Смерть майора.
На светофоре зажглась зелёная фигурка, Майор Савушкин для острастки огляделся по сторонам и ступил на пешеходный переход. В этот самый момент серебристая тойота, запоздало шаркнув резиной по асфальту, приподняла зад, качнулась и замерла на линии разметки. Майор посмотрел на колёса, которые нагло залезли на белую полосу, затем в лобовое стекло. За рулём сидело добродушное существо с сальным хвостом, торчащим из немытой головы. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – водитель относится к самой ненавистной общности людей. Её ярчайшими представителями являются всякого рода живописцы, музыканты, писатели, танцоры и прочая духовная дрянь от которой проку – ноль без палки.
В мире было не так много вещей, которые любил майор Савушкин. Их можно было по пальцам пересчитать: хронометры, рулетки, весы и прочие измерительные приборы, всевозможные кодексы, инструкции, правила и, конечно же, дорожная разметка. В общем, всё то, что подчиняется порядку, поддаётся счёту или хотя бы осмыслению.
В противовес ко всему вышеперечисленному, майор не любил людей. Люди были для него средоточием суеты, неврастеничной субстанцией, способной только к одному действию - броуновскому движению, бессмысленному и беспорядочному.
- Жаль, времени нет, - выдохнул майор, злобно глянул на тойоту и направился в сторону автовокзала.
Через полчаса он должен сидеть в рейсовом автобусе Лебедин - Чернь на месте под номером четыре, ведь у него впереди отпуск. Отпуск, в который майора почти насильно отравили сослуживцы.
- Ты уже два года никуда не ездил, ну! - сказал начальник отдела. - Давай, собирайся и поезжай на всё лето… в Грязь эту свою, к родне.
- В Чернь, - поправил майор.
- Во-во, в Чернь.
После тишины родного аналитического отдела, в стенах которого можно услышать, как пердят тараканы и дышат половицы, атмосфера автовокзала ввёла Савушкина в состояние шока. Всклокоченные селяне, напряженные карманники и одичавшие дети бессистемно метались по залу, торговцы арахисом клеились к ним в самых неожиданных местах, причём сами тоже жрали свой корм, сплёвывая шелуху под ноги. При этом многие из присутствующих истошно орали на незнакомом языке.
И только два милиционера деловито маршировали от стенда с расписанием к выходу и обратно. Но из-за этой нарочитой их уверенности всё вокруг казалось ещё более зыбким и нестабильным.
В этот момент Савушкина пихнули в спину пожитками, и он прижался щекой к справочному окошку. Отпрянул, оставив на стекле влажный след.
- Скажите, на Чернь уже пришёл? – спросил майор.
Дежурная оторвалась от чего-то там у себя на коленях и взглянула на Савушкина невесёлыми глазами.
- Не мусольте мне здесь.
- Меня интересует на Чернь…
- Я не глухая. Мусолить не надо.
- Да я… да в чём дело?! – возмутился майор.
- Будете мусолить, я милицию позову, - пообещала дежурная и снова занялась чем-то у себя на коленях.
Через пять минут преисполненный ненависти Савушкин упал в забронированное кресло номер четыре, что в рейсовом автобусе Лебедин – Чернь и злобно уснул. А ещё через два часа и сорок четыре минуты вывалился с вышеозначенного кресла в проход между рядами, сильно приложившись головой в стойку сидения. Сверху сыпалось нажитое барахло, продукты питания и тяжелые промасленные мешки с гайками. После торжественной минуты молчания воздух разорвал высокий бабий визг вперемежку с прогорклым мужским матом.
Как потом выяснилось, из-за разорвавшейся на полном ходу покрышки автобус завалило на бок и выбросило на обочину. Прозорливые селяне не стали ждать милостей от МЧС, собрали мотлох и разбрелись окрест, ещё долго оглашая криками сгущающиеся сумерки. К удивлению майора весёлый водитель автобуса тоже потянулся за селянами в темноту. Исполосованное царапинами и перепачканное грязью лицо делали его похожим на подгулявшего вурдалака.
- Может, ГАИ подождём? - строго предложил Савушкин.
- Да чо там… - махнул рукой водитель.
