Все девушки Бонда⁠⁠

Я наблюдаю за ней около минуты. Смотрю из-за прилавка с косметикой, как она неумело перебирает флаконы с парфюмерией.

— Простите, что встреваю, — уверенно подхожу, — но так вы ничего не почувствуете. Носу требуется передышка после где-то трёх-четырёх ароматов.

Она испуганно оборачивается, а потом вдруг выдыхает:

— Вы очень внезапный, — говорит. — Я чуть флакон не выронила.

— Да, с этим лучше быть поаккуратнее. Это Ганимед. Он не из дешёвых.

— Странные духи. Пахнут солёными огурцами.

— Просто у вас перенасыщение. Нужно слегка передохнуть.

— А долго это?

— У всех по-разному. А вы кому духи подбираете? Себе?

— Нет, я… — она виновато смотрит по сторонам. — На самом деле я просто нюхаю дорогие духи и пытаюсь понять, почему они такие дорогие.

— И как успехи? — улыбаюсь.

— Всё те же огурцы. В каждом флаконе.

Я не могу сдержать смех. Она краснеет.

— Чего смешного? — тыкает пальцем мне в плечо. — Ну чего вы? А, так вы… — пристально рассматривает мою куртку, смотрит в сторону. — Вы же не работник магазина? Я, если что, совсем чуть-чуть брызнула. Это же пробные флаконы, да?

— Успокойтесь, — мой приступ смеха потихоньку проходит, — я такой же покупатель, как и вы.

— И зачем вы тогда наблюдали за мной из-за прилавка?

Замечание срабатывает как хлёсткая пощёчина. От былого смеха не остаётся и следа.

— А вы наблюдательная.

Из её уст вырывается ехидное “ха!”

— Зрение у меня гораздо лучше обоняния, — переступает с ноги на ногу. — Так вы мне хотели что-то посоветовать?

— Теперь даже не знаю. — Настаёт моя очередь краснеть. — Мне немного неловко.

— Ну вы же не просто так подошли?

— Просто вы были очень растеряны. И я решил помочь.

Несколько долгих секунд мы просто стоим в тишине. Она смотрит в пол, я в потолок.

— Спасибо, — наконец соображает она. — Я очень ценю, когда мне кто-то предлагает…

Вдруг из ниоткуда возникает работник магазина.

— Извините, вам помочь? — спрашивает он с дежурной улыбкой.

— Нет, — грубо отрезает незнакомка. Ей явно не нравится когда кто-то сбивает с мысли. — Вот приставучие.

Он чуть ошарашенный уходит, а мы всё стоим возле стойки с духами. Молчаливые и неловкие.

— Наверное, вы уже можете почувствовать запах.

— Думаете?

— Можно попробовать.

Она поднимает пробник Ганимеда к носу, но я вовремя останавливаю её руку.

— Аккуратнее, — предупреждаю. — Не коснитесь носа. Иначе все следующие ароматы могут перемешаться.

Она кивает и нюхает пробник. Потом передаёт карточку мне. Я тоже нюхаю.

— Всё ещё непонятно, — говорит. — Запах бинтов и какой-то сырости. Не знаю, как объяснить. — Она прищуривается и потирает указательным и большим пальцем правой руки, словно хочет посолить невидимое блюдо. — Что-то металлическое ещё, вроде…

Я чувствую этот до боли знакомый классический аромат.

— Прислушайтесь, — шепчу. — И вы услышите.

Она даже наклоняется ближе ко мне, будто из пробника действительно сейчас заиграет музыка. Я продолжаю:

— Чувствуете первые ноты? Это что-то холодное и неживое.

— Говорю же, металл!

— Или дерево. Зависит от конкретно твоих ассоциаций. — Я сам не замечаю как перехожу на “ты”. — А следующие ноты? Чувствуешь?

— Нет. Всё ещё только металл.

— Дальше духи будут раскрываться и покажутся ноты ма…

— Подожди-подожди, я что-то слышу. Мандарин, да?

