За стеклянной стеной. ч.5-6⁠⁠

Часть: 5

- Ты, конечно же, еще не знаком с общей классификацией психоактивов, — говорит мне Энфилд, когда мы выезжаем на Хорошевское шоссе.

На его бесценных часах половина третьего ночи, метро закрыто, и он везет меня домой.

- Грубо, вещества подразделяются на “быстрые”, “медленные” и странные”, — продолжает он, подрезая слишком уныло плетущийся Смарт. — К быстрым относится все, чем занимаемся мы, плюс кокаин и винт. Странные — это психоделики: кислота, грибы, синтетика.

- А медленные — это опиаты, так ведь?

- Именно. Самый страшный класс наркотиков. Никогда с ними не связывайся. Ни с ними, ни с теми, кто их употребляет.

Мы “догонялись” до тех пор, пока не кончился порошок. Целых шесть часов мы прожили в мире, где нет границ, запретов и разумных пределов. Стимулятор, принятый в таком большом количестве, “держит” очень долго, поэтому сейчас мы оба на взводе, нам зябко из-за повышенного давления, зато в душе мы расслаблены и можем говорить обо всем. И я до сих пор чувствую присутствие Киры, хотя ее с нами нет. Я до сих пор вижу, как ее маленький кукольный ротик улыбается мне на прощание, но мне не дает покоя то, как этот ротик отчаянно и страстно целует губы Энфилда. На время соединив свое сознание с ними обоими, я понял, что именно между ними происходит. Она дико и бешено влюблена, он позволяет ей себя любить. Потом он скажет мне, что никогда нельзя смешивать чувства и бизнес. Но это будет потом.

- “Скоростной” наркоман, — говорит мне Энфилд. — Даже будучи зависимым, никогда не убьет за дозу. Он перетерпит, переломается. Героиновый же с легкостью перережет тебе глотку всего за тысячу рублей. Это закономерность, которую не изменить, понимаешь?

Я киваю, глядя на пустынные тротуары. Я слушаю его, но думаю о своем. В параллельной вселенной я, быть может, набрался смелости и сказал бы ему:

- Если тебе не нужна Кира, если ты не ценишь ее, можно мне как-нибудь ей позвонить? Вдруг у нас получится?

И там, в параллельной вселенной, он пожал бы плечами, улыбнулся и ответил:

- Да ради бога.

Однако здесь, в реальности, у меня ни на что не хватает духу, и я молча гляжу в окно на мелькающие золотистые фонари. Но на какой-то момент параллельная вселенная вдруг соприкасается с нашей: Энфилд поворачивается ко мне, внимательно смотрит и говорит:

- Эй. Не забивай себе голову. Этой девочке нужны взрослые и состоятельные мальчики. Поверь, стоит мне упасть на дно, она будет первой, кто вытрет об меня ноги. То, что ты почувствовал под веществом — всего лишь иллюзия. Наркотики всегда врут нам, просто опытный “юзер” способен распознать эту ложь.

Почему-то я верю ему и не злюсь за эти слова. Даже если его откровенность — тоже наркотическая иллюзия, пусть так, сегодня я готов быть обманутым. Зачем-то я спрашиваю:

- Ты давно с ней встречаешься?

- Я не встречаюсь, — отвечает Энфилд, заворачивая в мой двор. — Я просто даю ей работу и снимаю квартиру, со всеми вытекающими, ты понимаешь. У меня вообще-то жена есть.

Я не хочу, чтобы он подъезжал к самому подъезду, мало ли кто из соседей увидит или, хуже того, родители. Вопросов потом не оберешься. У меня и так шесть пропущенных вызовов от мамы и три от Даниэля. Никто не привык, что я гуляю допоздна, не предупредив.

- Тебе будет тяжело заснуть, после такого марафона, — говорит Энфилд, открывает бардачок и достает упаковку каких-то таблеток.

В салоне темно, и я не могу разглядеть названия на пачке. Лешка достает блистер, выдавливает пару маленьких таблеток себе на ладонь и протягивает мне.

- Положи под язык. Придешь домой, полежи в теплой ванне, или хотя бы постой под теплым душем, только не очень горячим. Отоспись, как следует. Я скажу операторам, чтобы не дергали тебя до обеда. И не думай ни о чем.

