Жестокие сказки. История 3. КОЛОБОК, часть 2⁠⁠

Ссылка на первую часть: Жестокие сказки. История 3. КОЛОБОК, часть 1

Старуха отставила печной заслон в сторону. Руки, непривычно слабые, мелко дрожали и плохо слушались. Из устья в лицо пыхнуло жаром и потянуло едким смолистым дымком. Кочергой старуха подцепила червонный уголек и выкатила его на заляпанный сажей шесток. С приступочка у трубы она вытянула длинную березовую лучину, пахнущую гусиным жиром, и, осторожно поддувая, запалила ее от алеющего камешка. Щепань затрещала, зашлась неровным чадящим огоньком. Старуха прошаркала к столу и зажала лучинку в вилку невысокого кованого светца так, что длинный хвост драночки свисал почти до самого пола, а тусклый огненный светлячок, приподняв голову, смотрел вверх. Под пламя старуха пододвинула плошку, до краев наполненную водой. Теплый свет рассыпался искорками по сверкающей глади.

Вернувшись к печи, бабка носом кривой кочерги вернула уголек обратно в горнило, придвинула тяжёлую заслонку на место и, переведя дух, прислушалась. Идет кто, или почудилось?

И действительно, вскоре ее оглохшее ухо отчетливо уловило шаркающие шаги. Лязгнула щеколда в сенях, протяжно скрипнула дверь.

Старуха шагнула за печь и опасливо затаилась, вглядываясь в полутемень.

В избу ввалился дед. Бледный, что первый снег, запыленный, запыхавшийся с долгой дороги. Первым делом старик стянул тряпицу, обмотанную вкруг головы, хрипло вдохнул, а уж затем прошамкал беззубым ртом:

– Пить подай.

Старуха встрепенулась, проковыляла к кадке, набрала в черпак воды и протянула супругу. Пил тот долго и жадно. Прохладные капли стекали по его куцой бороденке, искрящимися бусинами падали на пол и тут же впитывались в побитый половик.

Оторвавшись наконец-то от ковша, старик утер рукавом льняной рубахи рот и вернул черпак бабке.

– Ну, чего? Рассказывай-показывай! – поторопила его супруга.

Дед лишь отмахнулся и устало присел за стол на коник.

– Сама увидишь сейчас.

В сенях вновь раздались шаги. Молодые, торопливые. Старуха в изумлении оглянулась на дверь и увидела, как в избу входит паренек. Холеный, откормленный, щекастый, будто барчонок. Только что грязный да испуганный. Встал он у порога, скомкал нервными пальцами подол рубахи и опустил глаза в пол.

Старуха перевела вопросительный взгляд на супруга.

– Что, неужто не признала? Это ж Егорка, сын купца Коншина.

– Ты где его сыскал-то?

– В амбаре купеческом. Притаился в сусеке. Я его попервоначалу за куль с зерном принял, ткнул в него палкой, а он как заверещит! Чуть на тот свет меня не отправил. Коншины-то, родители его, померли от хвори. Один он остался. Я его пожалел, приютить решил. Сыном нам будет.

Старуха вмиг переменилась в лице, расплылась в щербатой улыбке.

– А что? Ну и пусть будет. Мы старики одинокие, не дал нам боженька дите. Так хоть на старости лет счастья родительского испробуем.

Егорка швыркнул сопливым носом, поднял опасливо глаза.

– Да ты чего в дверях-то замер? Проходи, садись! Рада я тебе, – старуха жестом пригласила его расположиться за столом. – Как звать, говоришь?

– Егором, – сирота осторожно прошел к красному углу и уместился на самом краю коника, супротив от деда.

– Ох, сыночек, не купеческого мы рода, конечно, разносолов не сыщется у нас. Но чего пожевать, чтобы живот угомонить, найду тебе. Не побрезгуй уж, – старуха загремела посудой в бабьем куте. Дед молча наблюдал за ней, что-то напряженно обдумывая.

– Спасибо, бабулечка, буду рад, – парнишка смущенно заерзал на лавке.

Пока старуха собирала на стол, Егор немного огляделся. Изба была простая, тесная, но чистенькая. Пол выскоблен дожелта, тесаные бревенчатые стены тоже, печь белая, аккуратно выбеленная. У окошка в тени – а лучины не хватало, чтобы осветить все углы – угадывалось колесо резной прялки-самопряхи. Все бы ничего, да только откуда-то несло тухлятиной, будто крыса под половицей сдохла, да там и осталась гнить. Не сильно, но угадывалось явственно. От этого запаха скрутило живот в смутной тревоге. А может быть и от голода, кто его знает. Егор обернулся, ища поддержки в красном углу: образа в начищенных окладах смотрели строго и отстраненно. Божница была украшена белоснежным, вышитым красными петухами рушником, с краешку полки лежала пара запыленных колосков. И все бы ничего, но...

– Бабулечка, – обратился парень к хозяйке, – а чего лампадку иконам не запалите?

Старуха отерла руки о передник и рассеяно посмотрела на гостя.

– Да, как-то... – она пожала острыми плечами. – Замоталась я с хозяйством совсем. Вот и запамятовала. Нехорошо, конечно...

Миски да кружки появились на столе. Егор нетерпеливо взял плошку и отхлебнул ржаного киселя.

– Вкусно? – дед смотрел на него из-под густых бровей сурово, но голосом обращался ласковым.

– Вкуснее ничего не ел, – Егорка вновь приник к краю плошки. Уже несколько дней у него и макового зернышка во рту не было. И кисель действительно почудился ему лучшим кушаньем на всем белом свете.