— Ага, — неуверенно киваю. Обычно эти ноты раскрываются гораздо позже. — А теперь закрой глаза. Что ты видишь?

— Даже не знаю, — говорит она, послушно зажмурившись. — Я в каком-то металлическом коконе. Нет, это завод. Или лесопилка. Что-то давно заброшенное. Я иду по нему и вижу… — Она разводит руками перед собой, будто нащупывает очертания сундука. — И вижу ящик. Он полон свежих мандаринов. Я трогаю их и не могу понять, как они оказались в таком холодном, брошенном месте. Это…

Она открывает глаза:

— Это прекрасно.

Мне трудно что-либо добавить.

Я вижу по лицу, как ей будто удаётся уложить в голове каждый аккорд, хоть это практически невозможно за столь короткий срок. Тем более новичку.

Она протягивает руку:

— Меня зовут Юля, кстати.

Я жму руку, словно старому знакомому, и тоже представляюсь. Наслаждаюсь моментом. Такие эмоции — редкость, особенно на исходе юности.

— Может, кофе? — предлагаю я, боясь, что вот-вот упущу её.

Она задумывается. Я буквально чувствую, как надрывается едва возникшая между нами невидимая нить.

— Так мы обнулим запахи? — спрашивает она.

— Скорее наоборот. Для свежего понимания новых духов нужно пить зелёный чай. Или воду. А ты хочешь продолжить?

— Да. Если у тебя есть время.

— Я не занят. Можно будет как раз зайти в новый парфюмерный, что открылся в конце улицы.

— Здорово, конечно, зайдём. Я себя теперь так по новому ощущаю. Будто мне открылся целый новый мир полный образов и ассоциаций. Это безумно интересно.

Мы выходим из магазина под недоверчивый взгляд отшитого ранее сотрудника и вдыхаем свежий воздух.

— А с чем у тебя ассоциируется Ганимед? — спрашивает Юля.

— Ну, — мы останавливаемся у светофора, — ассоциация у меня непосредственно с названием. Ганимед это же спутник Юпитера. Снаружи он холодный и весь покрыт льдом. А внутри ведь там целый океан. То есть, в чём-то очень холодном и неживом скрывается нечто тёплое и… живое. Понимаешь?

— Буквально я, — невзначай бросает Юля.

— Считаешь себя холодной?

— Ага. Как кукла фарфоровая.

На фонарном столбе рядом со светофором расклеены объявления о пропаже. Много девушек в последнее время затерялось в городе, но никому нет до этого…

Загорается зелёный. Мы переходим дорогу, проходим сквозь серых людей, внутри которых, возможно, тоже теплится жизнь.

Она смотрит наверх:

— Небо такое красивое сегодня. Интересно, а есть духи с запахом дождя?

— Ты даже не представляешь, сколько их. Есть запах прогулки по сырому лесу, по мокрому пляжу…

— А как ты вообще всем этим увлёкся? Я думала, мужчины подбирают первое, что им нравится, а потом до конца жизни пользуются этим.

— Я просто потерял запахи во время пандемии, а когда они вернулись, задышал с новой силой. Мне нравилось после этого нюхать всё подряд, — усмехаюсь, — даже траву обычную. И старые запахи заиграли по новому: какая-нибудь чашечка кофе с ореховым сиропом отныне стала для меня произведением искусства. Мне вдруг захотелось, чтобы подобный аромат был со мной всегда, и я даже нашёл похожие духи. Они больше отдавали печеньем, но мне, в целом, нравились. Правда, я потом узнал, что это был женский аромат. Тебе бы тоже понравились. Любишь печенье?

— У меня расстройство вкуса… Тоже после пандемии, — отвечает она, пока я открываю перед ней дверь в кафе. — Я мало от чего получаю удовольствие.

— Печально слышать.

Она кивает, проходит мимо, и я чувствую терпкий шлейф Ганимеда. Значит она успела брызнуть его?

