Вера, война началась - 11
- 24 -
На юг весна пришла рано, высушив всю грязь на дорогах. В балках смело вылезала первая зеленая травка, словно не боясь ночных заморозков. Деревья набухали тяжелыми светло-коричневыми почками.
Прохор собрал у себя деревенских женщин.
- Пахать пора, бабы, - сказал он, садясь во главу стола, - Землица подходит. У кого есть зерно, свозите к правлению.
- Пахать на чем? - вскинулась Лялячка. - Говорила я, без лошадей делать нечего.
- Говорила, - перебил ее Прохор. - Зачем повторять? Выгоняйте коров, быка. Мармелада запряжем. Сена не жалейте для них. Отсеемся, накосим ещё.
- Давайте прикинем, сколько у кого зерна да какие поля засевать будем?
- Засевать надо ближние поля, - предложила Мария. - Быстрее будет.
- Остальные бурьяном пусть зарастут! - всхлипнула Лялячка.
- Сил не хватит распахать все колхозные поля, - напомнил Прохор.
На следующий день бабы сносили в мешках сохраненное зерно к правлению.
Немногочисленные коровы ревели и не слушались хозяек, пытавшихся запрячь их в лошадиную упряжь. Женщины сами впрягались в плуги и, меняя одна другую, пахали землю. Ночью они оставались в поле, чтобы не терять драгоценные весенние минуты на дорогу. Земля подсыхала, покрываясь тонкой корочкой от дуновения прохладного ветерка. Если вовремя не вспахать поля, они заклёкнут, и тогда распахать их можно только тракторами.
Ночевали на соломе, покрывая ее старыми овчинными тулупами.
Готовить вызвалась одинокая бабка Феклиста, такая старая, что никто не помнил сколько ей лет. Высохшая от старости, она шустро обходила окрестные балки, находя дикий чеснок, чтобы заправить кулеш, мыла нехитрую глиняную посуду. Костром заведовал дед Ванька, подкидывая под котел сухостой собранный детишками в посадках. Бабка Феклиста любила вспоминать свою молодость, пока бабы хлебали варево.
- Ой и накуролесила я в молодости…, - начинала она свои воспоминания.
- Да, в молодости ты шустрая была, - поддерживал дед Ванька, во времена ее молодости бывший сопливым мальчишкой.
- Помню, с Кирькой Моховым в город сбежали, - мечтательно вспоминала бабка.
- То с Матвеем было, - перебивал ее дед Ванька. - Быстро вас возвернули обратно…
- С Матвеем позже было, - не сдавалась бабка.
- Значит, до моего рождения, - сдавался дед.
- А Федька мне в окно цветы полевые бросал, - улыбалась бабка своим воспоминаниям.
- Теми цветами муж твой ему всю морду в кровь ободрал, - уточнил дед Ванька.
- Есть, что вспомнить! - показывала в улыбке единственный зуб бабка.
Женщины, переглядываясь, качали головами, посмеиваясь над старухой.
«Видали, дожила до таких лет, что и осудить ее некому.»
Пообедав, бабы снова впрягались в плуги.
Первой не выдержала Марья.
- Бабы! Не могу больше! - повалилась она в борозду.
К ней кинулись Федора и Лялячка. Подошел Прохор.
- Перекур, бабы! - закричал он.
Но женщины не остановились, продолжая пахать. Время не стояло на месте, солнце неуклонно ползло вниз, напоминая об окончании очередного дня. Пахали до глубоких сумерек, а потом повалились на тулупы и уже не вставали, не смотря на уговоры бабки Феклисты повечерять.
Едва рассвело, снова запрягали коров и Мармелада, впрягались сами, морщась от боли в мышцах и спине.
- Давайте споем, что ли, - предложила чувствующая себя виноватой Марья.
Лялячка затянула песню, остальные подхватили. Коровы, прислушиваясь к голосам своих хозяек, веселее потянули плуги. Из деревни прибежали дети, щебеча кинулись к своим матерям, наперебой сообщая о том, что делается дома.
Елизавета Павловна обняла ревущего Кольку.
- Они от меня убегали, - размазывал он слезы по грязным щекам.
- У!У-у! - укорила мать старших. - Нет бы подождать братишку!
- Он идти не хотел, - сказала Надюшка. - Одного не оставишь же дома. Ныл всю дорогу.
