Эта собачья жизнь⁠⁠

Такой лай ты слышишь впервые за три месяца работы в этой ветклинике. Дожевав нехитрый обед, выглядываешь из комнаты отдыха в коридор. Там уже тихо. Высокий мужчина и заведующая стоят на пороге её кабинета и улыбаются. То есть мужик скалится, а лица Яны Юрьевны не видно, но ты и так помнишь её дежурную улыбку.

– Рад, что мы друг друга поняли. Рассчитываю на вашу оперативность, это очень поможет моей руке, – бросает гость, разворачивается и идёт к вестибюлю. Деловой пиджак сползает с плеча со стороны перебинтованной руки на перевязи. Мужчина останавливается и здоровой возвращает пиджак на место. Ворчит, как рычит, и шагает прочь.

Заведующая выдыхает, оглядывается и успевает поймать тебя взглядом.
И вот ты уже возмущаешься:

– Она не старая и тяжело не больна. Так с какой стати?

И это глупо: Яна Юрьевна и сама знает, учила этому, повторяла. Не тебе, так Кеше, который принял вот так однажды сиамскую. Спросили его тоже: "С какой стати?" Отвечал: "Хозяин – барин, разонравилась она им, и аллергия у детей". Но ты подозреваешь: ему, похоже, это в кайф.

– Она набросилась на человека, чуть кисть не отгрызла, – доказывает заведующая, разводя руками.
– Это у этого-то с перемотанной ладошкой?

Она кивает.

– Да он мог просто...
– У него заключение травматолога, – перебивает Яна Юрьевна. – Там всё. И рваная рана, и неполный отрыв большого пальца, и десять швов.

Протест в тебе подсдувается.

– Да он, может, сам виноват.
– Это собака его сына семилетнего. Говорит, рука-то ладно, хорошо, что на сына ещё раньше не накинулась. Никогда, мол, не слушалась, на людей рычит без повода.

Ты не веришь, перед глазами все ещё этот скользкий тип в дорогом костюме и сияющих ботинках:
– Конечно, говорит, собака-то нам не расскажет.
– Ну вот. Что тут поделаешь, – кивает она.
– То есть, Ян Юрна, вы же сами...
– Да знаю я, знаю!

В глазах читаешь боль и тихую мольбу: не начинай, а, прошу.

– Ну, давайте хоть понаблюдаем, какая она агрессивная и несговорчивая, на бешенство проверим, если потребуется. И мужику ж в плюс, предупредить-то надо, если что.

Яна Юрьевна мотает головой и запускает пальцы в свои прекрасные пшеничного цвета волосы. Новая стрижка ей очень идёт.

– Нет, всё надо сделать сегодня, – выдыхает она.

Выходишь во внутренний дворик. Двухэтажное здание окружает его буквой "П". Клиника занимает первый этаж левого крыла. В правом – торговые павильоны, салон красоты. Второй этаж отдан под офисы, там и ваша бухгалтерия с кабинетом директора. На заключительном собеседовании его особо интересовало, есть ли у тебя, помимо прочего, опыт продаж. "Если "Авито" считается, то да", – вырвалось тогда. Шутка Льву Санычу не зашла.

За решётчатым забором дворика начинается молоденький лес. Листья берёзок уже окрасились жёлтым. Лето пронеслось за миг, дальше – неизвестность. Что для тебя, что для Оди. Так зовут собаку. В специальном загончике она лежит на земле, опустив голову на лапы. Овчарка, немецкая, короткошёрстная, молодая, на вид год-два. И всё. Большего не знаешь и не узнаешь: не дали. Даже имя пришлось вырывать с боем.

– Как зовут?
– Это лишнее. Понимаешь же, что так будет только сложнее, вот и не спрашивай, – настаивала заведующая.
– Как её имя, Яна Юрьевна?
– Да, Господи! Кличка Оди.

Идёшь к вольеру, ступая по гравию. Головы не поднимает, но уши навострила. Хвост неподвижен. Подходишь ближе к решётке – рычит тихо, сильнее припадая к земле. И ты сворачиваешь к белому пластиковому столу и стульям. Такие можно увидеть на пляже или в точках продажи мороженого. Как они оказались здесь – загадка, но теперь этот круглый стол – курилка. Выбираешь стул покрепче. В центр стола воткнут большой пляжный зонт, по куполу, сине-красному с логотипом "Пепси", лениво стучат капли.