— Смелый аромат для девушки, — замечаю я, когда мы садимся за столик.

— Мне показалось, что он хорошо отражает мои переживания.

Мы сидим за панорамным окном, по которому стучат мелкие капли дождя. Небо в тучах. Скоро пойдёт ливень.

— Хочешь заказать что-нибудь, кроме зелёного чая? — Руки тянутся к меню.

— Говорю же, я редко ем…

— Но чем-то же ты питаешься?

— Вроде того. — Она отворачивается в сторону и облизывает губы. Они влажно блестят на свету. — О чём думаешь?

Губы её сильно изрезаны. Шрамы расходятся как вдоль, так и поперёк рта.

— О том, какой может быть на вкус твоя гигиеничка.

Она, ни разу не смутившись, достаёт из сумочки полупрозрачный карандаш и протягивает мне:

— Попробуй.

Я лишь качаю головой:

— Так не интересно.

Она прищуривается и смешно морщит нос:

— Интересный ты человек, — протягивает Юля.

— Неправда, — отрезаю я.

— Правда-правда, — кивает, и косится на внезапные тучи за окном. — Ты же всё видишь прекрасно.

— Что вижу?

— Что я некрасивая, как эта долбанная грязь за окном. Ты же видишь все эти шрамы, видишь? И что? Приятно общаться с такой?

— Общаться с тобой, как и говорить правду, легко и приятно.

Она рада это слышать. Я вижу.

— Уже решили, что будете?

Официантка стоит прямо над нами, и я удивляюсь, с каких пор люди научились так тихо ходить.

— Зелёный чай, — говорю, бросив взгляд на Юлю.

— И всё, — добавляет она.

Девушка покорно кивает и уносит меню. От неё остаётся след дорогого сладкого парфюма с оттенками фиалки, лаванды и чего-то ещё.

— Чувствуешь? — спрашивает Юля. — Это похоже на запах волнения и тревоги. Мне почему-то рисуется огромная лужа крови.

“Ничего себе ассоциации", — думаю я.

— Даже не знаю. Я уловил только слабый цветочный аккорд и ещё что-то. Что-то необычное.

За окном гремит гром. Ветер гонит засохшие листья. Пить горячий чай всегда приятнее, когда на улице пасмурно.

Словно в ответ на мои мысли, нам приносят чайник и кружки.

— Мама обычно в такую погоду начинает сразу искать меня. — Юля наливает чай. — А когда не может мне дозвониться, то обзванивает морги.

— Категоричные у неё поиски.

— Просто люди в городе пропадать начали. Может, слышал? А так она у меня просто сама в морге работает. Может, это профдеформация или вроде того.

Она делает глоток чая. Губы блестят ещё сильнее.

— А сейчас ты чувствуешь вкус? — спрашиваю.

— У чая и кофе только. Знаешь, говорят, вместе с отсутствием вкуса у некоторых людей начались мутации. Слышал о таких?

— Читал что-то в интернете про падальщиков. Некоторые люди после вируса якобы не могут есть ничего, кроме трупов. А услышав их запах сразу превращаются в хищных гиен.

— Звучит как средненький рассказ из интернета, да?

— Не знаю. На фоне пропажи людей и не в такое верить начнут.

Я смотрю в кружку чая и думаю о другом: каково это, когда каждый глоток отзывается в тебе как обычный кипяток? Каково открыть коробку любимого печенья и понять, что во рту оно размазывается безвкусной серой массой? Жизнь после этого точно изменится. Даже без поедания трупов.

Повисает молчание.

И мы с Юлей с ним в одной петле.

Я думаю, как было бы здорово иметь на себе аромат чего-то неизбежного. Духи с запахом конца света, смерти и перерождения. Такая мысль часто посещает меня, когда я думаю, что происходит нечто важное.

А встреча с Юлей это важно. Родные души в большом городе находятся редко. Встреча с ней — словно мантра, побеждающая одиночество.