- Ладно, ладно, - примиряла их мать. - Вот посеем, огородом займемся да домом. Там, глядишь, отец вернется.
- Скоро он вернется? - встрепенулся Витек.
- Как война кончится, - строго посмотрела на него Надюшка.
Дети взрослели раньше времени.
Весна безудержно наступала на деревню. С каждым днем становилось теплее, высохшие бугры покрылись изумрудной травой. Бабы, наконец, засеяли поля. Засеяли и одно дальнее поле - на сколько хватило семян. На том поле была самая лучшая земля и самые большие урожаи.
- Можно бы еще сеять, - говорил довольный Прохор, - да семян больше нету. Ничего, бабы, хватит нам прокормится, да еще, глядишь, отвезем в район. Оттуда звонили уже, спрашивали сколько засеяли.
- Семян бы дали! - возмутилась Лялячка.
- Спрашивал я, - вздохнул Прохор. - Нет семян. На фронт отправили, немцы выгребли. Не одни мы терпели.
Женщины вздыхали: что тут можно сделать?
- У меня рассада подрастает, - сказала Федора. - Поделиться могу, кому надо.
- Мне ранней бы надо, - посетовала Зоя.
- Присылай дочь, - предложила Федора. - У меня - много.
Не успев отдохнуть от пашни, бабы брали в руки лопаты и копали свои огороды. Из погребов вытаскивали картошку, прикидывая, сколько оставить, чтобы прокормить семью, а сколько можно посадить.
Позже сажали огороды: огурцы, помидоры, капусту, тыкву, надеясь, что переживут зиму на овощах.
Едва управились с огородами, надо было косить сено. Оторванные от дома бабы целыми днями махали косами, подгребали высохшее сено, ставили копны.
За неимением колхозных лошадей и коров, Прохор развозил сено по дворам, у кого были коровы.
Война сплачивала людей.
Бабы жили общими надеждами и ожиданиями.
Редко приходящие письма читали вместе, собираясь по вечерам у кого-нибудь в доме. - 25 -
В июне 42-го снова был сдан город Ростов.
Опять война докатилась до Островянки.
Ночью жители услышали дальние отголоски боев.
Глухо доносились раскаты взрывов, пугая баб и детей. Женщины выходили из домов, вглядываясь вдаль и пытаясь определить, когда надо будет прятаться в погребах, укрываясь от разрывов снарядов.
К середине дня у околицы показались красноармейцы в грязных гимнастерках, в сапогах бурых от пыли. Лица покрыты пылью и копотью. Они прошли по улице и остановились около дома Прохора.
Видно, командиру сообщили, что тот руководит деревней.
- Нам бы передохнуть, водицы испить, - обратился капитан к Прохору.
- Надолго к нам? - поинтересовался тот.
Капитан посмотрел в сторону, откуда они пришли, и невесело произнес:
- Думаю, не задержимся.
Все поняв, Прохор подозвал к себе пацанов, окруживших красноармейцев.
- Давайте, хлопцы, отведите солдатиков по домам. Скажите, Прохор велел.
Мальчишки, показывая дорогу, развели солдат на постой.
В дверь постучали.
Елизавета Павловна, стоящая у печи, вздрогнула от неожиданности: неужели супостаты?
- Тетушка! - на нее смотрел молоденький солдатик.
Тощий, нескладный, грязный. На тонкой шее ходуном ходил острый кадык. На худом лице выделялись глаза, такие светлые, добрые.
Слезы подкатили к горлу Елизаветы Павловны.
- Можно водицы испить? - попросил парень.
- Проходи! - вздохнула хозяйка.
Солдатик переступил порог и сел на стоящую у стены скамью.
Витек набрал в ковш воды и подал его пришедшему.
Тот, жадно припав к ковшу, большими глотками стал пить воду. Напившись, отдал ковш Витьку.
- Спасибо! - улыбнулся он во весь свой широкий рот.
- Тебе лет сколько? - пожалела его хозяйка.
- Девятнадцать, - поерзал солдатик на скамейке, украдкой поглядев на стол.
Елизавета Павловна достала с загнетки вареную картошку и кусок черного хлеба.
- Садись! Поснедай! – она наложила кислое молоко в глиняную миску.
