Славянское фэнтези 3. Выпьем, няня
Попросились Лишай, Сережа и птичка Гоголь к Арине Родионовне на ночлег.
Сердобольная бабка путников впустила, горох на сметане к ужину замесила, и снова вязать шарф принялась.
– Раскрой тайну свою, няня, как ты шарфом судьбы человеческие связуешь? – попросил Лишай.
В этот момент, ластящийся к ноге Сережи кот Тихон, цапнул его за щиколотку в просвет между штаниной и портянкой
– Токсоплазмос, – отвечала Арина Родионовна, – коты – хранители секрета эмпатии...даже и к незнакомцу. Зараженная токсоплазмозом мышь, начинает любить кошачий запах, и погибает в пасти кота с чувством благоговейным и полным душевным удовлетворением; поиграет кот с клубком нитей любви, и связует две души шарф из них связанный, от одной души другой подаренный.
– А что есть шарф, пока кот его нити не заиграл? – поинтересовался Сережа, отбрыкиваясь от раззадорившегося Тихона.
– Терпение, пропитанное надеждой, и превращенноетем самым в томительное ожидание чуда. – отвечала старушка, облизываясь поглядывая на бурдюк кумыса, висевший на шее каменной статуи Гузельяхины.
– Выпьем, няня? – присвистнула птичка Гоголь.
Арина Родионовна кивнула, по девичьи скромно потупив взор, кот Тихон поуспокоился, вскочил на сломанную радиолу в углу избы, и свернулся на ней комочком.
Всем, вдруг, стало уютно и тепло.
Когда пьяную в драбадан няню Лишай и Сережа уложили почевать на пуховую перину, сами по скамьям вдоль печи развалились, птичка Гоголь выклевала себе гнездо в клубке нитей, а кот Тихон ушел во двор – на совещание.
Той ночью, на кошачьей сходке присутствовали: уже знакомый кот Тихон, не менее знакомый кот-Баюн, и, невесть каким ветром занесенный в славянские земли Чеширский кот.
Помедитировав с часок на заборе, Чеширский, лениво ковыряясь в зубах косточкой от белого кролика, взял слово:
– Национальное самосознание к белорусам придет только с завозом картошки, а до тех пор белорусы – подданные Великого княжества литовского...
– Как же они, бедолаги, перебиваются без любви к родине, чай и славянское фэнтези пока не про них? – спохватился кот-Баюн.
– Обожди несколько веков, – успокаивающе мяфкнул Тихон, – и бульбаши к нашему стану подтянутся...
Помедитировали коты еще часок.
– А хуй ли ты, животина англицкая лыбишся, да в славянский стан речами своими раздор вносишь! – внезапно окрысился на Чеширского кота Баюн. – мало нам иностранца Миллера с его "Варяжской теорией"?
Глумливая лыба с морды англикоса сошла, но вонь речей, раздор в славянские ряды вносящих, осталась, как и сам Чеширский.
– Мочи инагента! – взревел Тихон, и залепил когтистой лапой супостату хук слева.
Чеширский грохнулся с забора в заросли крапивы, и провалился в кроличью нору, только его и видели.
– Масонам в русской глубинке не рады, – удовлетворенно прокомментировал низвержение Чеширского Баюн, – Тихон, теперь нового председателя совета хранителей загадочной русской души искать надобно.
– Свято место пусто не бывает. – зевнул в ответ Тихон.
Помедитировали еще с минуту. Из ракитового куста послышалась тяжелая поступь и сотрясающий забор приглушенный грудной рык.
– Лев? – вопросительно сделал зрачки горизонтальными Баюн.
– Гумилев. – кивнул Тихон, и предусмотрительно подвинулся, чтобы освободить место на заборе для нового председателя совета.
Лев Николаевич вскочил на хлипкий забор, от чего тот закачался, точно от порыва ураганного ветра, и провозгласил:
– Братва, триединство восточного славянства я оспаривать не буду, но считаю своим долгом указать вам на корни сего явления.
– Какие же? – спросил повеселевший Баюн.
– Черта оседлости наших подопечных пролегает между лесами и Великой степью. Со времен установления средневекового климатического оптимума, и как следствие, учиненного им демографического взрыва, переходить, по старому распиздяйскому обычаю, с оскудевшей делянке к новому, никем не занятому полю стало проблематично, посему, мудрость, пришедшая по пути из варяг в греки с самого Египта пришлась славянам весьма кстати.
– Какая мудрость? – поинтересовался Тихон.
– Число "Пи", расчитанное древними земледельцами для более удобного размечания делянок, при переходе к трехпольному земледелию.
– Ааа, – вспомнил Баюн, – три поля – пересвет, перезвон и перегар.
– Они, – кивнул Лев, – наши волхвы на гуслях зачарованных пытались сборным оркестром из этих понятий антропоморфную визуализацию извлечь, чтобы знал славянин, кому молиться, да англицкий заговор помешал – получился не деревянный истукан, навроде Велеса, а трехголовый рептилоид – змей Горыныч.
– Опять жидомасонская нечисть воду мутит! – с ненавистью процедил сквозь зубы Тихон.
– Но, братцы, нет худа без добра, – примирительно подытожил Лев, – рептилоид Горыныч в наших краях дюже прижился, народ так сроднился с ним, что забывать стал, что Горыныч триедин – Пересвет, Перезвон, Перегар, если по головам перекличку вести, и он – суть жизненного уклада нашего человека.
– На рассвете паши, днем молись, вечером пей. – догадался Баюн.
– А Любовь когда? – встрепенулся Тихон.
– Токсоплазмос? – переспросил Лев. – когда Горыныча укусишь. Сделай так, чтобы постояльцы Арины Радионовны – Лишай, Сережа, до Гоголь, следующий квест до Горыныча держали, ну и на хвост к ним садись ...