Мы допиваем чай и выходим на улицу — стало заметно прохладнее. Я поднимаю воротник пальто и надеюсь, что у Юли есть зонт в сумке. Ветер чуть утих, но дождь всё ещё накрапывает, рискуя перейти в ливень.

— Боишься? — улыбается Юля.

— Есть такое, — поднимаю плечи, стараясь не подставлять шею холодному ветру, — но ничего. Скоро придём уже. Тут недалеко.

Как я и сказал, мы довольно быстро выходим к маленькому парфюмерному магазинчику с вывеской, на которой изображена лежащая девушка с кричащей надписью: “СТАНЬ СЛЕДУЮЩЕЙ”.

— Ужас, — заявляет Юля. — Неужели никто не замечает, как это отвратительно?

Выглядит и правда странно. Будто неприличная обложка дешёвого романа. Да и само место в конце улицы тоже не внушает доверия, несмотря на изрядную заполненность магазина.

— Не знаю почему, но он стал довольно популярным в узких кругах.

По бокам от магазина я вижу клумбы: подмечаю фиалку и лаванду — волна ассоциаций приводит к официантке из кафе, а вместе с ней и к зелёному чаю.

Мы заходим внутрь, и первое, что бросается в глаза, это гнетуще-чёрный маслянистый цвет, в который окрашено всё от пола до потолка.

Чай в моих мыслях растворяется чёрной жижей. Люди, словно зомби, бродят между прилавками и нюхают духи из одинаковых чёрных флаконов, на которых нет даже коробки или этикетки.

— Это магазин одного аромата? — спрашивает Юля и берёт с полки длинный флакон, похожий больше на мензурку.

Она нюхает пробник, и взгляд её стремительно меняется. Глаза наливаются кровью. Я пугаюсь.

— Что с тобой, Юль? — в одночасье покрываюсь потом. — Всё нормально?

Она молчит и смотрит в одну точку, а потом отворачивается.

Громкое биение сердца перебивает чей-то голос:

— Ну как вам? — спрашивает худощавый парень в тёмных очках. — Это наш собственный аромат, вы такого больше нигде не найдёте.

Юля ничего не отвечает. Она совсем бледная, и, кажется, её вот-вот стошнит.

— Попробуйте тоже, — сотрудник тыкает пробником мне в лицо. — Я очень старался, выводя эту формулу.

Я беру пробник и вдыхаю аромат, не сводя глаз с побелевшей Юли.

— Ну как? — Широкая улыбка парфюмера так и лезет в поле зрения.

Считываю верхние ноты: фиалка и лаванда. Вроде, не примечательный аромат, но есть в нём что-то ещё, вроде запаха сгоревшей киноплёнки.

— Уловили? — спрашивает он. — Это единственный в мире кинематографичный парфюм. Сначала я пытался повторить те духи, что носили на себе все девушки Бонда. Но потом вспомнил, что почти каждая из них неизбежно умирала, и решил добавить эту изюминку.

После его слов в голове рисуется образ. Я вижу девушку в вечернем платье. Она пахнет цветами, у неё насквозь пробита грудь. Очередная девушка Бонда мертва, и запах её трупа витает в спёртом воздухе.

Поэтому Юле стало плохо? Как она смогла с первого раза почувствовать столь неочевидный аккорд?

— А вам как? — Парфюмер обращается уже к ней. — О, вы же сама вылитая девушка Бонда! Прекрасно, прекрасно.

Голос его искрится любезностью, но лицо не выражает почти ничего. Мертвая улыбка, инородным телом прилипшая к лицу, выглядит чересчур искусственно. Я это вижу. И Юля видит.

— Я хочу уйти, — говорит она. — Мне нехорошо.

— Вам не понравились духи? — Парфюмер не собирается отлипать. — А хотите, я вам новые покажу? Которые ещё никому не показывал, а?

Он говорит громко, на весь магазин, но никто ничего не замечает.

— Простите, — как можно вежливее говорю я, — нас это не интересует.