Убивать тебе приходилось. И в эти месяцы, и в дни студенческой практики. Был Дедушка Кот с абдоминальной лимфомой, была сбитая дворняжка с переломом позвоночника, безымянная и безродная. Они уснули на твоих руках, их боль ушла. Но был ли миг счастья, облегчения, миг благодарности перед тем, как всё исчезло, или только страх перед наступающей пустотой?
Оди, зевнув, принимает позу Сфинкса, смотрит вокруг. Кончик хвоста оживает.

Что ж ты, красавица, наделала? Зачем цапнула руку мстительного господина?

Она не отвечает, да ты и не спрашиваешь. Становится прохладно, но мурашки по телу не от этого. Ты в ловушке, и выход из неё через страшное.

– Нет, всё надо сделать сегодня, – выдыхает Яна Юрьевна.
– Да почему?
– Этот хмырь владелец здания, он звонил директору, директор – мне. Если откажем, возникнут проблемы с дальнейшей арендой. Серьёзные проблемы.
– Вот так просто?
– У меня кредит и ребёнок. Не смотри на меня так, – отворачивается она.
– А ещё у вас собака.
– Да, и если бы она... если бы я знала, что она может напасть на мою дочь...

Она не договаривает.

– Усыпили бы? – не церемонишься ты.
– Нет, но...
– И я не стану этого делать.

Собственная смелость удивляет.

– Тебя уволят. Директор, он не поймёт.

"И пускай!" – почти слетает с губ, но вовремя понимаешь: ты уйдёшь, а беднягу всё равно убьют. Дёрнут из отгулов Кешу, и тот явится смертью во плоти.

– Как её зовут? – выдавливаешь, почти не разжимая челюстей.
– Она в вольере одна, не ошибёшься.
– Как зовут?

Оди высунула язык. Смотрит на тебя. Шёрстка местами поблёскивает искорками дождевых капель. Она словно их не ощущает.

Вы в ловушке.

У тебя нет ни дочки, ни сына, нет кредитов, но есть хозяин квартиры, которому надо платить, и мать, которой хочется доказать, что побег из дома не глупость, а взрослый поступок.

– Что мы теперь будем делать? – произносишь уже вслух.

Оди вскакивает на лапы. Хвост слегка покачивается. Минуту собака смотрит, но сказать тебе нечего. И она отворачивается. Идёт по периметру загончика, обнюхивая землю. Выпустишь её – ведь не сбежит, будет ждать хозяина, и не прогонишь.

Холодно. Это всё ветер. Задувает за воротник. Края зонта хлопают, сбрасывают капли. И пахнет мокрой травой, влажностью леса и едва слышно — свежим кофе. Кто-то не закрыл окно. Скрещиваешь руки на груди, пытаясь удержать тепло. От прикосновений ледяных пальцев только хуже. Ёжишься, шмыгаешь носом. Но уходить не хочется. Сидеть бы и дальше так: тихо, покойно, на тайной обочине безумного мира, дышать, дышать на руки, слушать дождь и ждать, пока подруга, беззаботная душа, нарезвится и подбежит к ногам, и гладить её, чесать и обнимать, горячую и мягкую.

Оди находит на земле ветку, каким-то чудом заброшенную в вольер. Обнюхивает, виляет хвостом. Наконец, хватает зубами. И замирает: отнести некому. Хозяин, где ты? С веткой в зубах трусит по кругу.

Ты встаёшь со стула, тот скрипит. Оди оборачивается. Медленно подходишь к решётке, опускаешься на корточки. Оди вздёргивает хвост и пружинящей походкой подбегает. На последних шагах мешкает, присматривается. Ты тихо киваешь. И она приближается, укладывает ветку на землю у самой решётки. Садится.

– Умница, – произносишь ты и смеёшься.

Удаляешь клещей с кожи за ушами перепуганного кота. Короткошёрстный "британец" по имени Беня. Хозяйка рядом удерживает его, успокаивает.

Поправляешь лампу для лучшего обзора, когда в кабинет заглядывает заведующая:
– Она всё ещё в вольере.
– Знаю.
– Время.
– Собака спокойная и здоровая на вид. Может, поговорим ещё с хозяином?

Подцепляешь клеща тик-твистером, аккуратно выкручиваешь.

– Ну, попробуй, попробуй, подъедет как раз к концу дня. Но совсем не для бесед и поучений.

И хлопает дверью. Беня ругается, ещё поворот – и клещ извлечён. Дверь снова открывается.

– Хотя знаешь, не утруждайся, сделаю сама. Только перед директором потом прикрывать не стану, – истерит Яна Юрьевна. И вмиг превращается из уважаемой женщины в мстительную стерву.
– Не надо, я успею, – ворчишь ты.