Солдатик проглотил набежавшую слюну. Был он голоден, но сам ни за что не попросил бы поесть. Улыбнулся виновато и придвинул табуретку к столу.
- Я воды могу наносить, - предложил солдатик, утолив первый голод.
- Сами принесем, - остановила его Елизавета Павловна. - Колодец в огороде.
- Если так, - солдат собрал крошки со стола, - спасибо за угощение! Пойду я.
В дверь опять постучали.
Вошел капитан в сопровождении мальчишки.
- Проверяю, как устроились солдаты, - сообщил он поздоровавшись.
- Ночевать будем в деревне, - посмотрел он на солдата. - Ранним утром построение у сельсовета.
Командир ушел.
- Можно мне гимнастерку постирать? - спросил солдат.
Хозяйка протянула ему обмылок хозяйственного мыла.
- Тебя как звать-то? - спросила она.
- Женька я, - улыбнулся солдат. - Из под Саратова родом.
- Вот она, война, - вздохнула Елизавета Павловна. - Так никогда не повстречались бы
Женька с воодушевлением чистил сапоги, тёр свою гимнастерку, белье. Постирал портянки, решив, что летом быстро все высохнет.
Хозяйка дала ему старую рубаху и штаны мужа.
Спать он попросился на сеновал, сказав, что сильно храпит и будет мешать детям.
Ранним утром Елизавета Павловна, настругав лучинок и растопив очаг, сварила пшенную кашу, решив на дорожку угостить солдатика. Она поставила на стол кринку с молоком, положила кашу в большую миску.
Проснувшиеся дети крутились рядом в ожидании завтрака.
Женька, умытый, свежий, вошел со двора.
- Я из кадушки умылся – сообщил он, благодушно улыбаясь. - Сейчас переоденусь и к своим.
- Садись, поешь, - предложила хозяйка. - Воевать сытым веселее.
Женька уселся за стол.
Дети тоже уселись на лавки, поглядывая на кашу с молоком.
Елизавета Павловна бросила взгляд в окно и обмерла.
В калитку, как к себе домой, входили немцы. На шее у них висели автоматы. Они, весело улыбаясь и громко разговаривая, шли по дорожке к дому.
Хозяйка быстро засунула высохшие вещи Женьки под высокую перину.
Трое немцев ввалились в комнату, оглядели сидящих за столом. Видно, они были не голодные, каша и молоко не привлекли их внимания.
Один, самый любопытный, уставился на Женьку.
- Ist das deine Mutter? - спросил он.
Женька улыбнулся глуповатой улыбкой, виновато пожал плечами, что должно было означать: «мол, не понимаю».
Немец по-своему понял его, приняв за юродивого. Второй солдат заглянул в горницу, но, не обнаружив ничего подозрительного, махнул рукой и все трое вышли во двор. Если бы они заглянули под стол, накрытый скатертью, обнаружили бы на ногах Женьки начищенные солдатские сапоги. Сам он сидел за столом и не мог пошевелиться.
Если бы немцы поняли, что он солдат, расстреляли бы всю семью.
Елизавета Павловна встала перед иконой и непослушной рукой осенила себя крестом.
- Я пойду,- тихо произнес Женька.
- Сиди и ешь! - приказала хозяйка. - вдруг вернутся.
- Как же так получилось? - сам себя спрашивал Женька.
Ночью разведчики принесли весть, что немцы совсем близко от деревни.
Капитан приказал собрать солдат и отходить без шума.
Дом Елизаветы Павловны находился на отшибе, никто не вспомнил, что там тоже есть солдат.
Как ни голоден был Женька, каша не лезла в горло. Оставаться, значит навлечь неприятности на приютившую его семью.
Днем больше никто не пришел.
А ночью Елизавета Павловна вывела его в балку, начинающуюся прямо за сараями и показала, куда надо идти.
- Иди балками, сынок! Гляди, догонишь своих. Недалече ушли они.
- Спасибо вам! - со слезами на глазах благодарил ее Женька. - Жив буду: в гости приеду!
Возвратившись домой, она строго приказала детям: не вспоминать о солдате.
Немецкие солдаты расселялись по хуторским домам.
В дом Елизаветы Павловны поселили на постой двоих немцев, явно простых солдат. Различий в званиях она не понимала даже на погонах своих солдат, что уж говорить о вражеских. На постояльцах были обычные шинели, а не кожаные плащи.