— Почему же? Я ведь не каждому предлагаю такой шанс.

— Пойдём отсюда. — Юля берёт меня под руку и тащит к выходу.

— Постойте-постойте, ну разве так можно? — Он одергивает её за рукав.

— Руки убери!

— Ладно, ладно. — Он застывает, словно пойман с поличным. — Вот они, ручки мои, чего вы так кипятитесь?

Никто из посетителей не обращает на нас внимания. Я не знаю что и думать: парфюмер похож на психопата. Будь я немного посмелее я бы…

— Брось, — твердит Юля, когда мы выходим на улицу и вдыхаем полной грудью. — Он просто ненормальный. А духи его это самый настоящий ужас. Неужели никто не понимает, из чего он их делает?

— Ну не из трупов же?

— А из чего ещё?! — восклицает она. — Запах разложения такой едкий.

Мы бредём по улице и оборачиваемся на вывеску с лежащей девушкой. Клумбы по бокам здания. Фиалка и лаванда соседствуют в аромате. А посередине…

— Труп, — кивает Юля. — Мне хорошо знаком этот запах.

А для меня аромат покрывается туманом. Я даже начинаю сомневаться, было ли в нём на самом деле что-то необычное.

— Ты была напугана, — говорю. — Сильно напугана. Ты будто видела что-то, да?

— Я… — Она стойко выдерживает мой взгляд. — Я не была с тобой достаточно честна.

Мы уходим всё дальше от магазина, куда-то ближе к гаражной зоне, за которой просматривается заброшенный завод.

— После того, как я переболела вирусом, у меня не только потерялся вкус, но и сильно обострилось обоняние. Я теперь будто не только вдыхаю аромат, но и вижу его. То есть, не воображаю, как ты, а именно вижу. Например, когда мы пили зелёный чай в кафе, я видела весь его путь с плантации до моей кружки. А разные духи из торгового центра я пробовала, потому что вдруг осознала, какие истории они способны рассказывать.

— Понятно, — выдыхаю я с легкой усмешкой, — а я уже успел подумать всякое.

— Что именно? — бросает подозрительный взгляд. — Что мои вкусы мутировали, и я теперь трупы ем, а?

— Ну, — у меня резко зачесался затылок, — если честно, то да. Просто ты так странно себя вела из-за этого запаха.

— Ты так и не понял?! — взрывается она. — Говорю же, я увидела, как те духи были сделаны.

Юля чуть мешкает, а потом закрывает глаза, полностью отдаваясь миру запахов:

— Я их ещё чувствую. Картинка немного блёклая, но она есть. Трава, деревья, бетон. Жжёная пластмасса. Это завод посреди поля. Давно заброшенный. Земля, сырость, плесень. Формалин. Где-то под землёй покоятся люди. В лаборатории под заброшенным строением. Я вижу её.

Юля открывает глаза, и во взгляде её читается твёрдая решимость:

— Не хочешь прогуляться подольше?

И вновь нотки тревоги в голосе. Они словно электризуют воздух вокруг нас и мешают думать логичным образом.

— По твоему описанию есть одно здание, — говорю я. — Но нам лучше поспешить, если не хотим промокнуть.

Мы оставляем парфюмерный магазинчик вместе с жилым кварталом далеко позади. Дальше только гаражи и заброшки, в которые я никогда за свою жизнь не рисковал залезать. Даже в детстве.

Начинается ливень. Мы скорее бежим под крышу полуразрушенного огромного здания, в котором раньше перерабатывали пластик. Юля бежит быстрее меня, я пытаюсь её догнать, но она отрывается всё дальше и дальше. Я влетаю за порог на последнем дыхании, а Юля, кажется, почти не запыхалась.

Гремит гром.

— Успели, — выдыхает Юля и превращается в ищейку. — Сейчас найдём это место.

Я до сих пор не понимаю, как она может так взять и что-то найти по одному лишь запаху. На обострение чувств это никак не похоже, скорее на что-то совсем новое и никем не изученное.

