Танюшкина жизнь. Детство.⁠⁠

В коридоре у дверей абортария сидели мать и дочь. Мать, немолодая седовласая женщина с суровым властным взглядом, и дочь - полная миловидная девушка возрастом чуть больше двадцати, растерянная и заплаканная. Девушка была беременна, и они ждали очереди на аборт.

Сидели молча, и каждый думал о своем. Из кабинета выглянула санитарка. «Вероника Александровна» – сказала она женщине – «буквально через 5 минут, подождите еще немного, мы Вас позовем».

Девушка не выдержала и разрыдалась в голос. Она понимала, что эта беременность совсем не нужна сейчас, дочке Яриночке не исполнилось еще и трех, муж пьет, денег не приносит, куда уж второго рожать? Но мысль о том, чтобы избавиться от крохи, которая уже живет в ней, была невыносимой…

Ее рыдания прервал голос матери.

«Так, все, вставай и пойдем отсюда. Родила одну – родишь и второго. Воспитаем». И твердой рукой потянула девушку прочь.

И вот, несколько месяцев спустя, морозной зимней ночью понедельника, легко и без особых усилий, на свет появилась я – трехкилограммовый крепышок с угольно-черными волосами.

Испуганная санитарка принесла меня маме, и, пряча глаза, начала оправдываться – мол, девочка здоровенькой родилась и симпатичной, но вот незадача - нос кривоват, наверное, при родах повредили… Мама рассмеялась – «ничего Вы не повредили, у папы нашего тоже нос кривой, а она его копия».

И действительно, я вышла точной копией отца. Кареглазый черноволосый чертенок, смуглый и улыбчивый.

Папенька мой, до моего рождения не удостаивающий свою семью особым вниманием, с моим появлением на свет ощутил в себе неимоверный прилив отцовских чувств. Он купал меня, гулял со мной на улице, переодевал мои запачканные в детских неожиданностях колготки и стирал их, что доселе было строжайшим табу, ибо он был невероятно брезглив.

Хотя привычек своих папа кардинально не изменил, и все равно продолжил пропивать все деньги в сомнительных кабаках в компании женщин с низкой социальной ответственностью.

Отцовство для него было чем-то третьестепенным, и все воспитание, которое я получила, было исключительно заслугой мамы и бабушки.

К слову сказать, росла я довольно тихим и непритязательным ребенком. Словно будучи благодарной за то, что мне все же подарили жизнь, я, наверное, старалась как можно меньше доставлять хлопот, так или иначе связанных с рождением ребенка. Я практически не капризничала в детстве, со слов мамы. Я спала, кушала, и таращилась на мир своими глазками, когда не спала. Ярина, моя старшая сестра, когда была младенцем, была болезненной и очень капризной, а на мне мама «отдыхала», опять же с ее слов.

Так я и росла, тихо и незаметно. И любила быть одна с самых малых лет.

Я могла встать рано утром, напялив кое-как на себя колготки и платьишко, и, взяв с собой детское пластмассовое ведерко, уйти на другой конец огорода за горохом, и чувствовала себя безмерно счастливой. В один день я спряталась в кустах смородины и думала о чем то своем, малышачьем, пока вся семья бегала в поисках меня по всей деревне. Меня громко звали, но, видимо, я этого даже не слышала, уйдя глубоко в свои детские мысли. В общем, я была немного «не от мира сего». И это всех устраивало, так как и без меня в семье было немало проблем.

Моей маме и бабушке в жизни пришлось очень нелегко. У мамы была тяжелая работа, большой дом, огромный огород и пьяница-муж с выпивающим больным отцом – моим дедушкой впридачу. Это накладывало, конечно, определенный отпечаток. Она была сурова с нами, и воспитывала нас с Яриной в большой строгости.

Я боготворила маму и одновременно люто её боялась. Малейшее недовольство мной с её стороны рождало во мне дикий страх. Мамочка была одним из тех людей, что одним взглядом могла дать понять, что тобой очень недовольны. Этот взгляд заставлял сжиматься мое маленькое сердечко, и изо всех сил я старалась, чтобы заслужить одобрение мамы, дабы пореже испытывать на себе всю глубину её гнева. А еще у нее была очень тяжелая рука, и когда я получала удар по попе, он помнился мне очень долго, и повторения мне не хотелось.

А бабушка… Бабушке с моим рождением досталось воспитание Ярины. Все-таки с моим рождением Яринка для мамы и папы отошла на время на второй план. Папа, как я потом уже поняла, не испытывал к старшей дочери особых отцовских чувств, и любил меня больше, что было очень заметно. Мама, хоть и всю жизнь отрицала это, тоже любила Ярину немного меньше, чем меня. Поэтому бабуле пришлось взять её под свое крыло, и это, в конечном счете, сказалось на отношении ко мне. Она меня недолюбливала, хотя в моем воспитании тоже принимала участие, но неохотно.

