Сочинение | Фёдор Зербин
На молодую учительницу — совсем недавно Марго, а ныне Маргариту Петровну — смотрели двадцать две пары глаз. Два десятка учеников, её старший коллега и президент со стены.
Маргарита Петровна вела литературу, и тема занятия называлась: «Любовь к родине». Старый завуч, который временами заменял учителей литературы, Николай Владимирович Серпов (дети ласково звали его «Серп»), сидел за последней партой и наблюдал, как новоиспечённая выпускница педагогического института в первый раз справляется с классом в новой школе. Любовь к родине они изучали на примере стихотворения Лермонтова, которое Маргарита Петровна подобрала сама.
В начале урока, когда она рассказывала ученикам о разных деталях жизни автора, отличники с щенячьими глазами внимательно смотрели на неё, что-то на ходу записывая; хорошисты вели себя все по-разному, а троечники изредка перешёптывались и хихикали. Но стоило Маргарите Петровне приступить к декламации, как всё внимание в помещении обратилось к ней. В отличие от Серпа, она предпочитала не включать запись стиха в исполнении старых актёров, а читать их самостоятельно — это было в новинку.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой...*
Иллюстрация Марии Давидович
Миша Фридов, который бывал то троечником, то отличником, сидел один в середине класса: его школьный друг Лёха в этот раз заболел и даже не появился в школе. Обычно Фридов скучал без Лёхи, но не на этом уроке. Красивая Маргарита Петровна внешностью своей пока ещё была больше женщиной, нежели учительницей, и поэтому ровное, артистично уверенное прочтение стихов в её исполнении было действительно интересным:
...Но я люблю — за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям...
Почему-то именно эта строфа запомнилась Мише. Однако не успел он вдуматься в эти слова, как чтение подошло к концу. Маргарита Петровна, радостная от того, что смогла «поймать» класс, принялась обсуждать произведение с детьми:
— Что вам показалось интересным в этом стихе, ребята? Может быть, какие-то строки для вас показались особенно важными?
После вопроса в классе воцарилась тишина. До этого, дав детям послушать стих, Серп сразу же объяснял главную идею и давал задание её выучить, чтобы затем использовать в сочинении. Привыкшие к подобному подходу дети растерялись, и, видя это, Маргарита Петровна хотела добавить другие, наводящие вопросы, попутно вычитывая отрывки из стихотворения. Но Серп не дал ей шансов исправить ситуацию и сразу же вмешался.
Он встал из-за парты и с важным видом профессионала, показывающего новичку истинное мастерство, пробурчал: «М-да! Лес рук!» Серпов прошёл между рядами парт, остановился у доски и, крикнув на двух шепчущихся девочек, продолжил:
— Понимаете, они, — сказав это, он размашистым жестом обвёл весь класс, — они сами вам ничего не скажут. Потому что, скорее всего, и не слушали даже.
Класс начал было выражать недовольство сказанным, как Серп сразу же сделал предупредительный «выстрел»:
— Молчать, когда учитель говорит! — он быстренько поправил галстук. — Видите? Они у меня по струнке... Вот так и надо!
Маргарита Петровна кивала на все объяснения Серпова, однако в это время сами школьники видели в её глазах тот блеск, который был присущ именно им и который теряют большинство взрослых. Про такой блеск учителя говорят: «В одно ухо влетело, в другое вылетело!» Сам Серпов же этого не замечал:
— А даже если и задавать вопросы, то исключительно меньшинству. Остальные вам ничегошеньки не ответят. Сами увидите.
Он сменил свой обычный голос на какой-то притворно ласковый тон, очевидный всем людям (в особенности детям), и обратился к одному из учеников:
— Синицын! Как думаешь, какая главная идея произведения?
Синицын встал из-за парты и устремил пустой взгляд на учителя:
— Гармония с природой.
Серпов сузил глаза и одобрительно кивнул.
— И любовь к родине! Реки, леса — всё это восхищает поэта и пронизывает его любовью к России.
— Отлично! Отлично, Синицын!
Маргарита Петровна хотела задать ему ещё несколько вопросов, но Серп уже переметнулся к следующим отличникам, которые после Синицына подняли руки и дали похожие ответы. После того как Серпов поговорил с каждым из них, в классе вновь сложился «лес рук».