Я смотрю на таблетки, но не решаюсь положить их в рот. Тогда Энфилд опять улыбается этой своей улыбкой “опытного юзера”. Дети, мол,всему вас надо учить.

- Это просто снотворное. Успокоит и вырубит тебя через полчаса. Давай, беги, мне еще домой через всю Москву ехать.

В прихожей темно, как в могиле. Двигаюсь на ощупь. Доносится отцовское храпение и повизгивание пса — видимо, снится что-то. На носочках пробираюсь в ванную, включаю воду и долго тупо смотрю на вырывающуюся из крана струю. Господи, до чего я дошел… Я вру, я пропадаю непонятно где, я верю тем, кто на самом деле, ненадежен, и влюбляюсь в тех, кто вряд ли достоин любви. Я ужасен. Если бы только я знал, насколько ужасно все будет дальше, я бы просто лег спать, а не изводил себя мыслями.

“Не думай ни о чем,” шепчет Энфилд в моей голове.

Я послушно не думаю, раздеваюсь и опускаюсь в ванную. Мне тепло и спокойно, как и должно быть. Все, что было, нормально. Он сказал, что это нормально, он сказал, что человек свободен в выборе и полете своего разума.

“Все, что ты видишь вокруг и внутри себя — это и есть ты сам.”

Откидываю голову и закрываю глаза. Наверное, Лешкины таблетки начинают действовать, потому что тело легкое, а в голове приятная муть.

“ Есть вещи, которые выше логики”, продолжает мурлыкать Энфилд внутри меня. “Когда-нибудь ты многое перепробуешь и узнаешь… Когда-нибудь..”

Где-то на мохнатой границе сна я вижу нас троих в виде фигурок из пластилина разного цвета. Мы переплетаемся во множество спиралей и устремляемся в небо.

“Ни с кем не делись тем, что чувствуешь. Они все равно не поймут”.

Далеко-далеко, через километры я слышу напористый стук, и когда его больше невозможно игнорировать, открываю глаза.

- Ты живой там? Открой дверь! Мне на работу надо.

Это мама. Я все еще в ванной. В ледяной! Который час-то, Господи? Выныриваю из холодного ужаса, зуб на зуб не попадает. Заворачиваюсь в полотенце и лезу в карман джинсов, чтобы отыскать мобильный и посмотреть время. Половина седьмого утра! Я проспал в ванной почти четыре часа! Из зеркала на меня хмуро глядит существо, похудевшее за ночь, наверное, килограммов на пять. Мощные стимуляторы выкачивают из тебя жир получше пластических хирургов, правда. Щеки впали, глаза провалились, а нос заострился. Какой кошмар.

Наскоро вытираюсь, одеваюсь, открываю матери дверь и, стараясь не смотреть ей в глаза, мямлю:

- Прости, из клуба поздно вернулся, заснул прямо здесь.

- С кем гулял хоть? — спрашивает мама.

- С Дани и девчонками, с кем еще?

- Ну, надо же, — говорит мама, и я понимаю, что, скорее всего, вчера вечером Дани заходил и искал меня.

К черту все. Спать.

Наркоман врет всегда. Нет, не так. Энфилд настрого запретил называть таких, как мы, наркоманами. “Юзеры”, потребители психоактивных веществ. Итак, “юзер” всегда врет, всем и себе самому. “Юзер” врет, что наркотики — это просто его хобби и субкультура. “Юзер” врет, что тратит все деньги на шмотки и свидания. “Юзер” врет, что он всего лишь “юзер”, а не наркоман. Но это я пойму намного позже.

Дани будит меня около полудня, обиженный, как ревнивая жена. Он понимает, что вчера я прикоснулся к чему-то прекрасному, но ему вход туда был воспрещен. Он где-то в городе, судя по гудящему в трубке ветру. Говорит:

- Ништяк погуляли с Энфилдом, да?

- Нормально — отвечаю. — Кофе попили, поговорили о том, о сем.

- До двух часов ночи, ага! Расскажи это моему глухому дяде Альберту.

У него правда есть дядя Альберт, и он правда глухой. Нормальный мужик, целыми днями либо склеивает модели самолетов, либо играет с соседом в шашки.

За все свои двадцать лет я ни разу не лгал Дани, и сейчас мне дается это с огромным трудом, поэтому я сдаюсь и рассказываю ему все о вчерашнем, о PV4 и о Кире.