- Вызовите дежурного! - крикнул вслед майор, но никто так и не ответил.
Какое-то время Савушкин безрезультатно пытался найти свою дорожную сумку, наконец, плюнул, торопливо закурил и сел на корягу, прислонившись к отдыхающему автобусу. И только теперь ощутил, что в том месте где его голова встретилась с металлической обшивкой крыши просыпалась тягучая боль.
Прошло больше часа. Было уже совсем темно, когда Савушкин услышал вкрадчивый женский голос:
- Не помешаю?
- Я ГАИ жду, - ответил майор.
- Можно, я с вами? – спросил голос.
- А вам зачем?
- Да так...
- А вы вообще кто? Вы местная?
- Да вот, шла...
Дама внезапно передумала говорить куда именно она шла и присела где-то в темноте. Дура какая-то, - подумал майор. С полчаса посидели молча.
- ГАИ не приедет, зря ждём, - произнёс женский голос.
- Как это?
- С райцентра сюда не ездят, а местные пьют. Праздник у нас - день колхозника.
- Праздник же в октябре вроде, а сейчас июнь, - быстро сообразил майор.
- Так с октября и пьют.
Ещё посидели. Савушкин встал, чтобы размять затёкшие ноги.
- Знаете что, а пойдёмте ко мне, - предложила женщина, - вы не пугайтесь, я вам с сенцах постелю.
- Нужно хотя бы дежурного какого-нибудь вызвать, - начал сдаваться майор, которому страсть как захотелось в сенцы.
- Зачем? - поинтересовалась дама.
- Ну, для статистики. Для дальнейшего предотвращения...
Дама, до этой минуты скрывавшаяся в тени подошла и встала совсем близко от Савушкина. Так близко, что он теперь мог разглядеть её лицо в свете горящей папироски. Майор от волнения начал поглубже затягиваться, пока ему не сделалось дурно от дыма и он не закашлялся. Бросил окурок и зло затоптал его ботинком в грунт. Злился майор не столько на нелепое происшествие, сколько на себя. Ведь он уже готов был бросить место катастрофы и идти за женщиной, развалиться как боров в проклятых сенцах. Почему? Принципы где? Да, женщина симпатичная, дородная. Щёки там, грудь... но это безрассудно! Он никуда не пойдёт, ни в какие сенцы!
- Ну так что?
- У меня нет смены белья, - уцепился за призрачную надежду Савушкин.
- У меня есть. От последней любви осталось, он в вашем размере ходил.
Шли долго, ночь уже перевалила в самую свою темную сторону, когда майор уткнулся животом в невысокую изгородь.
- Сюда, - женщина толкнула шаткую калитку и поднялась на крыльцо.
Сенцы окончательно усыпили бдительность, да еще хозяйка, что-то уронила и поднимая с пола неловко оступилось, ткнулась в майорову щеку ароматным виском, прихватила за крепкий локоть. Тугой узел запретных запахов сдавил глотку Савушкина, нарушая стройную арифметику, стирая разметку и перечеркивая параграфы кодексов. Перед бойцом аналитиком разверзлась порочная дыра в обрамлении гепюровой вязи.
После пили чай, от которого закрутило в горле как после водки. Ударило в голову и майор, уже и сам не понимая почему, стал заглядываться то за вырез сарафана, то на оттянувшуюся ткань, готовую вот-вот лопнуть от бедра да пояса. Женщина хохотала, но смех ее больше напоминал ухание филина.
- Мне бы лечь, - с честной безысходностью молвил майор.
- Ляжешь.
Не помня как, но Савушкин лег. С намерением не спать ни при каких обстоятельствах. После чего мгновенно провалился во тьму. Но спал майор недолго. Через минуту он почувствовал усталые стенания досчатого пола, открыл глаза и увидел ее. Хотел закричать, но пропал голос. Хотелось вскочить с лавки, вышибить дверь и бежать в поле, в темноту... но Савушкин не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Судя по всему, женщина была абсолютно голой, просто накинула на тело простыню и теперь склонилась над майором, источая сладкий запах похоти. Ноги женщины не касались пола, она словно висела в воздухе. Савушкину все это здорово не понравилось. Рушились законы гравитации, ломались устои, заваливался на бок стройный мировой порядок.