— Видите, Маргарита Петровна? Ноль инициативы!
После этих слов руку поднял Фридов. Серпов отреагировал на это без интереса:
— Да, Фридов? Что ты хочешь спросить?
— Я ответить.
— Давайте Фридов, мы вас слушаем, — вступила в разговор Маргарита Петровна.
Она имела какую-то странную для учителя привычку обращаться к ученикам на «вы».
— Мне кажутся важными строки даже не столько про природу, сколько про личные переживания автора: «я люблю — за что, не знаю сам». Сам Лермонтов жил и писал во время правления Николая I — то есть в то время, когда в стране усиливалась цензура, подавлялись свободы, а люди чувствовали какой-то общий застой, который ничем хорошим для них не кончится.
— Ну и? — небрежно бросил Серпов.
— Мне кажется, в этом стихотворении делается упор, скорее, на внутренний, личный патриотизм. Тот патриотизм, который горит в людях, несмотря на государство, которое пытается диктовать ему его образ мыслей и не хочет давать ему «лишних» свобод.
Лицо Маргариты Петровны оживилось:
— Интересно, к тому же ты совершенно верно отметил...
— Довольно! — резко остановил её Серпов.
Он приложил ладонь к груди, ища что-то в левом нагрудном кармане, однако затем снова быстро скрестил морщинистые руки:
— Это не урок истории, Маргарита Петровна, — проговорив это, он несколько побагровел. — Мне кажетcя, Фридов, ты совсем не так понял всё... Садись.
Серпов полностью «перехватил» урок у покрасневшей учительницы. Разрешив Мише сесть на место, он дал классу задание: начинать сочинение на тему «Что такое любовь к родине», которое они должны будут сдать на следующем уроке. После этого он попросил Маргариту Петровну, выглядевшую крайне расстроенной, выйти с ним в коридор. С ней он держал тот же тон, что и с учениками:
— Милая моя! Мне кажется, вы не совсем понимаете, в чём наша цель.
— Николай Владимирович, позвольте мне просто вести урок, и давать комментарии лишь после. Вы же даже не литературу ведёте по специальности, я не понимаю почему...
Она пыталась поставить себя твёрдо, хотя всё в ней выдавало волнение перед человеком, от мнения которого она сильно зависела. Очевидность этого придавало Серпову уверенности в своей правоте, так что он снова не дал ей договорить:
— Нет уж! Извините! Я, может быть, не заканчивал тот же курс, что и вы, и, возможно, я чего-то не понимаю, но... Я знаю наши задачи.
— О чём вы? У нас есть стих, и дети, которым мы его даём, могут воспринимать текст совсем по-разному. Почему вы не дали договорить Фридову? Ведь сам стих, возможно, сложней, чем просто...
— Не личность, а идентичность — вот наша задача, Маргарита Петровна, — перебил её снова Серпов. — Как же так? Институт вы закончили и сразу всё забыли? В брошюрах для подготовки к урокам чёрным по белому написано: «Задача: воспитание российской гражданской идентичности». Что вам неясно? Не надо тут острых тем! Природа, любовь к России – всё! Да и что за стих вообще вы такой взяли?
— Но мы же работаем с людьми! — пропустила Маргарита Петровна его последний вопрос. — Тут не может быть всё по бумажкам!
— Вы меня утомляете, — сказал он и расправил плечи, желая стать максимально могучим и страшным. — Если вы хотите у нас преподавать, то идите, — он на секунду запнулся, — и сделайте всё... Как надо.
Если из класса выходила женщина, то за несколько минут до звонка вернулась в него уже учительница. Белая блузка, серые пиджак и юбка приняли «преподавательскую» форму и поместили в неё Маргариту Петровну. Зашедший же за ней Серпов в этой форме находился круглосуточно. И только дети будто не замечали на себе всех этих костюмчиков.
Маргарита Петровна сухо попросила всех ребят, до этого отвечавших, подать дневники. Синицын и компания получили заслуженные пятёрки, и только потом очередь дошла до Миши: Серпов внимательно наблюдал за тем, какую оценку ему поставят.
— В следующий раз, Фридов, постарайтесь чуть внимательней слушать... — бормотала она что-то несуразное, чтобы все поняли: она осуждает такие «выходки». В чём конкретно состояла выходка, сказать никто не мог, однако это не мешало многим в классе разделять висящее в воздухе осуждение.