- Вот оно как, — то ли задумчиво, то ли с сарказмом говорит Дани. — На телку босса позарился, значит.

- Она не телка!

- Неважно. И в связи с этим тебе дали выходной? Ну… потому что ты же теперь особенный, да? Персона, приближенная к императору?

- Дань, хватит…

- Все, пока. У меня работы полно. Мы же простые люди. Не то, что вы там…

В итоге мы с Дани, конечно же, миримся. Мы не можем долго находиться в ссоре, так или иначе, снова начинаем перезваниваться, встречаться, но на этот раз что-то все-таки раскололось, и у него в душе и у меня. И да, я действительно стал особенным, не просто закладчиком, как раньше, а тем, с кем Энфилд изредка обсуждает свои идеи и решения. PV4 определенно сблизил нас, или мне это только показалось. В любом случае, Лешка периодически звонит, назначает встречу в какой-нибудь кофейне, где мы сидим и говорим о перспективах развития рынка. Может, со стороны трудно поверить, но в торговле наркотиками мы на полном серьезе употребляли такие слова, как “рынок”, “ниша”, “фокус группы” и прочую деловую хрень. Энфилд больше не пугает меня так, как раньше. Теперь я вижу в нем обычного человека, с юмором, с перепадами настроения, с привычкой скручивать салфетки в тугие жгутики и размазывать крем по пирожным. Но все это до поры, до времени.

А пока что мы общаемся, работаем, планируем, и да, мы употребляем. Не часто и совсем не то, что продаем другим. Энфилд приобщает меня к своей культуре, к той, которую я сам не могу себе позволить.

- Я вообще-то приверженец натуральных веществ, — говорит он мне, вычерчивая на карманном зеркальце жирные “дорожки” карибского кокаина. Мы сидим в его машине, где-то в Свиблово или Медведково, одним словом, у черта на рогах. — Китайская синтетика, которой травится наша “незолотая” молодежь… Знаешь, она меня даже пугает иногда.

- Но при этом ты ее продаешь, — отвечаю я и беру у него стеклянную трубочку. Он не любит скручивать купюры, чтобы нюхать порошки. Только тоненькие, стильные стеклянные трубочки.

- Умею продавать, вот и продаю. Кстати, ты тоже.

Как ни крути, но чем ближе я к Энфилду, тем дальше от Дани. Я хочу разъяснить вам один момент о наркоманах. Или о “юзерах”, как будет угодно. На стадии, когда ты увлечен веществом, все прочее для тебя как бы перестает существовать. Ты отгорожен от мира условной стеклянной стеной, но до последнего это отрицаешь.Твои обещания становятся пустым звуком, твои планы подстроены лишь под собственные потребности. Неупотребляющие друзья тебе более не интересны, а из употребляющих ты выбираешь тех, кто “пожирнее”: старше, богаче, опытнее, влиятельнее. На этой стадии ты еще боишься вляпаться в зависимость и свято веришь, что такие “умные” друзья тебя от нее уберегут. Видимо, поэтому я так тянусь к Лешке, и, видимо, это он имел в виду, когда говорил о своих отношениях с Кирой.

И пока я пребываю в надежной тени Энфилда, нюхаю его нереально дорогой кокс и обсуждаю дела, с Дани происходит нечто страшное. Но я этого не замечаю. Просто не хочу замечать. Я прекрасно осведомлен о том, как расширяется наш ассортимент, меня держат в курсе новых поставок питерского амфетамина, но я в упор не вижу, что Дани дико потерял в весе. Мне не до этого. Нет, мы по прежнему созваниваемся и встречаемся, но я почти его не слушаю, а сам твержу “Энфилд то, Энфилд это”. Дани это бесит, но он старательно скрывает свою злость. Боится потерять самого близкого в мире друга, которым я, откровенно говоря, на тот момент уже не являюсь.

Так заканчивается 2010 год и начинается новая эра — эра спайса, “солей ” и синтетических психоделиков Александра Шульгина.