Мысль, что мы реально можем найти здесь доказательства убийств приводит меня в ступор. В голове невольно рисуется улыбка парфюмера.

— Кажется, здесь, — подзывает меня.

Вход в подвал с угла здания. Оттуда и правда пахнет чем-то нетипичным для заброшки: то-ли формалином, то-ли аромамаслами, то-ли…

Фиалкой?

— Пойдём? — спрашивает Юля, включив фонарик на телефоне. Она немного дрожит и явно хочет, чтобы я шёл первый.

— Ты уверена, что это хорошая идея? — пытаюсь улизнуть. — Ведь если там действительно есть что-то важное, то оно наверняка за закрытыми дверями.

— Нужно проверить, — говорит она, то и дело осматриваясь по сторонам. — Вот, возьми эту фомку.

“Эта фомка”, одиноко лежащая на треснувшей плитке, оказывается куском погнутой арматуры. Беру его в руку: вроде ничего — кажется прочным. Однако смелости от этого почти не прибавляется.

Густая темнота медленно увлекает за собой. В узком туннеле мрачного подвала разливается липкий запах плесени.

Шорох.

Юля направляет фонарик и вздрагивает: вдоль покорёженной стены бежит крыса.

— О боже! — кричит она и утыкается мне в шею.

— Может… — пожимаю плечами. — Наверху подождёшь?

— Нет, ты чего? — страх сменяет угрюмость. — Я тебя тут одного не брошу. Просто не люблю всяких… Заразных.

Проходим ещё несколько метров сквозь промозглую сырость. Свет фонаря падает на металлическую дверь, затем на ручку с навесным замком. Я вставляю арматуру в дужку замка и, на удивление быстро, ломаю его.

Тяну дверь на себя. В туннеле эхом отзывается скрип ржавых петель. Внутри совершенно ничего не видно.

— Юль, посвети здесь.

Луч света лишь на миг задевает внутреннюю сторону двери, но я успеваю увидеть на ней царапины, измазанные то ли бурой краской, то ли запекшейся кровью.

Я делаю осторожный шаг в тёмную комнату и вдруг слышу редкие шаги. Они сменяются на более частые.

— Кто здесь?

Слабого фонарика телефона не хватает, чтобы добить до конца комнаты. Шаг, тем временем, переходит в бег.

Юля подаётся назад, свет полностью исчезает. Я слышу, как нечто бежит на меня, держу оружие как можно крепче.

Размахиваюсь, бью наотмашь.

Хлёсткий звук. Я бросаю арматурину, и отхожу назад, пока не упираюсь в стену.

Выключатель. Тут должен быть выключатель, свет…

— Юля, ты здесь?

Слышу щёлканье.

На потолке загораются лампочки.

На миг меня ослепляет яркое свечение. Перед глазами солнечные зайчики, я пытаюсь моргать. Вижу…

Незнакомая девушка, исхудавшая до состояния скелета, трясётся в диких конвульсиях. Из головы выглядывает кусок арматуры. Из треснувшего черепа хлещет тёмная кровь.

— Боже, это я сделал? — В ужасе смотрю на свои руки. — Я не хотел… О Боже, я…

Поднимаю взгляд выше: вдоль пыльной лаборатории выстроен ряд огромных цилиндров с желтоватой жидкостью, в которых застыли мёртвые девушки.

— Нужно уходить, — шепчет Юля, — уходить, уходить…

Я оборачиваюсь: в дверях зависает силуэт.

Вспышка. Взрыв в животе и груди. Давлюсь кровью.

Сквозь нестерпимый звон в ушах слышу Юлины крики. Парфюмер валит её ударом по голове и прижимает ногой к полу.

— Вы что тут… — свирепеет он, поглядывая на мертвую девушку. — Это же… Мой лучший экземпляр. Мой шедевр… Я собирался сделать её последней девушкой в этой формуле…

Юля кричит и беспомощно молотит руками.