Пока Маргарита Петровна выводила красивую тройку в дневнике Фридова, зазвучал звонок. Видя, что «наглый юноша» получил по заслугам, Серп разрешил детям, уже сложившим в портфели книжки, бежать домой и тоже вышел из класса. Тому же примеру хотел последовать и Фридов, однако Маргарита Петровна задержала его, когда он подошёл забрать дневник:
— Постойте.
Произнеся это виноватым тоном, она, улыбнувшись, добавила к верху «удовлетворительной» оценки прямую чёрточку, которая превратила её в «пять». Фридов, однако, встретил это без восторга:
— Зачем? — он отодвинул дневник с отличной оценкой обратно к Маргарите Петровне. — Я думал, вы другая... А это ведь стыдно! — глаза его засияли мальчишечьими слезами. — Стыдно быть порядочным втихаря! Стыдно быть нормальным лишь тайком!
Последнюю фразу он едва ли не выкрикнул и выбежал из класса.
Миша не хотел встречаться ни со своими одноклассниками, ни с учителями, поэтому он решил «сбежать» во второй корпус школы и переждать там: ученики должны были скоро уйти, а оставшиеся учителя собирались в другой части здания. План его сработал идеально, и после окончания учебного дня он в одиночку блуждал по школьным коридорам.
Удивительно, что каждый раз, когда Миша оказывался в пустовавшей школе, он понимал, что ему нравилось в ней находиться. Вечная побелка на стенах, милая выставка с рисунками первоклашек, классы, которые оставались незапертыми, — всё это казалось ему чем-то очень родным, чем-то, что он уже полюбил. Однако каждый раз, когда эти нежные чувства посещали его, им суждено было утонуть в отторжении к сложившейся ситуации, при которой находиться внутри школы, когда в ней всё «работает», было неприятно. Лучше всего данное чувство объяснил сам Миша, пропев: «Не-сво-бо-да», пока он спрыгивал по четырём ступенькам, которые отделяли коридор от фойе.
«Приземлившись», он увидел охранника, который, немного побурчав про то, что не стоит ученикам просто так гулять по школе, всё-таки выпустил его наружу.
Спустя несколько дней Фридов, как это часто бывает, немного опоздал на урок. Литература в тот день шла первой, и поэтому, зайдя в класс (а потом выйдя, а потом зайдя нормально, как указал ему Серп), он последним сдал домашнюю работу. Серпову это сильно не понравилось:
— Ну, Фридов. Какие на этот раз оправдания?
— У меня нет оправданий. Я проспал лишние три минуты. — Миша сел за своё место. — И поэтому опоздал ровно на столько же.
— И тебе не стыдно?
Фридов по-честному задал сам себе этот вопрос и сразу же выдал:
— Нет.
— А если родителей вызвать в школу? Стыдно не станет?
— Не станет. — Миша знал, что если его родителей вызовут в школу, то дома из-за этого не будет никаких скандалов. Истерика, которая наполняла школьную атмосферу, полностью отсутствовала в его семье.
— За опоздание ему не стыдно! Родителей вызвать — не страшно! — усмешка сквозила в каждом слове Серпова. — Это же позор, никакого уважения к людям! Ты как собрался взрослым быть, а? Мы кого тут растим вообще?!
И всё же, подобно многим другим людям в возрасте, от усмешки он быстро перешёл к агрессии.
— Николай Владимирович, давайте просто урок начнём? — из ниоткуда появилась Маргарита Петровна, которая поняла, что не может не вмешаться.
Если бы речь шла о ком-либо другом, Серпов бы уступил ей, однако случай Фридова был особенным: этот мелкий поганец досаждал завучу всё полугодие. Миша раздражал его, как раздражает скульптора внезапно неподатливый кусок какой-нибудь материи. Серпов решился использовать оружие, которое, по различным причинам, часто заставляет детей «успокоиться» в одно мгновение: он захотел выставить ученика публично, перед всем классом.
— А это, Маргарита Петровна, и есть часть урока. Фридов, встань!
Миша повиновался.
— Ты у нас, видимо, оригинал. Да?
— Не знаю, Николай Владимирович.