– Мне вот какая дума пришла: а спустись-ка ты, сынок, в подызбицу да принеси к столу яблок моченых. С зимы осталась еще кадка одна. Ох и вкусные! Родителей твоих помянуть надо как следует. Бабка, осталась у нас еще брага?

– Отыщется чарочка, – не оборачиваясь от печи, ответила старуха.

И то правда. Перед Егоркой всплыл образ мертвого тяти поперек лежанки да черное раздутое лицо матери на пороге отчей избы. В груди защемило по-страшному, заболело, а к горлу подступил соленый ком. Парнишка поднялся с места.

– Половик этот отдерни, – указал пальцем дед, – там и вход в подпол сыщешь.

Егор послушно выполнил наказ. И правда: под домотканой дорожкой оказался небольшой деревянный люк с железным кольцом-ручкой. Подняв оный, парнишка почувствовал, как пахнуло из подвала мертвечиной. Вонь стала густой и резкой. Егор отворотил лицо. Брезгливо поморщился.

– То кошка наша старая, Лелька. Забралась в подызбицу, укрылась где-то за бочонками да подохла, скотина. А я теперь найти не могу, – торопливо промолвил старик, опережая вопрос. – Если обнаружишь холеру эту волосатую, достань, будь ласковым. А то совсем смрад этот измотал. А яблоки-то вон! Вон тут кадушка. Видишь?

Света в подпол проникало совсем мало. Чего говорить? В избе-то от одной лучины толку было чуть.

– Вроде вижу, – Егору и правда почудилась окружность струганой крышки кадки во влажной темноте погреба. Он сел на пол, боязливо свесил ноги, пытаясь нащупать землю.

– Да тут неглубоко совсем, – успокоил его старик, – не боись.

Мальчишка уперся руками о края люка, повис на миг, покачиваясь над пустотой, и сиганул вниз.

Неудачно приземлившись на пятки, он завалился набок.

– Ты там живой? – услышал он старческий голос у себя над головой.

– Да вроде бы, – простонал Егорка и поднялся, отряхивая одежду. Светлый прямоугольник люка высился над ним на расстоянии вытянутой руки. – А говорил, что неглубоко, а?

Дед взирал на него сверху. Глаз видно не было, только два черных провала да рубленная тень от длинного носа на левой щеке. Он отстранился от люка, взялся за крышку и с силой захлопнул ее, погрузив подызбицу в кромешную тьму.

– Эй, дядька! Ты чего! Не видно ж ни черта здесь! Ты зачем это меня закрыл?

Егор услышал, как по полу, наверху, волочат что-то тяжелое. Старик подбадривал бабку: «Давай, поднатужься! Вот так! Двигай... Еще разок! Опа!».

Тонкие проблески света, пробивающиеся в щели люка, потемнели, будто их чем накрыли сверху.

– Вы чего удумали?! – закричал Егор. – Откройте сей же час!

– Теперь точно не выберется колобочек наш, – услышал он приглушенный дедовский голос.

– Ну, и слава богу, – выдохнула запыхавшаяся старуха. – Славный какой этот сынок купеческий. Откормленный, холеный. Не то что звонарь. Шкура да кости. С него и взять нечо было.

– Дяденька, вы чего? – дрожащим голоском промяукал Егорка. На него накатила волна животного ужаса и непонимания. Как пить дать, шутку над ним решили учинить. – Отворите ради Бога! Страшно же!..

Ответа не последовало.

Егор подпрыгнул, ударил ладонью по крышке люка. Та не шелохнулась.

– Ты, друже, не шуми, – обратился к нему старик. – Мы поверху сундук, полный каменюк поставили. Так что не выбраться тебе.

– Вы это зачем? – Егора крупно заколотило.

Он услышал отдаляющуюся от люка строчку шагов, за ней вторую. Загремела посуда, задвигались чашки по столу, застучала деревянная ложка.

– Эй! Дядька! Освободите меня! – заорал Егор во все горло. – Отвори! Заклинаю, отвори!..

И тут его крик сорвался в нечленораздельный вой. Из глаз брызнули горячие слезы. Он гнал от себя очевидную разгадку, не давал ей заполнить голову, затопить ее обжигающим осознанием. Егор вопил и бил кулаками по грязным бревнам подпола, когда сундук со скрежетом отодвинули, а люк распахнули. В этот момент парнишка вмиг замолк и, распахнув рот в попытках вдохнуть, уставился на темный силуэт, возникший в прямоугольнике лаза.

– Дядька, миленький... – успел прогнусавить он, когда сверху в него плеснули водой. Кипяток! Егор закричал от боли и, словно кошка, отпрыгнул в темноту. Он прижался обожженной щекой к прохладному тесу. Кожа горела и пульсировала. Люк вновь захлопнулся, прогрохотал сундук.

Егор, закусив ворот рубахи, тихо подвывал. Он отнял лицо от бруса и наугад двинулся вдоль стены, ища сам не зная чего. Темнота стояла чернильная. В какой-то момент в живот ему ткнулось что-то твердое. Егор сначала испугался, отпрянул, но затем протянул руку и ощупал предмет. Нечто плоское, гладкое и широкое. Больше всего оно напоминало крышку стола. Парень продолжил изучать это, когда его пальцы наткнулись на какую-то лужу. Он поднял ладонь, сжал и вновь разжал. Липнет. Поднёс к лицу и осторожно втянул запах. Несло той самой тухлятиной и отдавало железом.

Егор в ужасе сделал несколько шагов назад, лихорадочно отирая руку о штаны, добрался до угла под люком и лопатками вжался в него.

Продолжение следует...