Это успокоило ее.
Сразу, по приходе, постояльцы стали объяснять хозяйке, что она должна делать для них. Во-первых, кормить, стирать, убирать комнаты. В первый же день они зарезали двух куриц и принесли хозяйке, показывая, что их надо ощипать и сварить.
Елизавета Павловна просьбу выполнила, в душе проклиная немцев. Где же набраться еды для здоровенных мужиков? В сарае остались еще три курицы да петух, который от старости путал утро с вечером и кукарекал независимо от времени суток. Было жалко корову, оставшуюся кормилицей на несколько дворов. Кто знает, не сведут ли ее вороги? Чем тогда кормить детей?
Елизавета Павловна собрала детскую и свою одежду и отнесла всё в летнюю кухню. Она думала, что немцы опять не задержатся в деревне. Сколько-то времени можно пожить в кухне, лишь бы не видеть чужие, ненавистные лица.
Людей опять сгоняли на площадь.
- Сегодня вам представят наших помощников, которые согласились служить Великому Рейху, - переводил носатый переводчик слова очередного «херра» коменданта.
Комендант взмахнул рукой и из управы вышли шесть человек, одетых в форму полицаев.
Толпа ахнула, разглядев помощников.
Первым вышел Прохор Новожилов. Он старался не смотреть на односельчан, направив взгляд в сторону. Его седую голову прикрывала кепка с козырьком.
Остальные были помоложе.
Назар Ганин и Мишка Подольский: неженатые парни лет тридцати; за ними: Серега Перегудов, Андрей Калянов, Артем Зеленин. Все были местные, выросшие на глазах в деревне.
Что заставило их служить немцам?
В чужую душу не влезешь, не прочтешь там ответа.
Среди баб пополз слушок: мол, парни пришли с немцами. Взяли их в плен, а они согласились служить полицаями.
- Население должно выполнять приказы наших помощников, так как они исходят от херра коменданта, - вещал переводчик.
С площади расходились угнетенные увиденным.
Как могли мужики пойти в прислужники?
А главное — Прохор!!!
Был ведь вместо председателя колхоза и вдруг — полицай?!...
Да, преподносит жизнь повороты.
Как теперь глядеть ему в глаза, встречаясь на улице?
Как он будет глядеть на баб, с которыми пахал, сеял, ел кашу у костра?
С каждым днем немцы чувствовали себя все вольготнее. Они безнаказанно уносили собираемые с огородов овощи, копали молодую картошку.
Надежда перезимовать без голода таяла с каждым днем.
Елизавета Павловна потихоньку собирала огурцы и солила их в погребке, надеясь, хоть что-то сохранить от урожая.
Прошло около двух месяцев.
На полях жали хлеб. Свозили его на общественный ток, где очередной «херр» комендант велел взвесить каждое зернышко. Возили на том же Мармеладе да на коровах. Сердца женщин обливались кровью, когда они кидали снопы на телеги.
Поля охраняли полицаи. Они ходили между возов, нагруженных хлебом, и равнодушно осматривали их.
- Больше накидывайте! - покрикивал Серега Перегудов. - Нечего жалеть коров.
- Своих не жалей! - огрызалась непокорная Федора. - Наши и так уже доиться перестали.
- Смотри, тетка, - предупреждал Серега, - пострадаешь через свой язык.
- Не пужай! - не унималась Федора. - Не тебе, сопляку, меня поучать.
Серега усмехнулся и лениво пошел дальше.
Ему навстречу на единственном в деревне племенном быке, запряженном в тяжелую арбу, ехала Юлька Селезнева - бывшая одноклассница.
Серега галантно приподнял за козырек своё кепи и улыбнулся.
Юлька натянула вожжи.
- Прохор проверял мою подводу, - недовольно произнесла она.
- Я не про то, - ощерился Серега.
Юлька, поморщившись, глянула на него.
- Приду сегодня к тебе ближе к ночи, - игриво дернул Серега соломину из воза.
- Сдурел совсем! - удивилась Юлька. - У меня муж на войне. Детей двое!
- Муж — далеко, - не сдавался Серега. - Дети - не помеха, так что — ожидай.
- Цоб-цобе, - хлопнул он бугая по морщинистой шее.