Часть 6:

Я до сих пор искренне верю, что весь наркотрафик не только контролируется федеральными службами, но и создается ими же. Иначе никак не объяснить то безумие, которое начинает твориться в 2011 году. Спайс во всем мире, включая Россию, официально запрещен к продаже с 2009 года, но в 2011 им открыто торгует каждый мало-мальски уважающий себя онлайн-дилер. А супердилер, который мнит себя Богом, выбрасывает на столичный рынок все многообразие реагентов. Они обозначаются единым буквенным кодом JWH, а чтобы потребитель не запутался, им дают поэтические имена: “Даймонд”, “Ромашка”, “Голд”…

Одновременно с курительными смесями в онлайн-продаже появляются синтетические психоделики семейства 2С, разработанные биохимиком Александром Шульгиным, который в эти годы еще жив и здравствует в Штатах. Вещества это недорогие и ”на любителя”, поэтому, после долгих измышлений и расчетов, Энфилд решает не трогать эту долю рынка и с головой уходит в поставки спайса. Сам он, при этом, категорически отвергает этот продукт, даже не пробует его.

На каждый новый вид спайса бета-тестеры слетаются, как коршуны на тушу убитого бизона, а за ними следует шквал клиентов. Спрос намного превышает предложение, мы не успеваем распихивать закладки, Энфилд не успевает отправлять заказы в Китай и налаживать мосты с новыми лабораториями. Деньги он, тем не менее, гребет лопатой, кокаин употребляет лошадиными дозами, почти не спит, совсем не ест и, кажется, теряет в день по килограмму веса.

- У меня в планах оптовые продажи в регионы, — рассказывает он мне как-то вечером в конце января.

Мы сидим в квартире Киры на Полежаевской, но ее самой нет — уехала на пару дней к родителям в Подольск. Энфилд склонился над ноутбуком, барабанит по клавишам, курит одну за одной, снюхивает километровую “дорожку”, просит сделать ему кофе, выпивает практически залпом, закуривает, опять долбит по клавишам, опять насыпает и вынюхивает тонну кокаина и опять просит кофе. А еще постоянно подергивается, поеживается, озирется и смотрит в окно — паранойя, свойственная “скоростным” наркоманам. На протяжении последних двух недель он то и дело в кровь расчесывает шею и руки из-за тактильных галлюцинаций. Когда он молчит, его челюсть ездит из стороны в сторону, а зубы жутко скрипят и клацают. Когда он говорит, часто оставляет мысль недосказанной или вообще уходит от темы в дебри. Плохой он стал, и он сам это знает.

- Никому не говори, но мне нужен небольшой тайм-аут, — произносит он, закурив очередную сигарету. — Я сторчусь, если срочно не сделаю передышку, серьезно.

Я киваю и в сто двадцать пятый раз иду делать ему кофе. Без кофеина, а то вообще с ума сойдет.

- Ты ведь понимаешь, что я завалю бизнес, если буду так употреблять? Надо мне притормозить, понимаешь?

Я снова киваю. Это первый раз, когда он говорит что-то о себе, признает свою неправоту или слабость.

- Я уеду из города недели на две, отоспаться, привести себя в порядок, — он опять зачем-то выглядывает в окно, потом подозрительно всматривается в темноту коридора, нервно скребет загривок и резко захлопывает крышку ноутбука.

- Все, устал, — говорит. — Не могу больше.

Я спрашиваю, куда он поедет.

- Не надо тебе этого знать. И никому не надо. Кто бы ни спросил — закладчики, операторы, парни из питерской лаборатории, ты ничего не знаешь, понял?

- Понял.

- Никто не должен знать, что у меня проблемы, это ты тоже понял?

- Тоже понял. Только зачем ты мне-то это рассказал? Уехал бы и все, без объяснений. Можешь, в конце концов, себе позволить.

Энфилд закуривает новую сигарету, прислоняется спиной к стене и смотрит на меня в упор, но зрачки его при этом бегают, будто дрожат мелкой дрожью.

- Потому что мне нужен тот, — говорит он. — Кто будет отслеживать продажи и молчать. Чтобы без меня все работало так же, как и со мной. Если не справишься, скажи сразу.

- Я справлюсь, — отвечаю я.

Лешка уехал следующим же утром, разослав по почте всем сотрудникам “Лаборатории” указание не беспокоить его до такого-то числа и по всем вопросам звонить мне.

Я пообещал ему справиться и справился, даже более чем. Но далось мне это нелегко. За время отсутствия Энфилда произошло трагическое событие, заставившее ужаснуться всех дилеров от мала до велика. Кто-то завозит в Москву партию спайса, от которого в течение пары дней умирает более десятка человек. Этой новостью пестрит Интернет, ее транслируют по федеральным каналам, о ней говорят в метро и супермаркетах. Госнаркоконтроль открывает охоту на все курительные смеси.