Сильно ж её этот хмырь растревожил: сама ведь завела за правило не выяснять отношений при клиентах.

Секунды ещё глядит испытывающе.
– Поторопись, – и уходит.

Ты в вольере, по ушам бьёт лай. Оди, прыгая на задних лапах, бросается на решётку. По другую сторону – мальчишка. Невысокий, полненький, белобрысый. В руке у него что-то белое.

– Ты кто такой?

Подходишь ближе. Оди успокаивается и чуть отстраняется.

– Что вы хотите с ней сделать? – спрашивает пацан. Овчарка усаживается рядом, прямо жмётся к ограде.
– Ничего.
– Врёте! Вы хотите её убить.

Он сказал "убить", не "усыпить". Мальчишка прямолинеен, как игла.

– Нет, не хотим, – успокаиваешь ты. Не ребёнка даже – собаку. Оди чуть подалась вперёд, напряглась.
– Но папа сказал, что вам придётся.

Что-то белое в руке – это гипс по локоть.

– Так Оди твоя собака? – выдавливаешь улыбку.
– Моя.

И его рука на автомате тянется погладить овчарку, но врезается в решётку.

– Что у тебя с рукой? Оди и тебя укусила?
– Нет! Это враньё! – злится мальчик. – Она вообще никогда, она хорошая...
Оди рычит в твою сторону.
– Тихо-тихо, я верю. Вижу, что хорошая... А ты, наверно, упал неудачно, да, и сломал?

Пацан на секунду задумывается. Колеблется, но выпаливает:
– Нет, не падал. Это папа, а Оди хотела защитить. Она хорошая.

В один миг всё становится на свои места, и ты видишь теперь не наивного мальчишку, готового простить обожаемой собаке то, что она его покусала, а пару верных друзей, готовых ради друг друга на многое.

– Верю, верю. И она справилась, так ведь?

Он кивает.

– Тебя как звать-то?
– Борис, – отвечает твёрдо пацан. И собака снова прыгает на решётку, хочет облизать друга.
– И как ты, Борис, сюда попал?
– Через забор, – указывает он за спину, на лесок и ограду.
– Разумеется. Ну, слушай: поверь и ты мне, я не меньше твоего хочу, чтобы
Оди выбралась отсюда, но нам нужно что-то придумать, потому что... ну, меня вот могут уволить, а тебя... наказать.
– Но что? Вы знаете?
– Видишь стол? Давай к нему. Я сейчас подойду, и мы пораскинем мозгами, окей?

Мальчик кивает.

Оди бегает по кругу, на пару секунд замирает с высунутым языком напротив стола и бежит дальше. Светит солнце. Из приоткрытого окна долетают приглушённые звуки радио. А вы с Борей за столом молчите – выяснили, что папаша ни его, ни мать слушать не станет и тебя наверняка тоже.

– Если только моего крёстного, – вспоминает мальчик. – Дядя Юра и подарил мне Оди, тогда ей было четыре месяца.
– Вот его и попроси.
– Я уже звонил. Он сказал, что я должен был лучше воспитывать Оди и что ничего не поделаешь.

Снова молчите. Боря с печальным видом следит за собакой. Иногда морщится словно от боли.

– А вы можете... подменить Оди? – поворачивается к тебе. – Папа совсем не разбирается в собаках. Наверно, не заметит.
– Хочешь, чтобы мы вместо твоей убили другую собаку?

Боря пугается, бледнеет. И прячет взгляд. Пожимает плечиками.

Всё-таки наша любовь, эмпатия, действительно, распространяется на ограниченное число... личностей, близких и родных. Словно какое-то несмываемое проклятие рода.

– Я тебя понимаю, но нет, я не стану убивать одну, чтобы не убивать другую, но… могу дать Оди снотворное. Она крепко уснёт, и мы можем попробовать обмануть твоего отца, что она умерла.

На миг круглое личико Бори озаряется – и это не солнце, что прошило облако, – но скоро вновь мрачнеет.

– Вы, наверно, не знаете, но отец обещал сделать из Оди чучело... чтобы я не скучал.
– Это... это ужасно, – выдавливаешь ты.

Господи, одну Оди спасти будет мало, тут надо…

– Остаётся вариант: спрятать. Подумай, может, у тебя есть друзья, которые могут забрать Оди себе?
– Не знаю. Вряд ли… Да и папа всё равно найдёт, они с мамой знают всех моих... типа друзей.
– Ясно.
– А вы можете забрать её к себе? Я бы приходил после школы каждый день.
– К сожалению, у меня нет своей квартиры, я плачу за чужую, и держать животных в ней запрещают. Прости.