Я, чудом оставаясь на ногах, облокачиваюсь на стол с кучей бумаг, формул и стеклянных мензурок. В животе сильная режущая боль, будто внутри меня крутится металлический зазубренный диск. Кишки скручивает, я что есть мочи сжимаю зубы и хватаю со стола чёрный флакон, надеясь, что в нём готовые духи со стойким запахом трупов. Иначе не получится.

Передо мной дрожит веер воспоминаний: рассказы о хищных гиенах в обличиях людей и непонятное поведение Юли, когда она чувствует запах чёрных духов.

— Кажется, теперь ты последняя девушка Бонда, — вкрадчиво твердит парфюмер. — Ну же, не сопротивляйся. Это ведь большая честь: стать главным ингредиентом.

Я собираюсь с силами и, оттолкнувшись от стола, бросаю своё тело в сторону ослабевшей Юли. В падении ловлю бешеный взгляд парфюмера и выливаю на него весь флакон его отвратительных духов.

Он убирает руки от Юли и удивлённо осматривает себя. Затем удостаивает нас жалостливым взглядом и смеётся:

— И зачем ты это сделал?! — Его ещё больше раззадоривает наша беспомощность. — Может, ты подумал, что это кислота? Не хочу тебя расстраивать, но это всего лишь духи.

Я понимаю, что больше не смогу встать. Лежу, истекаю кровью. Смотрю на Юлю, сходящую с ума от фирменного запаха трупов.

Её крик постепенно переходит в волчий вой, перемешанный со старческим кряхтением. Шрамы на лице деформируются, образуя швы для превращения.

Парфюмер оглядывается на неё, ещё не до конца осознав себя добычей.

Нижняя челюсть Юли переламывается, становясь всё больше, а верхняя удлиняется, давая прорасти острым клыкам. Маленький девичий рот превращается в пасть.

— Что за…

Парфюмер бросается наутёк, но, будто споткнувшись о невидимое препятствие, падает головой о бетон. Юля вгрызается ему в ногу, и он, обезумев от боли, пытается вырваться: ползёт к выходу, судорожно перебирая руками. У него уже отсутствует правая голень, а коленная чашечка выразительно хруститв зубах Юли, но вряд ли он уже что-либо чувствует.

Юля вгрызается ему в позвоночник, и новая волна криков и боли заполняет подвал.

Чувствует.

Я почти теряю сознание. Встречаю глазами остекленевшей взгляд тощей девушки с дырой в голове. Минуты кажутся вечностью. Я зависаю над её пропастью под нескончаемое чавканье падальщика. В воздухе разлит аромат фиалки и лаванды.

— Прости, — слышу её прежний человеческий голос, — что не сказала тебе.

Она вся скользкая, измазанная в крови. Подползает ближе ко мне и ложится рядом.

— Пожалуйста, — с мольбой в голосе шепчет она, — не умирай.

Я чувствую её запах — те духи из супермаркета.

Не парю в облаках, не возношусь на небеса.

Лишь иду по заброшенному заводу, где нахожу ящик свежих мандаринов.

Ганимед — спутник Юпитера: бурлящий океан за коркой безжизненного льда. Космос и звёзды. Они такие большие, а я маленький-маленький и не хочу становится большим. Мне не нужны ни звёзды, ни космос. Только океан, в котором можно утонуть и навсегда стать его частью. Бесследно раствориться.

Почему мы просто не можем быть счастливы? Неужели и правда судьба? Психи, вирусы, дожди — всё что угодно, лишь бы мы не были вместе. Всё что угодно, лишь бы одиночество длилось вечно.

Меня трясёт, со лба градом идёт пот.

Назло всему на свете я улыбаюсь и шепчу:

— Эти духи…

Вижу тепло её серых глаз. И холодный, весь в крови, израненный рот.

— …тебе очень идут.

Слышу биение сердца.

Чувствую последнюю ноту, которой так не хватало.

Соль её слёз.