Владимир Волдан. Тени старого дома. Часть 3⁠⁠

Владимир Волдан

Тени старого дома. Часть 3.

Комната казалась крошечной. Серые обветшалые стены, покрытые трещинами и пятнами сырости, давно нуждались в ремонте. В этом тесном пространстве с трудом уместились железная койка, столик, намертво прикрученный к стене ржавыми болтами, и грязный унитаз в углу.

Меня доставили сюда сразу после ареста и бросили в ожидании. В этой пустой камере делать было решительно нечего. Я улёгся на жёсткие нары в тщетной надежде забыться сном. Но тот не шёл… В отчаянии я попытался прибегнуть к испытанному от средству— подсчёту овец: одна, вторая, третья… Третья оказалась какой-то несуразной — тощая, с клочьями свалявшейся шерсти по бокам, и торчащими изо рта кривыми зубами. Она истошно орала, требуя внимания.

— Нет, это уже совсем никуда не годиться, — в раздражении я вскочил с койки, окончательно убедившись, что не усну.

Нужно было чем-то занять себя. Я подобрал с пола кусок отвалившейся штукатурки и подошёл к стене. Пальцы слегка дрожали, когда я начал выводить на ней замысловатые линии. 

Постепенно на импровизированном холсте проступила человеческая фигура. Я добавил детали: сгорбленную спину, потёртый сюртук старинного покроя, крючковатый нос…

— Да, определённое сходство со стариком Жаком прослеживается, — пробормотал я себе под нос, разглядывая рисунок.

Я уже собирался дорисовать зажжённый подсвечник, как ощутил некое изменение, происходящее в комнате. Почувствовал это, как зверь чувствует опасность, еще не видя и не чуя расставленных капканов.

Прижавшись к стене, я напрягал зрение до рези в глазах, пытаясь уловить малейшие перемены. Показалось, что из самого тёмного угла потянулась тоненькая струйка дымки. Вместо того чтобы подняться к потолку, она стелилась по полу, и начало собираться в небольшое облако. Облако бурлило и пульсировало. И там в его глубине… нечто приобретало очертания… Внезапно, за спиной раздался глухой звук. От неожиданности я резко обернулся —  рисунка на стене уже не было. Зато из клубящегося облака выступила фигура, сотканная из мрака и теней. Она приблизилась, поклонилась — насколько может поклониться призрак — и произнесла:

— Мессир, вы звали меня?

Это был, несомненно, старик из странного дома, хотя он был настолько прозрачен, что через него проглядывала противоположная стена. В памяти всплыли слова Катрин о том, что предыдущий владелец дома вызывал свиту, рисуя ее портреты. Воспоминания и покорная поза Жака придали мне уверенности. Собравшись с мыслями, я решил воспользоваться моментом и попытаться максимально прояснить ситуацию.

— Судя по твоему обращению, я окончательно стал хозяином дома, — начал я, внимательно наблюдая за реакцией призрака. — Что же теперь я могу приказывать тебе?

Призрак еще ниже склонил голову в почтительном поклоне.

— Разумеется. В рамках моих возможностей,  и в соответствии с традициями дома.

— Расскажи мне о них подробнее.

— Традиции направлены на исполнении цели поставленной перед домом. Мы должны выпустить в мир четырех всадников, и вам надлежит написать портрет второго - всадника на рыжем коне.

В моей голове начали складываться фрагменты головоломки.

— Уж не о всадниках Апокалипсиса ли идёт речь? Если первого звали Чума, то второго, вероятно… Война?

— Вы абсолютно правы, мессир.

— Полагаю, мне отведено для этого определенное время.

— Десять лет, мессир. Всадники должны появляться один за другим.

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине.

—  И по истечении этого срока… я умру?

— Разумеется, мессир. Но не надо так хмуриться. Кем вы до этого были – никому не известным реставратором. С нашей помощью вы можете стать великим всемирно признанным мастером.

— Все равно, как-то это не очень вдохновляет. Эмм… могу ли я отказаться от этой миссии?

— Конечно, но тогда вы умрете.

— Не могу понять: зачем вы отправили на поединок за право владения домом Монфора? Он же бездарен как художник.

Призрак пожал плечами.

— Для дома это не имеет значение. Он получает откровения свыше, оставляя на откуп решения вопросов с выбором, помощью и  охране его свите. Всадника  способен  нарисовать любой имеющий живую душу. Другое дело, что от таланта художника зависят способности и образ действии самого всадника. Чем талантливее художник, тем более тоньше и изящнее поступки всадника.

— Но почему все же Монфор?

— Десять лет назад ему уже высылалось приглашение, но тогда он отказался.