И вы молчите. Слышно, как где-то закрывают на замок дверь. Неужели конец рабочего дня? Золото солнца на стенах бледнеет. Лес ворчит, ежась от ветра. Глядя на него, чтобы не говорить в лицо, произносишь:
– Можно отдать в приют, в хороший, там...

– Нет! – кричит Боря. Вскакивает и убегает.

Спешишь успокоить, но мальчишка уже у ограды.

– Нет! Не надо! Отстаньте!

Оди лает.

Это Кеша. Он в вольере. В нарукавниках для дрессировки, со шприцем в одной руке и шокером в другой.

Позвонили-таки? Кто? Яна Юрьевна? Или сам Лев Саныч?

Мчишься назад в клинику. И влетаешь в запертую дверь. Дёргаешь ручку, толкаешь. Закрыто на ключ.

Оди лает, рычит. Шокер потрескивает. Боря колотит ногами по решётке. Бежишь к нему.

– Боря! Стол! Помоги!

Выдёргиваешь зонт, и вместе вы подхватываете стол, тащите к ограде. О боли в руке пацан и не вспоминает. Влезаешь на стол, прыгаешь на решётку, цепляясь за край, и взбираешься наверх.

– Кеша, блять! Успокойся! Фу! Нельзя!

Шокер трещит чаще. Оди больше не лает, подвывает, рычит слабо.

Свешиваешься вниз и спрыгиваешь.

– Беги к двери, я откро...

Не договариваешь: Боря уже лезет следом через боль, почти плачет.

Оди только рычит, она загнана в угол. Припадает к земле, скалится. Хвост жмётся к телу между ног. Она напугана, кажется крохотной, беззащитной. Она ведь действительно ещё ребёнок. Ни в чём не повинный, наивный.

Сердце сжимается, и вскипает ярость. Ты срываешься с места. Пока Кеша занят, пока стоит вполоборота, бежишь. И, не придумав ничего, просто врезаешься в него. Он отлетает в решётку, падает.

– Ты чего творишь?!

Оди выскакивает из угла прочь.

– Отдыхай, Кеша, лежи, не вставай, – грозишь ему пальцем. Он как будто в самом деле не понимает, что происходит. За спиной у тебя Боря и заливающаяся в лае Оди. Кричишь им:

– Давай к двери! На выход! – и машешь рукой.
– Оди, за мной! Побежали! Ко мне! – командует Боря.

– Ты вообще под чем?! – удивляется Кеша. – Тебя ж вышвырнут за такое!
– А как по-другому? – пожимаешь плечами и бежишь следом.

– Налево! – подсказываешь Боре и Оди.

Втроём несётесь по коридору через вестибюль к выходу. Мимо Яны Юрьевны, посетителей и четвероногих пациентов. Собаки провожают лаем. Кошки прячутся. Заведующей не говоришь ничего, девчонкам на ресепшене: "Простите", а своим новым друзьям: "Направо!"

И на улице вы тоже бежите. Так, точно за вами послали полицейских. Боря выскакивает на пешеходный переход. Со свистом тормозит чёрный внедорожник. Пацан мчится дальше, а Оди облаивает машину. Ты не отстаёшь. Хочешь извиниться перед водителем, поднимаешь взгляд, и улыбка тает, а ноги несут прочь. За рулём скользкий тип, отец Бори.

Но какая теперь разница? Он и так всё узнал бы.

Ещё не смолкли гудки, как вы скрываетесь за углом, но темпа не сбавляете. Погони нет и, вероятно, не будет, однако остановиться вы не в силах. Вас гонит чувство свободы. Вы сбежали, вырвались!

Солнце заливает улицу. Люди вскрикивают, шарахаются. Обругивают вслед. Оди успевает отбежать, вернуться, расцеловать Борю и умчаться снова.

И вы в ловушке. С каждым шагом это становится очевидней. Из одной клетки вы сбежали в другую: да, просторнее, но куда ни сверни – сетка. Дыхание сбивается, ты силой пытаешься удержать улыбку. Но момент тускнеет. Ты хочешь быть Оди, просто бежать и любить. Но ловушка захлопнулась: ты без работы, Оди без дома, Боря без защиты.

Спотыкаешься, падаешь.

Шершавый язык лижет лицо. Шумно, горячо дышит Оди. Надо вставать. И жить эту собачью жизнь.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Третий день текстябрьских историй. Присоединяйтесь!