Я помню, какой бардак творился в те дни в “Лаборатории”. Я постоянно названиваю Энфилду, но все его телефоны отключены, а мне, в свою очередь, звонят люди и задают два вопроса: “Где Энфилд?” и “Что делать?” Я миллион раз проклял его за то, что он оставил меня отвечать за свою чертову “Лабораторию”, я ежесекундно проклинаю себя за то, что вообще в это ввязался, но операторы и закладчики со всей Москвы звонят без перерыва:

- Где он? Заказы на спайс принимать?

- Я не повезу это дерьмо в Бутово, там вчера, говорят, облава была.

- Пишет какой-то непроверенный покупатель. Что, если ГНК?

- Где? Что? Как?

На четвертый день этого безумия я отключаю собственный телефон, ухожу на берег реки недалеко от дома и битый час стою там в тишине, пытаясь что-то придумать. Я очень хочу поговорить с Дани, посоветоваться, просто пожаловаться на жизнь, но мы сейчас совсем не в ладах. Об этом я расскажу чуть позже, обязательно, сейчас же смысл в том, что меня буквально раздирают на части.

Тогда я в последний раз набираю номер Энфилда, и, услышав очередное “абонент недоступен”, принимаю волевое решение, которого от меня, не ожидал никто, даже я сам. В особенности, я сам.

Я снова включаю телефон, звоню оператору Кристине и не терпящим возражений тоном объявляю:

- Заказы на спайс не принимать, мотивируя тем, что мы им не торгуем и никогда не торговали. С нашего раздела на сайте убрать все предложения по спайсу, удалить отзывы тестеров и клиентов. Короче, полностью вычистить страницу от любого упоминания о курительных смесях.

- Это распоряжение Энфилда? — спросила она тогда.

И я ответил:

- Разумеется. Не сам же я это придумал.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что сделал. В подпольных складах, где я ни разу не был, будут пылиться залежи самого на данный момент востребованного товара. Отказавшись от продажи спайса, в день мы будем терять десятки, а то и сотни тысяч рублей. Он меня убьет. Однозначно прикончит. Я умру в мучениях.

И когда я уже почти готов пойти на попятную и отменить свое решение, мне звонит Дани.

- Ты где?

- В нашем районе, — отвечаю. — На берегу. А что?

- Троих ребят “приняли” со спайсом, на Таганке, на Южной и в Перово. Наших ребят, слышишь?!

У меня руки холодеют и сердце заходится. Я кричу в трубку:

- Ты сам-то где, Дань?

- Еду в сторону дома. Я пустой, не переживай.

В наркобизнесе есть одно золотое правило: если тебя задерживают с “весом”, молчи и бери все на себя. Это юридически верно, потому что за преступление, совершенное в одиночку, всегда дадут меньше, чем за групповое. Я знаю, что парни, которым сегодня не повезло, никогда не потянут за собой остальных, тем не менее, чувствую себя крайне неуютно.

Дани говорит:

- Дождись меня на берегу. Ну… если, конечно, у тебя более важных дел нет.

- Да нет у меня никаких дел, Дань. Подъезжай, я жду.

Я уже говорил, что с Дани мы в последнее время не ладим, но виновен в этом не только я. Где-то около месяца назад, когда Энфилд был еще вменяем, он сказал мне:

- Обрати внимание на своего дружка. Косячить много стал, соображает хреново.

Но я не успел, потому как в скором времени хреново соображать начал сам Энфилд — у него открылась дикая паранойя, он то и дело таскал меня за собой по разным местам, заставлял делать расчеты, которых сам делать был уже не в состоянии. В итоге, я совсем запустил Дани, почти не видел его, да и слышал редко. Он, впрочем, тоже перестал нуждаться во мне так, как раньше. После работы пропадал где-то; в те редкие случаи, когда я предлагал встретиться, ссылался то на простуду, то на неотложные дела. Треснула наша двадцатилетняя дружба. Треснула и начала разъезжаться по швам. В итоге, когда он подходит ко мне на берегу замерзшей реки, я вижу жутковатое зрелище, к которому оказываюсь не готов.