Вместо него явился Яворский. Теперь же пришел сам и предложил свои услуги. С такими всегда проще. Правда, шевалье де Гранвиль был против, и, если помните, он выручил вас.

— Кстати, почему вы не выручили Яворского, а оставили беднягу гнить в тюрьме все десять лет?

— Бывший хозяин не высказывал таких пожеланий. Яворского в полнее устраивал его текущий образ жизни.

— А я высказываю и требую от вас приложить все усилия, чтобы вытащить меня от сюда.

— Уже делается, мессир. Ваши желания для нас закон.

В этот момент снаружи раздался резкий скрежет засова, дверь с грохотом отворилась, и громкий голос прорезал тишину:

— Де Шарон, на допрос!

От неожиданности я подскочил на своей койке. Кажется, я всё-таки уснул.

***

Кабинет, куда меня привели, был типичным для полицейского управления: голые оштукатуренные стены, стол, заваленный бумагами, и пыльные шкафы, хранящие затхлый запах документов. У окна сидел Жорж Мартен; усталость была отчётливо видна на его лице. Напротив — мужчина в инвалидной коляске, его ноги укутывал клетчатый плед. Рядом, чуть позади, симпатичная девушка — вероятно она помогает инвалиду в передвижениях. Коляску повернули, и я сразу узнал знакомое лицо: ещё один персонаж того странного дома. Надо признать: Жак держит своё слово.

— Здравствуйте, месье Де Шарон, — представился инвалид и, улыбнувшись краешком губы, добавил: — Меня зовут Клод Маршал. С этого момента я ваш адвокат. Я уже говорил с инспектором — похоже, дело улажено; осталось лишь принести вам официальные извинения и уладить несколько формальностей.

— Разумеется, месье, полиция приносит вам извинения за причинённые неудобства, — сухо поддакнул Мартен.

— А как же обещанное опознание? Соседка уже не готова указать на преступника? — не удержался я, едва скрыв раздражение.

Мартен покраснел; было видно, как неприятна ему эта тема.

— Пока вы отдыхали в камере, — говорит он, — мы не сидели сложа руки. Мы нашли того, кто совершил убийство.

— Инспектор немного преувеличивает, — поправил его  Маршал. — Вчера ночью в участок пришёл человек и дал чистосердечное признание в убийстве Монфора. Он недавно вышел из тюрьмы Санте и утверждает, что был дружен с Виктором Яворским.

— Месье Маршал, — фыркнул Мартен, — не могли бы вы обсудить это со своим подзащитным где‑нибудь в другом месте?

— Нет, — холодно ответил Маршал, — вы меня извините, инспектор. Прежде чем клиент вернётся в камеру, он должен знать, в каком положении находятся дела.

— В камеру? Опять?.. — в голосе моём прозвучало разочарование.

Маршал поднял руку, предостерегая меня от дальнейших вопросов, и продолжил ровным тоном:

— Человек говорит, что был дружен с Виктором Яворским и слышал от него признания о несправедливом осуждении. Узнав о смерти Яворского, он решил отомстить. Поверьте, эти суровые парни из тюрем порой оказываются удивительно сентиментальны. Что касается опознания — оно уже проведено: соседка однозначно признала в нём убийцу

— Здравствуйте, месье Де Шарон. Меня зовут Клод Маршал, — представился инвалид, взяв на себя инициативу в разговоре, — и  с этого момента я ваш адвокат. Я переговорил с инспектором, и, похоже, ваше дело улажено. Осталось только инспектору принести вам извинения и уладить кое-какие формальности.

— Конечно, месье, полиция приносит вам извинения за причиненные некоторые неудобства — поддакнул Мартен адвокату.

— А как же обещанное вами опознание? Соседка уже не стремиться разоблачить преступника? - не сдержался я от замечания.

Мартен покраснел, видно предложенная мною тема разговора была для него неприятной.

— Пока вы отдыхали в камере, мы, знаете ли, нашли настоящего убийцу.

— Инспектор немного преувеличивает, — поправил его Маршал. — Вчера ночью в полицию явился человек и написал чистосердечное признание в убийстве Монфора. Человек недавно освободился из тюрьмы Санте и утверждает, что был дружен с Виктором Яворским.

— Извините, месье Маршал, но не могли бы вы наговориться со своим клиентом, где-нибудь в другом месте? – сердито фыркнул Мартен.

— Нет, это уж вы меня извините, инспектор. Прежде чем клиент вернется в камеру, он должен знать о положении дел на данный момент.

— В камеру? Опять? – не сдержал свое разочарование я.

Но Маршал поднял руку, предупреждая меня от излишних вопросов.