— Ну я же вижу, что ты хочешь выступить, показаться особенным! Вот, держи! — Он взял с верха стопки тетрадку Фридова, пробежал по тексту глазами и, убедившись, что всё написано «по формату», кинул её Мише на стол. — Бери, читай. Творческая работа как раз! Давай, умник, покажи всем!
Мише было некомфортно находиться в центре внимания, но он всё-таки взял тетрадку. Ему в голову пришла идея: вместо того чтобы прочитать то, что он написал дома, Миша решил сымпровизировать:
— Хорошо. — Миша прокашлялся. — «Что такое любовь к родине? — Он оглянулся, и насмешливые взгляды, особенно взгляд самого Серпа, почему-то начали придавать ему сил. — Я думаю, что любовь к родине неразрывно связана со счастьем. И каждый, кто любит родину, в той или иной мере опирается в этой любви на счастье, которое он здесь испытал. А значит, нужно узнать, что такое счастье».
— Ох, да ты у нас поэт, — говорил Серп, уже выходя из себя, — можешь теперь на стульчик встать, как в садике: смотрите, какой молодец!
Миша встал на стул, а с неё перескочил на парту. Весь класс засмеялся:
— Так что же такое счастье? Мне кажется, что счастье — это отсутствие принуждения. Я полностью счастлив лишь там, где чувствую себя свободным, где меня уважают. Конечно же...
— Хватит! А ну!
Серпов попытался схватить Мишу за руку, дабы заставить его слезть, но мальчишка перескочил на пустующую парту сзади и спрыгнул на пол. В итоге Фридов вынужден был читать своё «сочинение» вслух, пока Серп гонялся за ним между рядами, где сидели остолбеневшие дети.
— Конечно же, я понимаю, что любовь к родине — это нечто, что невозможно отнять или оценить. Так или иначе, она будет жить в каждом из нас, ведь любовь, как говорит мой папа, — это не что-то рациональное.
Серпов почти схватил его у доски, но Миша смог увернуться и отбежать к задней части класса — прямо под фотографию президента.
— Но всё равно мне кажется, что нередко любовь к родине меркнет, слабеет в людях из-за несвободы, которую они вынуждены переживать там, где родились.
Маргарита Петровна бросала на Фридова то испуганные, то одобрительные взгляды, и Серпов, заметив это, обратился к ней странно спокойным голосом:
— Вы друзья с ним, да? Скажите, чтобы он кончал с этим, иначе хуже будет.
— Но ведь вы сами начали обращаться к нему в таких тонах, сами «втянули» его в противостояние. — Было видно, что всё это время в ней шла внутренняя борьба, и одно из начал одержало верх. — Вы не правы.
Серпов злобно посмотрел сначала на неё, потом на Фридова и опять начал что-то искать в нагрудном кармане:
— Вас обоих в этой школе не будет.
Дрожащими руками он взял классный журнал и учебник, вышел из класса и кратчайшим путём свернул на лестницу, чтобы оттуда подняться к директору. Чувство обиды, появившееся в груди из-за неуважения к его авторитету, сдавливало Серпа, отдаваясь болью во всём теле. Почти преодолев первый пролёт, уже в холодном поту, он представлял себе, как избавится от очередных возмутителей спокойствия и снова всё пойдёт своим чередом... Однако ничему из этого не суждено было сбыться. Пройдя ещё несколько ступеней, Николай Владимирович Серпов, который в последние годы был грозой всей школы, ощутил небывалую лёгкость, отпустил перила и свалился вниз по лестнице. Перед тем как удариться головой о недавно помытый пол, он услышал звонок, знаменовавший собой конец урока.
Услышала его и Маргарита Петровна, собравшаяся любыми способами защитить Мишу у директора. Она практически выбежала из класса и направилась к лестнице, где и нашла тело завуча. Рядом с ним лежал случайно раскрывшийся учебник, страницы которого были покрыты мелкими капельками крови.
...Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.**
*М. Ю. Лермонтов. «Родина».
**Е. Евтушенко «Идут белые снеги».
Редактор Елена Горкальцева
Об авторе
Фёдор Зербин, 20 лет, студент факультета политологии. Родом из Оренбурга, позже переехал в Германию. Больше всего в жизни любит Льва Толстого.