Он по-прежнему похож на Курта Кобейна, только уже в последние годы. Тощий, как щепка, небритый, с отросшими грязными патлами, опухшми веками и искусанными в кровь губами, он стоит рядом со мной, будто призрак нашего разбитого будущего. Зябко кутается в шарф, шмыгает носом и вытирает сопли прямо варежкой. Это ужасно. Где весь его французский шарм: кокетливая полуулыбка, романтично-хитрый взгляд? Передо мной стоит обычный наркоман, ни больше, ни меньше.

- Это ведь ты скомандовал убрать из “Лаборатории” весь спайс? — говорит Дани, поглядывая на меня из-под занавеси немытых волос. — В смысле, это же не его идея была, да?

Дани люто возненавидел Энфилда с тех пор, как тот выделил меня из общей массы закладчиков и приблизил к себе. Дани никогда не называет его по имени или фамилии — исключительно “он” или “этот”.

Мне надоело постоянно врать, и я тихо отвечаю:

- Да. Я вообще понятия не имею, где он.

- Очень странно, — Дани вскидывает голову и смотрит на меня с сарказмом и вызовом. — Я-то думал, у него нет от тебя секретов. А?

Господи, как он жутко выглядит и как отчаянно себя ведет. Невероятно тяжело смотреть на него такого, больного, обиженного. Он сейчас как брошенный породистый пес, который, скитаясь по грязным канавам, все же пытается сохранить остатки достоинства. Мне безумно его жаль, почти до слез. Я говорю:

- Дань, не надо вот этого…

- А разве мне есть что терять? Ты забрал моего брата и превратил его в ручную зверушку Энфилда!

Дани лезет в карман куртки, наверное, за сигаретами. Но пальцы у него замерзшие и не слушаются, поэтому он неловко достает и тут же испуганно роняет на снег обугленный стеклянный пузырек из-под нафтизина. В таких варят героин. Мне все ясно.

Мы оба смотрим на этот пузырек, как завороженные, я и Дани. Наконец, я обретаю дар речи.

- А ты, — глухо произношу я, не отрывая взгляда от случайной находки. — Забрал моего брата и превратил его в героинового торчка. Сука!

Я толкаю его в грудь и сбиваю с ног. Честно, в тот момент мой рассудок отключился напрочь. Я пинаю его по чем попало, не задумываясь, потом набрасываюсь сверху и бью кулаком в лицо, раз, другой, третий, десятый… Он не отбивается, даже не сопротивляется почти. Лежит тяжелый и угловатый, как мешок с ветошью.

- Когда ты, мразь, собирался мне сказать?! — ору я, чувствуя, как начинают неметь костяшки пальцев. — Зачем ты это начал? Зачем, сука, зачем?!

У меня устает рука, я останавливаюсь, глубоко вдыхаю и вижу, что натворил. Все в крови, его лицо, волосы, шарф, даже талый снег в кровавых брызгах. Но сам Дани, эта сломанная окровавленная кукла, смотрит на меня ясно и… смиренно, что ли. Жуткий взгляд, настолько отрешенный и страшный, что мурашки по спине.

- Господи, Данька…

Я сгребаю его в охапку и прижимаю к себе. Он беззвучно ревет, пачкая мою куртку кровью и соплями. На берегу, кроме нас, ни души, разве что где-то за оврагом мужик выгуливает собаку. Ни машин не слышно, ни разговоров, только его тихое рыдание.

- Пошли домой, — бормочу я, поднимая его с обледенелой земли. — Пошли, Дань… Прости меня, я мудак, прости, прости…

Я тащу его вдаль от реки в жилой квартал, где нас станут разглядывать соседи и давать друг другу новый повод для сплетен.

- У меня дома никого, пошли, умоешься, Господи, какая ж я скотина, Данька…

Он сплевывает кровь на мокрый асфальт и говорит:

- Нормально все… Нормально.

Дома я помогаю ему отмыться, ощупываю его переносицу и убеждаюсь, что не сломал. Хоть что-то радует. Усаживаю его в кресло, набираю из морозилки льда, засыпаю в пакет и вручаю Дани. Приложи, мол. Ношусь по квартире и матерю себя сквозь зубы — сперва дел натворил, а теперь забочусь. Достаю припрятанную отцом бутылку коньяка. Будешь? Кивает. Разливаю по бокалам. Пару минут молча пьем, смотрим, кто куда, потом я не выдерживаю:

- Давно ты? Ну… на героине.

