Первой профессией в моей трудовой книжке значится «врач скорой медицинской помощи». Это высокое звание не вполне заслуженно. Во-первых, на момент внесения записи я был еще студентом пятого, предпоследнего курса, а во-вторых, работа была временная, если не сказать мимолетная. Всего через месяц после трудоустройства мне надлежало отправиться на учебу в Японию, в первую свою заграницу. Группа по обмену студентами, представлявшая город, насчитывала четыре человека, а страну – около дюжины. Таким образом, в конце лета я попадал в элитный передовой отряд отечественной медицины, а в начале каникул – на самое его дно. Перепад максимальной амплитуды осуществлялся в совершенно плановом и добровольном порядке.
Дном была специальная бригада, развозившая своих пациентов только в два адреса. В психоневрологический диспансер и наркологию. УАЗ-452, разработанный для нужд армии, по бедности нашей медицины приспособили под скорую помощь. Машина имела мягкий ход только для водителя и его соседа справа. Оба сиденья находились впереди переднего моста и там укачивало. Зато в основной пассажирской части трясло посильнее, чем иногда в Японии. На ямках можно было легко прикусить себе язык, все громыхало, носилки норовили отстегнуться и упасть на ноги. Поэтому особо мы не трепались. Беседы были по-военному короткими. Скорость во многом зависела от качеств водителя. Пожилой сменщик выдавал крейсерские тридцать километров в час. Если его пристыдить, то мог разогнаться и до сорока, но потом опять засыпал. В такой день время пути к одному пациенту составляло до двух часов и более.
Шизофреники, несмотря на все мифы, люди тишайшие. Грубость и даже жестокость санитаров по отношению к ним была совершенно не оправдана. Санитары в бригаде менялись. Один из них по кличке Облом под футболкой носил золотую цепь, которая в сечении не уступала велосипедной, и ездил на новенькой девятке. В то время девятка приравнивалась к Бентли. У меня ни Бентли ни девятки не было, был только велосипед. Но зато зарплата раза в три больше чем у Облома. Машину он свою содержал в чистоте, постоянно носился с обычным пылесосом, используя его в качестве автомобильного.
Гоча подрабатывал в морге. Мускулистый и поджарый, он напоминал невозмутимого киллера, по зову души предпочитающего холодное оружие огнестрельному. Я думаю, до второй ходки он и был киллером. Намыливал и брил труп Гоча вполне виртуозно. Застав однажды его за этим занятием, я невольно переживал за его клиента-покойника. Настолько пугающе выглядел этот мрачный цирюльник.
Нацмен Чухон был грузноват, грязноват, громко чавкал, поедая голубцы из стеклянной банки, и похож на Соловья-разбойника, каким его рисуют современные художники-мультипликаторы. Небритый подбородок даже с утра лоснился от жира, видимо он редко мылся. Нечистоплотен Чухон был не только в смысле личной гигиены. Однажды, он пришел к начальнику станции с предложением стать его осведомителем. Желал стучать на членов коллектива, делать карьеру. Курилка-шеф, не поднимая головы от служебной писанины послал его столь резко и далеко, что Чухон, дал задний ход и чуть не выдавил дверь низом своей неопрятной спины. В общем, Чухона у нас не любили.
В первый день мне выдали огромный алюминиевый кейс с препаратами. Уколы я ставить умел. На выезде бригадный доктор сделал шаг в сторону от входной двери. «А ты сумкой прикрывайся», - улыбнулся он мне и позвонил второй раз. Нам не открывали. «Ну бывает, знаешь, топор если сверху летит», - тут щелкнул замок, доктор резко навалился плечом и мы ввалились внутрь. В комнатах висела плотная завеса табачного дыма, в полным соответствии с выражением «хоть топор вешай». И топор действительно был очень скоро обнаружен под койкой его владельца. Поверх кровати лежал, заросший бородищей пациент. Дремучий такой толи дед, толи мужик был аккуратно укрыт газетным одеялом. Кусок одной из газет он спокойно при нас скручивал в козью ножку с самосадом. Скорую вызвали соседи. Сказали, буянил. Следы буйства были видны на стенах со следами насечек от грозного оружия. А я-то решил, что доктор так шутил со мной на счет сумки. Правда пригождалась она редко. Работа наша в основном заключалась в вынесении решения, стоит ли больного подвергать госпитализации и если стоит, то увезти куда надо. В данном случае мирно лежащий по полу топор был временно конфискован, а бородачу устроен допрос. Он нам рассказал, что видит на стенах живые картины баталий, фашисты отступают. «Поехали», - заключил доктор. «Куда?» «В главный штаб тебя вызывают».
Другой категорией нашего контингента были алкаши. Если человек пьет три дня подряд, то похмелье заключается в том, что у него отекает мозг. Возможны психические отклонения, галлюцинации. В запущенных случаях отек настолько повышает внутричерепное давление, что продолговатый мозг с его центром дыхания вколачивается в отверстие черепа и сдавливается в нем. Нам попадались пациенты, которые не просыхали по полгода.
Вызов опять поступил от соседей. Они толпились в коридоре, мешали пройти. Комната же оказалась почти пустой. Мебель и занавески были давно пропиты. На стенах висели клочки обоев. Посреди этого лаконичного натюрморта располагался накрытый белоснежной скатертью стол. Тарелки стояли на идеальном расстоянии друг от друга. Приборов не было. Хозяйка квартиры хлопотала вокруг стола и с ходу начала бойко объяснять людям в белых халатах. По ее словам, она сегодня выходила замуж. «А где гости?» «Так вон, в коридоре стоят». «Чего же за стол не зовете?» «Жених еще не приехал, у него самолет сегодня, ждем». Ее рассказ был удивительно гладок, сумасшедшая не терялась в деталях, у нее все сходилось, вытекало одно из другого. «Куда же я поеду, ко мне сейчас жених должен прийти, мы в ЗАГС с ним должны успеть», - не унималась она. Невесте было глубоко за пятьдесят. В машине она продолжала сыпать подробностями. «Понимаете, пенсия маленькая, не хватает. Ну вот, я и решила выйти замуж. Он - главный инженер крупного предприятия, состоятельный человек». «С тобой понятно, а ты ему зачем?» «Ну, разве вы не понимаете, что мужчины хотят от женщин…», - засмущалась она, и почти без перерыва крикнула: «Водила, тормози, я писать хочу!» Как главный инженер мог польститься на такую фамильярную пассию, не понимаю.
Среди наших пациентов был один настоящий профессор-химик, с испорченной реактивами, синей на кончиках пальцев, кожей. Была девушка, которая никак не могла защитить давно готовую диссертацию, потому что накануне защиты постоянно попадала в клинику, видимо из-за нарастающего психического напряжения. Была мать двоих детей помешавшаяся на религиозной почве. Но в основном свихнувшиеся от одиночества несчастные люди.
Мне было их очень жаль, каждого кого мы увозили. Ведь у каждого была своя, никому не мешающая кроткая жизнь, маленькая трагедия, так не похожая на другие. Страшно представить, что с ними делали потом в диспансере.