Уставшие за целый день бабы возвращались в свои жилища, где их ждали голодные дети. Едва мать закрыла за собой калитку, Колька кинулся к ней, обхватив за колени:
- Ты принесла хлеба?
- Нету хлеба, сынок, - подняла его на руки мать. - Картохи подкопаем да наварим, - успокоила она сына.
- Кар-то-хи, - недовольно протянул Колька. - Надоело. Вареников хочу с вишнями.
Они прошли в кухню.
Елизавета Павловна пошла доить корову.
Но та дала совсем мало молока.
Вечеряли той же картохой, запивая молоком.
В кухне сгущались сумерки, с улицы доносилась чужая речь.
В раскрытую дверь вошла Зоя Дорохова. За ней Федора и Лялячка.
- Мы вот чего, - громко начала Федора.
Бабы зашикали на нее: немцы во дворе!
- Надоело бояться, - недовольно произнесла Федора, но голос понизила.
- Павловна, - перебила ее Зоя, - мы ненадолго. Надо что-то делать с дальним полем, пока никто про него не вспомнил.
- Убрать хлеб надо, - подытожила Лялячка.
- Незаметно надо, - устремила взгляд на хозяйку Зоя. - Ты живешь на отшибе, к балке близко. Давай, вечерами - до отбоя, у тебя собираться будем, а ночами на поле ходить.
- Я - не против, - вздохнула Елизавета Павловна.
Уже следующей ночью бабы балками пробрались на поле. Серпами они жали начинающую полегать рожь, срезая верхнюю часть с колосками. Нагруженные мешками, возвращались перед рассветом домой. Мешки спрятали в балке, чтобы потом обмолотить колосья.
- Надо предупредить остальных, чтобы приходили хлеб убирать, - разогнувшись предложила Елизавета Павловна.
- Самим сначала надо запастись, а потом других звать, - не согласилась Федора.
- Нет! - твердо остановила ее женщина. - Всей деревней сеяли, все и убирать будем! У других тоже дети есть хотят!
Утром, едва рассвело, бабы собирались у правления.
Полицаи уже поджидали их.
По дороге вперед погнали коров.
Женщины шли вразброд.
За ними шагали полицаи.
- Как арестанты! - оглянулась Федора.
На нее зашикали:
-Неймётся тебе! Помолчи!
Елизавета Павловна и Зоя приблизились к женщинам с другого конца хутора. Те равнодушно ответили на приветствие и ускорили шаг.
- Бабы! - окликнула их Зоя. - Поговорить надо.
- Говори! - откликнулась Тонька Лисова, оглядываясь на полицаев.
- Помните о дальнем поле? - спросила Елизавета Павловна.
- А то! - сказала Вера Сигалаева. - Как про него еще не пронюхали немцы; отберут последнее.
- Убирать хлеб надо! - воскликнула Зоя.
- Как убирать? - спросила Тонька. - Идолы эти глаз не спускают. Не отдавать же им?
- Приходите к Лизавете, - сказала Зоя - Ночью жать будете.
Женщины убрали поле благополучно, каждую ночь поочередно пробираясь балками и таская на себе мешки. Зерна намолотили - по мешку на двор. Тем не менее, это был хлеб.
Наконец, настал день, когда поля были убраны.
Немцы на площади раздавали зерно.
Перед тем херр комендант держал пространную речь о роли вермахта в жизни данной деревни. Он воодушевленно говорил, что немецкое командование в его лице, заботится о русских женщинах, выделяя им пропитание, не смотря на то, что их мужья воюют на фронте.
Женщины прихватили мешки для зерна.
Очередь двигалась быстро.
В мешки насыпали по ведру зерна, записывая при этом фамилии получивших, дабы не оделить кого дважды.
Люди не роптали, молча отходили, отводя глаза.
По дороге шли Лялячка и Федора. За плечами висели, почти пустые мешки.
Федора пыхтела, как вскипающий самовар.
- Облагодетельствовали! - зло бурчала она. - Нашим хлебушком с нами поделились! Чтоб он стал им поперек горла!
Собранное зерно немцы грузили на машины и вывозили, оставив немного в кладовых на току. К кладовым поставили охрану из автоматчиков.
Ближе к осени копали оставшуюся в огородах картошку.
Урожай был скудным.
Елизавета Павловна убрала картошку в погреб, разделив ее на «семенную» и «едовую». Даже на собственную семью оставалось мало. А если немцы останутся на зиму?