- Примерно столько же, сколько ты предаёшься элитным энфилдовским утехам.

- Не язви. Давай серьезно.

- Давай. Месяца четыре.

- Бля… И мне, главное, ни слова!

Дани мрачно улыбается, но уже без прежнего сарказма.

- А кому мне было говорить? Тебя же никогда нет. Ты хоть сам замечал, как сильно от него зависишь? Ни шагу без него ступить не можешь, ни слова вымолвить! Ты и правда у него как собачонка, из тех, что гламурные телки в сумках носят и кормят с рук! Хороший песик, скушай печенюшку!

- Прекрати…

- Нет уж, дослушай теперь! Сколько раз я звонил тебе, хотел встретиться, поговорить, может, и рассказал бы тогда, но что ты мне всегда отвечал? “Я сейчас не могу, я жду Лешку на Маяковской”, “Извини, мы с Лешкой едем в область”… Ты не представляешь, как он меня достал, твой Энфилд! Меня воротит от этой сволочи! Всю Москву затравил своим китайским говном, а сам в шоколаде. Народ загибается от спайса, а он срать на это хотел!

- А что он должен был делать?- слабо протестую я, — К тому же, это не его спайс был…

- Да ты всегда его оправдываешь, как родного! И вообще, откуда ты знаешь, сколько людей от его химии умерло? Скольких он убил? Тебе разве отчеты по почте присылают? Полагаешь, ты для него что-то значишь? Да если даже ты вдруг умрешь, он на следующий день не вспомнит твоего имени! Для него люди — дерьмо, мусор, пешки, средство получения прибыли, понимаешь?

- Понимаю, — серьезно отвечаю я.- Но при этом ты продолжаешь на него работать, ибо тоже хочешь прибыли. Это двойные стандарты, Даниэль.

- Возможно. Но не одним же вам жить по двойным стандартам. Каждый выживает, как может.

Некоторое время мы напряженно молчим, потом я снова разливаю по бокалам коньяк и как можно мягче спрашиваю:

- Откуда героин, Дань? Где берешь?

Дани отпивает немного, морщится, поднимает на меня глаза и долго смотрит в упор, не мигая.

- Что? — не понимаю я. — Объясни по-человечески.

- Что бы я тебе сейчас ни сказал, ты мне все равно не поверишь, — он прищуривается и наклоняет голову набок.

Я залпом допиваю коньяк и ставлю бокал на журнальный столик. Говорю:

- Энфилд не торгует героином.

Дани улыбается разбитыми губами:

- Нет. Конечно же, нет.

- Это полный бред!

- Конечно, ты прав. Не бери в голову.

Мы долго молча стоим в прихожей, я помогаю Дани надеть его испачканную куртку. Я действительно виноват в том, что сейчас он пропадает, я не уследил, а должен был. Он всегда был мечтателем и поэтом, а я “приземлял” его, ориентировал в реальности. И сейчас, когда он в беде, я обязан что-то сделать, но что? Наркоман живет за стеклянной стеной, и как в нее не бейся, результата не будет.

Завтра я что-нибудь придумаю. Завтра я возьму ситуацию в свои руки, крепко, и больше никогда не выпущу. Если не придумаю сам, то поговорю с Лешкой, и уж он то точно найдет решение. А если и он не найдет, то я просто увезу Дани из города, куда-нибудь в глушь, и буду держать там до тех пор, пока он не поправится. Я найду выход из этого стеклянного коридора. Просто не могу не найти…

- Все будет нормально, — говорю я Дани.

Он кивает, пытаясь намотать на шею окровавленный шарф. Я отбираю его и бросаю на пол. В мусор эту дрянь, в мусор наши ссоры. Я больше не брошу братишку.

- Давай чуть-чуть потерпим, — говорю я ему. — И скоро все это закончится.

- Закончится, — эхом отвечает Дани и уходит.

Из окна своей комнаты я смотрю, как он, прихрамывая, бредет по двору под золотистыми вечерними фонарями к своему дому.

А полчаса спустя объявляется Энфилд.

Часть 1-2: За стеклянной стеной. ч.1-2

Часть 3-4: За стеклянной стеной. ч.3-4