— Так вот, человек утверждает, что был дружен с Виктором Яровским и тот рассказывал ему  о своем незаконном осуждении. Узнав о смерти своего друга, человек решил наказать злодея. Знаете ли, эти суровые парни из тюрем, порой бывают такими сентиментальными. Отвечая на ваш вопрос об опознании, могу сказать, что оно уже проведено и соседка однозначно опознала в нем убийцу Монфора. Следствию нужно еще некоторое время, чтобы уладить формальности по этому делу, но сегодня я думаю, вы будете уже на свободе. У меня все, — кивнул мне головой Маршал, прошептав при этом одними губами, — «Мессир». 

***

Поздний вечер. Тьма спустилась на улицы города.  Моросящий дождь, начавшийся с полудня, усилился к ночи, и водосточные трубы теперь выплевывали воду прямо под ноги редких одиноких прохожих. Те, чертыхаясь, перескакивали через лужи, скользя на мокрых опавших листьях, едва различимых на сером тротуаре. Их силуэты, размытые дождём, казались призраками, бредущими сквозь  серую пелену. Зажженные фонари едва разгоняли мрак, очерчивая вокруг себя тусклые жёлтые круги, сквозь которые отчетливо видны пронизывающие их насквозь капли падающей с неба воды. А дождь все лил, лил, не зная ни конца, ни края. Я шел по ставшей уже привычной Рю де Сэн, не узнавая ее. Куда вдруг подевался тот удивительный флёр, та особая атмосфера, предававшая ей столь притягательное очарование. Она казалась чужой, словно её истинный облик доселе был скрыт от моих глаз. Город, который я любил, теперь смотрел на меня чужими, недобрыми глазами.

***

Все-таки нравиться мне исполнительность моих новых помощников. Стоило намекнуть Маршалу, что мне, что мне серьезно нужно поговорить с Ингрид, как я нахожу ее у себя в гостиной. Девушка крепко спит, умильно свернувшись в кресле калачиком, словно кошка.

— Не дождалась, — с сожалением вздыхаю я, направляясь наверх, чтобы, наконец, сбросить с себя насквозь промокшую одежду.

Когда же переодевшись, спускаюсь в гостиную, нахожу кресло уже пустым, а из кухни доносится звон посуды и непередаваемый аромат готовящейся еды.

— Месье Де Шарон, я рада, что вас отпустили! — Ингрид ставит передо мной тарелку с большим бифштексом. — Наверное, проголодались на тюремной диете?

— Готов съесть слона, — признаюсь я, предвкушающе глядя на угощение.

— Вас полностью оправдали?

— Да, один человек признался в убийстве, — кивнул я. — Но ведь мы оба знаем, что это не так.

— Вы догадались?

— Что ж, это было несложно. Достаточно было представить картину преступления. Падая, Монфор схватился за край скатерти и должен был сдвинуть ее, но на столе царил идеальный порядок. Я подумал, что после убийства преступник осматривал помещение в поисках оставленных им улик, при этом его руки непроизвольно выполняли привычную работу. Я сразу вспомнил о твоей страсти к порядку.

— Как-то натянуто, не находите? — скептически подняла бровь Ингрид.

— Ну, это был только последний штрих, подозревать тебя я начал, когда понял, что из памяти стерт целый кусок моей жизни – сутки девятого октября. Такого же не бывает, чтобы здоровый человек вдруг начисто забывает свой вчерашний день. Если конечно ему в этом не помочь.

Делаю паузу, чтобы посмотреть на реакцию Ингрид:

— А твои слова, что девятого я, как обычно, отправился на работу. Они же полностью противоречат утверждениям Софи. К тому же, Софи говорила, что я позвонил и отпросился с работы. Она даже не узнала мой голос.

Наклоняюсь вперёд, пристально глядя девушке в глаза:

— Я думаю, что ты подсыпала мне яд в вино восьмого вечером, когда неожиданно решила пополнить мой холодильник. Почему кстати не за завтраком? Не надо бы было колоть меня всякой дрянью на протяжении суток. Следы от уколов я тоже обнаружил на своем предплечье.

— Боялась, что пища нейтрализует действие снотворного.

— Я долго ломал голову над причиной твоего поступка. Пока не вспомнил, что маман однажды говорила о невесте кузена. А уж когда Жак проговорился что десять лет назад Люсьен и Виктор работали вместе в одном городе, и что Виктор был осужден, будучи невиновным, все встало на свои места.

— Жак?

— Неважно, этого человека ты не знаешь. Кстати, никак не пойму, зачем тебе понадобилось мыть посуду, оставшуюся от ужина Люсьена и Софи?