Женщина рывком сдернула с майора одеяло и Савушкин с удивлением обнаружил что лежит на лавке нагишом. Мало того, военный аналитик был готов к соитию с незнакомой особью. По крайней мере - физически. Но разум твердил обратное - дашь слабину и низвергнется все, во что ты верил. Сгинет, растворится, будет осмеяно и втоптано в грязь скользкими лягушачьими лапами.
- Агн-да-а! Изу-у-уммм! - громко произнесла женщина и склонилась над самым лицом Савушкина, почти касаясь его носом.
Майор хотел прочесть Отче наш, но сбился и теперь в голове носились только обрывки фраз из гарнизонного и караульного устава... нести службу бодро, ничем не отвлекаться... запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить...
Все, абсолютно все было предусмотрено и сформулировано - не дурак писал! А Савушкин взял и нарушил все что только можно! Ел, пил, курил... разговаривал. Был бы патрон, он бы и его дослал туда, куда устав не велит! И ГАИ не дождался, поддался на уговоры... сенцы, блять! Теперь вот лежи с надроченным хуем и жди участи! По щеке юркнула горячая капля, скользнула на подушку и теперь пекла нестерпимо шею.
Зрачки женщины расширились, приобрели красный оттенок, как будто кровью налились, почти не видно стало белков.
- Ог-н-д-а-ааа, - прошептала красноглазая бестия и высунула острый длинный язык.
Заплясала змеей по ребрам, по груди. Опустилась ниже, повозилась в майоровом паху, облизала мошонку, забралась в пуповину. Женщина ухватила плоть Савушкина, стиснула хваткими пальцами. Хер аналитика налился лиловым светом, раскрылся. Стал похож на утопающего, которому страх как нужно ухватить побольше воздуха перед смертью. Зачем? Чтобы унести с собой на самое дно? В ил, в песок, туда где нет ничего живого. Для чего? В инструкции для утопающих про это не пишут.
Язык стал тонким как игла, завис на секунду над самым родничком Савушкиного достоинства, примерился и скользнул вниз, разрывая внутренности. Боль мгновенно раскинула лопости по всему майорову телу. Савушкин исторг из себя звук похожий одновременно на вой и на рев. Он и сам испугался собственного голоса.
Запахло жженой резиной и вчерашним дождем. Савушкин открыл глаза, увиде
В мире было не так много вещей, которые любил майор Савушкин. Их можно было по пальцам пересчитать: хронометры, рулетки, весы и прочие измерительные приборы, всевозможные кодексы, инструкции, правила и, конечно же, дорожная разметка. В общем, всё то, что подчиняется порядку, поддаётся счёту или хотя бы осмыслению.
В противовес ко всему вышеперечисленному, майор не любил людей. Люди были для него средоточием суеты, неврастеничной субстанцией, способной только к одному действию - броуновскому движению, бессмысленному и беспорядочному.
- Жаль, времени нет, - выдохнул майор, злобно глянул на тойоту и направился в сторону автовокзала.
Через полчаса он должен сидеть в рейсовом автобусе Лебедин - Чернь на месте под номером четыре, ведь у него впереди отпуск. Отпуск, в который майора почти насильно отравили сослуживцы.
- Ты уже два года никуда не ездил, ну! - сказал начальник отдела. - Давай, собирайся и поезжай на всё лето… в Грязь эту свою, к родне.
- В Чернь, - поправил майор.
- Во-во, в Чернь.
После тишины родного аналитического отдела, в стенах которого можно услышать, как пердят тараканы и дышат половицы, атмосфера автовокзала ввёла Савушкина в состояние шока. Всклокоченные селяне, напряженные карманники и одичавшие дети бессистемно метались по залу, торговцы арахисом клеились к ним в самых неожиданных местах, причём сами тоже жрали свой корм, сплёвывая шелуху под ноги. При этом многие из присутствующих истошно орали на незнакомом языке.
И только два милиционера деловито маршировали от стенда с расписанием к выходу и обратно. Но из-за этой нарочитой их уверенности всё вокруг казалось ещё более зыбким и нестабильным.
