Пуповина.
Это было так неожиданно и так страшно в такое чистое и спокойное зимнее утро: мама, никогда не плакавшая, закричала вдруг и забилась в истерике: "Георгия убили! Он умер, умер! Георгий погиб!"
К тому времени мы остались уже одни. Отец, получивший ещё до войны десять лет по 58-й - жив ли был? Альберта, в самом конце оккупации, поскольку ему уже исполнилось четырнадцать, угнали в Германию. Старшие сёстры, работавшие на оборонку, жили в Арбуме. Я, самая младшая, до подмышки маме - росточком полтора метра, не достававшая в свои десять лет, насмерть перепуганная, помчалась к тётке, жившей по-соседству.
Котова деловито запрягла лошадь, с товаркой своей скрутила маму в шубу и, сказав мне: "К бабке надо везти", умчала на санях в деревню куда-то за Комаричи.
Приехали они уже поздно вечером. Мама была тиха и молчалива. Бабы ещё посидели с ней, поотпаивали водой.
"Все твои живы. Все твои вернутся. Мёртвых я не вижу", - так бабка сказала матери, - объяснила мне тётка, - ложись спать".
Об этой истории я вспомнила после войны, когда брат вернулся домой. Он писал мне с фронта, но тогда спросить я не решалась. Да и писал он не о боях, а присылал мне стихи и песни. С указанием мест, где в то время стоял их артиллерийский полк. Пиллау, Земландский полуостров.
- Да, Юль, было. При смерти был. Как говорится, между жизнью и смертью. Стыдно говорить - брюшной тиф. Чуть не умер тогда. Всю войну без единой царапины, а вот поди ж ты!