Вечера в Ясной Поляне
- Едуть! Едуть! Ляксандр Сергеевич пожаловали! – Дворовый мальчишка бежал вверх по главной аллее Ясной Поляны к графской усадьбе. Вслед за ним, стреляя выхлопом, катил мотоциклет с люлькой.
Софья Андреевна, быстро глянув в зеркало и убедившись, что упрямая прядка окончательно побеждена, бойко застучала каблучками вниз по лестнице. Гость жданный уважения требует. Заглянула в кабинет к мужу, тот, как всегда, что-то писал.
- Лёвушка, - позвала она его, - Александр Сергеевич прибыли, встречать надобно.
Лев Николаевич с видимым неудовольствием отложил перо, и резко встал от бюро. Семья Толстых была готова к встрече.
Мотоциклет подкатил к усадебному крыльцу, из люльки бодро вылез пожилой господин одетый по последней Петербуржской моде. Несмотря на груз лет двигался он легко и порывисто. Наклонившись к люльке, он положил внутрь новомодную каску, а взамен достал ослепительно черный цилиндр, после чего чинно повернулся и направился к встречающей его чете.
- А мы вас уже заждались, - заворковала Софья Андреевна, - с утра ждем, все глаза проглядели. - Она застенчиво посмотрела на светило русской поэзии. Пушкин оценивающе оглядел ладную фигурку молодой прелестницы. Пусть годы и брали своё, он оставался известным сердцеедом. Лев Николаевич заметил сей обмен взглядами и на секунду нахмурился. Впрочем, он быстро забыл об этом досадном инциденте. Все его естество было занято новой идеей.
- Проходите в дом, - пробасил он, - сейчас на веранде чай накроют, а там и ужинать начнем. Вы Александр Сергеевич, небось от самого Петербурга на этом мотоциклете тряслись по нашим-то ухабам. Что ж вам в ваши годы неймется. Можно ж и на поезде было доехать, а со станции мы бы вас встретили.
- Ну полноте, Алексей Николаевич…
- Лев, - привычно поправил его граф, - Лев Николаевич.
- Ах простите, Лев Николаевич, так вот, полноте вам переживать, я ж на этих мотоциклетах всю отечественную прошел, Берлин брал, в Париже по полям Елисейским гонял. Я к ним с лицея привычен.
- Да уж понимаю вас, Александр Сергеевич. Страсть. У самого в гараже три стоит. Вот только недавно с гонорара за Каренину новенькую Тулу купил. Два цилиндра рабочим объемом в штоф. Двести верст в час может, - похвастался Толстой.
- Ого, прогресс не стоит на месте. Мы в отечественную о таком только мечтать могли. Ну так и лет-то уже прошло немало. – поддержал Пушкин.
Тем временем чай уже был на столе, Золотой трехведерный самовар возвышался посреди многочисленных прикусок. Всюду были разбросаны вазочки с медом и вареньями, стояли подносы со свежей выпечкой, ягодами и фруктами, белела скала колотого рафинада, серела пористой мякотью ароматная пастила.
- Попробуйте малиновое, - застенчиво говорила Софья Андреевна, - или вот Яблочное – прям с нашего сада. Но малиновое вкуснее. И сахару не жалейте. Это с нашего заводу. Я, пока Лёвушка весь в писательстве, решила свеклу начать выращивать, да в сахар её переваривать. Доходное дело!
- Я, Александр Сергеевич, как узнал, что вы в нашу сторону собираетесь, так сразу вам телеграфировал. Надеялся, что заедете, ежели по пути. Затыка у меня. Начал писать роман про нашу Победу. А фактурки маловато. А вы же тогда воевали в отечественную. Вот хочу у вас рассказов понаслушать, да в роман батальных сцен повставлять.
Пушкин задумался. Вспоминать о Победе было тяжело.
- Да что же вам рассказать Лев Николаевич, про то, как нас на бородинском поле французские бомбовозы утюжили, как Мишель Лермонтов косой от поляков отбивался, или как мы зимой Березину форсировали? Все было.
- Ух ты, прямо косой? – изумилась Софья Андреевна, - от поляков!
- Да, было такое. Полк Понятовского прорвал нашу оборону, а Мишель в то время ночевал в тылу у знакомой барышни. Ну в общем его врасплох на сеновале застали, - подозревая недоброе Софья Андреевна покраснела, - А чем на сеновале было отбиваться от супостата? Только коса. Вот он ей от поляков и отмахивался. Три башки срубил! Дерзкий был вояка и поэт хороший. Жаль во вторую Кавказскую погиб. Лев Николаевич, вы его там может встречали?
- Нет, к сожалению, не довелось.
Чай постепенно перешел в ужин. После чего утомленному поэту постелили в гостевой, а граф со своей молодой супругой уединились в своей спальне.
Лежа в постели, Пушкин вспоминал низкое декабрьское небо над заснеженным бородинским полем. Из облаков вываливались четырехмоторные французские бомбовозы с императорскими гербами на перкалевых крыльях, и сбрасывали на русские редуты гроздья гранат, которые шипя падали и проваливались в глубокий снег, а когда догорали фитили, вверх вздымались черно-белые столбы взрывов. Обслуга зенитных мортир деловито заряжала в них цепные книппеля, и те взмывали почти вертикально вверх поперек курса бомбовозов. Мишель Лермонтов верхом на переделанном в снегокат мотоциклете мчался в штаб в Филях. Потом он вспомнил, как противно воняла керосином сжигаемая при отходе по приказу царя «сжечь дотла, дабы и памяти о сём городе не осталось» Москва. И уже в полусне привиделось лицо разбитной Жоржет из Парижского борделя, ибо были в той войне и приятные моменты.
На утро Лев Николаевич и Александр Сергеевич прохватили по окрестностям на мотоциклетах, а потом до позднего вечера граф записывал истории о Победе, которые и легли в основу его великого романа Война и Мир.
На третий день Пушкин откланялся. Он бросил последний взгляд на Софью Андреевну, хороша чертовка и смотрит с вызовом, но годы, да и ссориться с графом Толстым не хотелось.
Поэт влез в люльку своего мотоциклета и тот, распугивая скворцов на аллее, умчался из Ясной Поляны.