В этот момент Савушкина пихнули в спину пожитками, и он прижался щекой к справочному окошку. Отпрянул, оставив на стекле влажный след.
- Скажите, на Чернь уже пришёл? – спросил майор.
Дежурная оторвалась от чего-то там у себя на коленях и взглянула на Савушкина невесёлыми глазами.
- Не мусольте мне здесь.
- Меня интересует на Чернь…
- Я не глухая. Мусолить не надо.
- Да я… да в чём дело?! – возмутился майор.
- Будете мусолить, я милицию позову, - пообещала дежурная и снова занялась чем-то у себя на коленях.
Через пять минут преисполненный ненависти Савушкин упал в забронированное кресло номер четыре, что в рейсовом автобусе Лебедин – Чернь и злобно уснул. А ещё через два часа и сорок четыре минуты вывалился с вышеозначенного кресла в проход между рядами, сильно приложившись головой в стойку сидения. Сверху сыпалось нажитое барахло, продукты питания и тяжелые промасленные мешки с гайками. После торжественной минуты молчания воздух разорвал высокий бабий визг вперемежку с прогорклым мужским матом.
Как потом выяснилось, из-за разорвавшейся на полном ходу покрышки автобус завалило на бок и выбросило на обочину. Прозорливые селяне не стали ждать милостей от МЧС, собрали мотлох и разбрелись окрест, ещё долго оглашая криками сгущающиеся сумерки. К удивлению майора весёлый водитель автобуса тоже потянулся за селянами в темноту. Исполосованное царапинами и перепачканное грязью лицо делали его похожим на подгулявшего вурдалака.
- Может, ГАИ подождём? - строго предложил Савушкин.
- Да чо там… - махнул рукой водитель.
- Вызовите дежурного! - крикнул вслед майор, но никто так и не ответил.
Какое-то время Савушкин безрезультатно пытался найти свою дорожную сумку, наконец, плюнул, торопливо закурил и сел на корягу, прислонившись к отдыхающему автобусу. И только теперь ощутил, что в том месте где его голова встретилась с металлической обшивкой крыши просыпалась тягучая боль.
Прошло больше часа. Было уже совсем темно, когда Савушкин услышал вкрадчивый женский голос:
- Не помешаю?
- Я ГАИ жду, - ответил майор.
- Можно, я с вами? – спросил голос.
- А вам зачем?
- Да так...
- А вы вообще кто? Вы местная?
- Да вот, шла...
Дама внезапно передумала говорить куда именно она шла и присела где-то в темноте. Дура какая-то, - подумал майор. С полчаса посидели молча.
- ГАИ не приедет, зря ждём, - произнёс женский голос.
- Как это?
- С райцентра сюда не ездят, а местные пьют. Праздник у нас - день колхозника.
- Праздник же в октябре вроде, а сейчас июнь, - быстро сообразил майор.
- Так с октября и пьют.
Ещё посидели. Савушкин встал, чтобы размять затёкшие ноги.
- Знаете что, а пойдёмте ко мне, - предложила женщина, - вы не пугайтесь, я вам с сенцах постелю.
- Нужно хотя бы дежурного какого-нибудь вызвать, - начал сдаваться майор, которому страсть как захотелось в сенцы.
- Зачем? - поинтересовалась дама.
- Ну, для статистики. Для дальнейшего предотвращения...
Дама, до этой минуты скрывавшаяся в тени подошла и встала совсем близко от Савушкина. Так близко, что он теперь мог разглядеть её лицо в свете горящей папироски. Майор от волнения начал поглубже затягиваться, пока ему не сделалось дурно от дыма и он не закашлялся. Бросил окурок и зло затоптал его ботинком в грунт. Злился майор не столько на нелепое происшествие, сколько на себя. Ведь он уже готов был бросить место катастрофы и идти за женщиной, развалиться как боров в проклятых сенцах. Почему? Принципы где? Да, женщина симпатичная, дородная. Щёки там, грудь... но это безрассудно! Он никуда не пойдёт, ни в какие сенцы!
- Ну так что?
- У меня нет смены белья, - уцепился за призрачную надежду Савушкин.