— Вы знаете о Софи?

— Любовную связь патрона и Софи давно обсуждает весь офис. А обнаружив её любимые розы в вазе на окне, сорт предпочитаемого шампанского и свежее пирожное в холодильнике, имя ночной гостьи становится очевидным.

— Да просто пожалела девочку. Она не виновата, что связалась не с тем человеком. Я убрала посуду в надежде, что полиция не догадается о любовной вечеринке Монфора.

— Значит, Софи ты пожалела, а меня нет? Надев моё пальто и шляпу, ты не могла не понимать, что меня могут обвинить в убийстве, увидев мою одежду.

— Простите, месье. Но у меня не было выбора. Монфор был осторожен и не открыл бы дверь незнакомому человеку.  

— Но голос, ты не могла точно скопировать мой голос.

— Я немного испортила микрофон на входе, так что он скрипел и пищал, тщательно выбирала ракурс перед камерой, чтобы невозможно было рассмотреть мое лицо. Не волнуйтесь. Завтра я отправлюсь в полицию и сделаю признание.

— Вообще-то у меня есть идея получше. Человеку, взявшему вину на себя, хорошо заплатили, и теперь он, абсолютно довольный, отправиться к месту своего постоянного проживания. Так к чему эта жертвенность? Монфор конечно был та еще дрянь, но не думаешь же ты, что все твои беды из-за него?

— Конечно, думаю.

— Рассказывал ли тебе Виктор о неком странном доме, хозяином которого он стал как раз перед своим арестом?

— Что-то такое припоминаю. Он говорил о всадниках апокалипсиса, о том, что ему необходимо закончить картину одного из них в течение десяти лет, но я посчитала это очередным бредом. В то время его ум совсем уж потерял ясность мысли.

— Да, десять лет, ровно столько времени отводит дом хозяину на завершение картины. Виктор закончил свое полотно и выпустил в мир всадника-чуму. И теперь я должен нарисовать второго.

— О, месье, тюрьма плохо повлияла на вас. Вам потребуется немного времени, чтобы прийти в себя. Завтра я приглашу хорошего специалиста, и мы попробуем  решить эту проблему и с домом и с всадниками.

— Понимаю, что это звучит как бред. Просто поверь пока моим словам. Завтра я предоставлю тебе более чем убедительные доказательства. В отличии от Виктора я хочу бороться с этим домом и мне понадобиться твоя помощь. Ты должна будешь отправиться в Ватикан. Я дам тебе денег и рекомендательные письма, у папы были некоторые связи среди духовенства. Думаю, не все духовенство одобряет планы странного дома. Прежде всего, мы должны найти своих сторонников.

Конечно, конечно, — слишком уж ласково проворковала Ингрид. — Но давайте подумаем об этом завтра. А сейчас я накормлю вас и отправлю спать. Утро вечера мудренее.

Послесловие. Год спустя.

Заходящее солнце пронизывало комнату косыми лучами, наполняя пространство тёплым золотистым сиянием. Я просматривал накопившуюся за последние дни почту, когда тишину кабинета нарушил телефонный звонок. На экране высветился знакомый номер моей матери.

— Сынок, — в трубке звучал её взволнованный голос, — ты просто обязан это услышать! Твой успех на последней выставке неоспорим! Весь художественный бомонд только и говорит о твоих работах!

Анри улыбнулся, ощущая ее материнскую гордость.

— Спасибо, маман. Я рад, что тебе понравилось.

— Понравилось? Анри, это настоящий фурор! Твои картины произвели настоящий переворот в мире искусства. Ты обязательно должен приехать к нам на ужин в пятницу. Будут важные люди. При твоём нынешнем положении они могут оказаться весьма полезными.

— Хорошо. Я очень постараюсь.

— Кстати, папа настоятельно просит тебя не продавать картины. Он говорит, что выкупит их сам.

— Маман, ты же знаешь, полотна Леонардо да Винчи оцениваются сотнями миллионов долларов.

— Ну, я думаю, по-родственному ты сделаешь для нас скидку.

— Прости, маман, но ко мне пришли. Я перезвоню тебе.

— Так мы ждём тебя к ужину в пятницу, не забудь!

В дверях стояла  Ингрид, ожидая, когда я закончу разговор.

— Месье, к вам человек от кардинала Анризе.

— Ну, наконец-то, — выдохнул я с облегчением. — Проси.

Девушка вышла, а я перевёл взгляд на карандашный набросок к будущей картине: несущийся в галопе разгоряченный конь с всадником, победно вздымающим двуручный меч, готовый обрушиться на головы своих врагов.

— Ну что ж, игра только начинается, — прошептал я.