В октябре собрали капусту.
Елизавета Павловна, экономя соль, заквасила две небольшие кадушки.
Она стояла над ними в раздумье: «как же пережить зиму?» Но придумать так ничего и не смогла.
Бабы собрались в кухне у Елизаветы Павловны на посиделки. Мария перебирала старую шерсть, Федора пришла с куделью. Расположившись на табуретке, она крутила веретено, наматывая на него нить. Зоя вязала носки. Хозяйка тоже, достав спицы и клубок, принялась набирать петли. У детей протёрлись носки, варежки, и надо было вязать новые к зиме.
- Не разгонят нас? - тревожно глянула в окно Федора. - Нельзя собираться больше трёх.
- Ой, до чего дожили! - вздохнула Зоя, - посидеть вместе нельзя. Бывало, на работу - толпой, с работы - толпой. Мужики покурить и то кучкой собирались.
- Теперь даже сплетни деревенские не узнаешь, - вздохнула Мария.
- Бабы, - тут же вскинулась Лялячка, - слух по деревне ходит, что Юлька Селезнёва связалась с Серегой Перегудовым!
- Тьфу, - в сердцах плюнула Зоя, - наговаривают на нее. У нее двое детей. Муж воюет. Она баба не гулящяя.
- Видели люди, как Серега к ней вечерами шастает! - не унималась Лялячка. - Он и не скрывается.
- Она не одна такая, - тихо сказала Мария. - Полицаи, видно, баб заставляют сожительствовать. Говорят, что Мишка Подольский, не скрываясь, живет у Наташки Беликеевой.
- У нее тоже муж на фронте, - сказала Зоя.
- Хоть детей нету, - вздохнула Лялячка.
- Не осуждайте вы их ! - откликнулась хозяйка. - Не по своей воле они. Молодые, вот мужики и пристают.
- Война, бабы! - философски заявила Лялячка. - Хорошо, что еще немцы не зарятся на наших баб.
- Говорят, им «хер» ихний запрещает, - заметила Мария. - Строгий он у них.
- На нас они не позарятся, - уверенно сказала Лялячка. - Нужны им сорокалетние бабы!
Женщины молча переглянулись.
Надюшка, поеживаясь от холода, вышла из кухни.
Осенний дождь поливал землю, то рассыпаясь холодной моросью с мелкими белыми льдинками, то припуская ледяным ливнем. Куст синих цветов ярко выделялся на темной поверхности мокрой земли.
В огороде на грядках торчали кочерыжки от срубленной капусты, да чернели неубранные, коричневые от дождя, кусты помидоров. Небо, уныло затянутое тучами, не собиралось пропускать солнечные лучи, чтобы хоть как-то разогнать осеннюю тоску.
Солдат, одетый в серую шинель, сидел на пеньке срубленного дерева и играл на губной гармошке. Мелодия его, под стать погоде, была тоскливая. Немец увидел вышедшую девочку, и лицо его оживилось.
- Оh! - завопил солдат, - kleines Medhen! Tanzen! Tanzen!
Он неловко затопал тяжелыми сапогами, приглашая танцевать и заиграл более веселую песенку.
- Ach mein liber Augusting! - пиликала гармошка.
Надюшка ничего не поняла из слов солдата и, обойдя его, пошла к калитке.
Солдат недовольно бурчал ей вслед. Не понимают местные хорошего обращения. Как можно с ними общаться? Вот и мать этих детей никогда не заговорит с постояльцами. Молча забирает вещи в стирку, молча возвращает. Никогда не слушает слов благодарности. А ведь у него, Иоганна, в Гамбурге осталась семья, по которой он скучает. Солдат опять заиграл тоскливую песенку.
Наблюдавшая из окна Елизавета Павловна опустила занавеску и усмехнулась: видно не сладко живется завоевателям. Думы ее переключились на старшую дочь. В начале войны от нее получили два письма. Доехала Вера до самой Сибири.
- Ох! - вздохнула Елизавета Павловна. - При царе туда смутьянов ссылали, а теперь ни в чём неповинные люди мерзнут там. Разве можно уезжать так далеко от дома.
Она нахмурилась, вспомнив о солдате во дворе, и успокоила себя мыслью, что всё таки лучше мерзнуть в Сибири, чем прислуживать в Германии.