- У меня есть. От последней любви осталось, он в вашем размере ходил.
Шли долго, ночь уже перевалила в самую свою темную сторону, когда майор уткнулся животом в невысокую изгородь.
- Сюда, - женщина толкнула шаткую калитку и поднялась на крыльцо.
Сенцы окончательно усыпили бдительность, да еще хозяйка, что-то уронила и поднимая с пола неловко оступилось, ткнулась в майорову щеку ароматным виском, прихватила за крепкий локоть. Тугой узел запретных запахов сдавил глотку Савушкина, нарушая стройную арифметику, стирая разметку и перечеркивая параграфы кодексов. Перед бойцом аналитиком разверзлась порочная дыра в обрамлении гепюровой вязи.
После пили чай, от которого закрутило в горле как после водки. Ударило в голову и майор, уже и сам не понимая почему, стал заглядываться то за вырез сарафана, то на оттянувшуюся ткань, готовую вот-вот лопнуть от бедра да пояса. Женщина хохотала, но смех ее больше напоминал ухание филина.
- Мне бы лечь, - с честной безысходностью молвил майор.
- Ляжешь.
Не помня как, но Савушкин лег. С намерением не спать ни при каких обстоятельствах. После чего мгновенно провалился во тьму. Но спал майор недолго. Через минуту он почувствовал усталые стенания досчатого пола, открыл глаза и увидел ее. Хотел закричать, но пропал голос. Хотелось вскочить с лавки, вышибить дверь и бежать в поле, в темноту... но Савушкин не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Судя по всему, женщина была абсолютно голой, просто накинула на тело простыню и теперь склонилась над майором, источая сладкий запах похоти. Ноги женщины не касались пола, она словно висела в воздухе. Савушкину все это здорово не понравилось. Рушились законы гравитации, ломались устои, заваливался на бок стройный мировой порядок.
Женщина рывком сдернула с майора одеяло и Савушкин с удивлением обнаружил что лежит на лавке нагишом. Мало того, военный аналитик был готов к соитию с незнакомой особью. По крайней мере - физически. Но разум твердил обратное - дашь слабину и низвергнется все, во что ты верил. Сгинет, растворится, будет осмеяно и втоптано в грязь скользкими лягушачьими лапами.
- Агн-да-а! Изу-у-уммм! - громко произнесла женщина и склонилась над самым лицом Савушкина, почти касаясь его носом.
Майор хотел прочесть Отче наш, но сбился и теперь в голове носились только обрывки фраз из гарнизонного и караульного устава... нести службу бодро, ничем не отвлекаться... запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить...
Все, абсолютно все было предусмотрено и сформулировано - не дурак писал! А Савушкин взял и нарушил все что только можно! Ел, пил, курил... разговаривал. Был бы патрон, он бы и его дослал туда, куда устав не велит! И ГАИ не дождался, поддался на уговоры... сенцы, блять! Теперь вот лежи с надроченным хуем и жди участи! По щеке юркнула горячая капля, скользнула на подушку и теперь пекла нестерпимо шею.
Зрачки женщины расширились, приобрели красный оттенок, как будто кровью налились, почти не видно стало белков.
- Ог-н-д-а-ааа, - прошептала красноглазая бестия и высунула острый длинный язык.
Заплясала змеей по ребрам, по груди. Опустилась ниже, повозилась в майоровом паху, облизала мошонку, забралась в пуповину. Женщина ухватила плоть Савушкина, стиснула хваткими пальцами. Хер аналитика налился лиловым светом, раскрылся. Стал похож на утопающего, которому страх как нужно ухватить побольше воздуха перед смертью. Зачем? Чтобы унести с собой на самое дно? В ил, в песок, туда где нет ничего живого. Для чего? В инструкции для утопающих про это не пишут.
Язык стал тонким как игла, завис на секунду над самым родничком Савушкиного достоинства, примерился и скользнул вниз, разрывая внутренности. Боль мгновенно раскинула лопости по всему майорову телу. Савушкин исторг из себя звук похожий одновременно на вой и на рев. Он и сам испугался собственного голоса.
Запахло жженой резиной и вчерашним дождем. Савушкин открыл глаза, увиде