Вот как-то странно… Вроде бы и меня все любили, и мама, и папа, и дедушка во мне души не чаял, а росла я как сорняк в поле. Я стремилась как можно меньше обращать на себя внимание, чтобы не вызвать ничье недовольство, и всех это устраивало.

Читать я научилась тоже самостоятельно, и тоже от страха. Бабушка как раз готовила Яринку в первый класс и учила ее читать. Я сворачивалась клубочком неподалеку, и внимательно слушала. Ярина учиться читать не хотела, за что частенько была бита бабушкой. И я мгновенно сделала выводы. И впитывала в себя, как губка, то, чему учили Ярину, чтобы не быть битой, когда и до меня очередь дойдет. И в результате бегло читала уже в 4,5 года. Мама была в шоке, когда я в один прекрасный день начала читать все названия на красно-желтых банках для сыпучих продуктов на кухне. Теперь я могла сама читать, и с головой окунулась в мир книг.

Книг в нашей библиотеке было немного, и, расправившись с ними со всеми, мне стало скучно. Мне отчаянно захотелось в школу. Я плакала, упрашивала маму, и все-таки добилась того, что в школу меня отдали в шесть лет. Училась я на одни пятерки, таскала книжки из школьной библиотеки и зачитывалась ими до шума в ушах. В восемь лет я открыла для себя учебник по астрономии для десятого класса, перечитала его раз пять, не понимая и половины из того, что было написано. И мечтала стать космонавтом.

К слову сказать, была я довольно пухлым упитанным ребенком. В своем классе, из-за отличной успеваемости, меня никто не обижал. Я, хоть и была младше всех на год, выглядела значительно взрослее одноклассников, и была неформальным лидером. А вот старшеклассники издевались надо мной жестоко. Кем я только не была… И Пирожком, и Плюшкой, и Жиртрестом… Сестра всегда старалась меня защитить, но это помогало слабо. Я перестала ходить в столовую и брать с собой завтраки, чтобы поменьше издевались, и с тех пор у меня стойкая фобия – не есть ничего на людях. Фобия эта пережила со мной все этапы моей жизни и сохраняется по сей день.

А еще я всегда была плохо одета. Школьная форма всегда была мне мала. Мне её вечно покупали в самый последний момент, когда выбора, немногочисленного в советское время, не оставалось совсем. Фартуки завязывались не на талии, а где-то под мышками… К тому же, мамочка решила не заморачиваться с моими прическами, и стригла меня под горшок лет до десяти. Возражать я не смела. Так что видок у меня был тот еще, и причины для издевательств, прямо скажем, были. Меня спасало только то, что я отлично училась, хорошо пела , участвовала в разных конкурсах, имела стойкое первое место по скорости чтения, и учителя иногда за меня заступались.

Маму, впрочем, в таком поверхностном отношении ко мне я не виню, ибо в нашей семье все было очень тяжело.

Папино пристрастие к алкоголю начало приобретать зловещий характер. Трезвым мы его видеть просто перестали.

Знаете, за всю свою жизнь я перевидала множество выпивающих мужчин. Кто-то выпьет – и его тянет на песни-танцы-баб. Кто-то, выпив лишнее, сразу ложится спать. Кто-то берет дубину в руки и идет приключений на жёппу искать. Мой папа, выпив, становился монстром.

В обычной трезвой жизни это был красавец-мужчина с искрометным чувством юмора и невыразимым обаянием. Выпив же, у него в прямом смысле что-то замыкало, и он превращался в неуправляемое чудовище с жаждой крови. Было у нас все –и гонка с топором за мамой вокруг дома, и попытки выжечь маме паяльником глаза, и драки с ломанием ребер… В один из таких дней, когда я была еще совсем малышкой, в разгар скандала отец швырнул в маму чугунным детским горшком, а попал мне аккурат в переносицу. Обошлось, слава Богу, но носик мой стал еще кривее…Хорошо еще, что идиоткой на всю жизнь не осталась.

У мамы моей отсутствовало чувство самосохранения, и она никогда не убегала, а старалась дать сдачи… А нас бабушка уводила куда-нибудь подальше, и мы в теплое время года ночевали на улице, либо у соседей, когда было слишком холодно. Так и жили, от скандала к скандалу, от драки к драке. Мама один раз подавала на развод, но до него дело все-таки не дошло, помирились. Вспоминая все это, я понимаю, что львиная доля моих комплексов сформировалась во мне именно в детстве…