от прямого участия в поставленных задачах.

Но помимо субъективных причин были ещё и объективные причины, не зависящие от личных качеств и способностей участников событий. На наш взгляд никакого шанса у отряда Кутепова выполнить свои карательные функции не было, и быть не могло. В условиях широкого солдатского восстания, примкнувшего к революционному рабочему движению, самодержавие оказалось изолированным от подавляющего большинства населения Петрограда, а его сторонники, в том числе такие, задним числом ретивые, как полковник Кутепов, были окончательно деморализованы.

В этих условиях можно лишь говорить о более или менее локальных успехах для сохранения самого отряда в надежде, что придёт помощь с фронта или других гарнизонов тыла. В этом и состояла основная задача карательного отряда Кутепова, когда он столкнулся с превосходящими силами противника и явно неблагоприятной для себя обстановкой. Он обязан был сохранить отряд, как боевую единицу внутри революционной столицы, чтобы способствовать успеху контрреволюционных сил с фронта.

Для этого полковнику Кутепову необходимо было сконцентрировать все имеющиеся в своём распоряжении силы и реализовывать близкие и достижимые цели. Как один из наиболее приемлемых вариантов для полковника Кутепова — это захват Орудийного завода и удержание его в своих руках. Орудийный завод и гильзовый отдел занимали целый квартал в центре столицы по Литейному проспекту между Сергиевской и Шпалерной улицами[10]. Орудийный завод был бы выгодным плацдармом для возможных действий в центре Петрограда, угрожая Таврическому дворцу, Литейному проспекту, Невскому проспекту, а также революционной рабочей цитадели - Выборгской стороне...

И. Якутов
Концовка здесь
или здесь с примечаниями