Распределительная⁠⁠

Егор Куликов ©

Странный поезд уносил сбившихся людей во тьму. За единственным зарешеченным окном только и мелькала что тьма. Черная. Матовая. Казалось, высунь руку, и на нее тут же налипнет вязкая субстанция ночи.

В единственном вагоне было холодно. В щели, со свистом влетал ветер. Люди припадали к холодным доскам. Кутались по углам. Забивались на нары.

Сидя на корточках или привалившись к стенкам, пассажиры кутались в пальто, тулупы, ватники: кто в чем был одет. Кто с чем попал сюда, тем и пользовался.

И все сидели разобщенно. Какими-то своими даже не кучками, а отдельными личностями. Дед, прижавшийся к единственной теплой стенке вагона, так сильно сжимался, что походил на ворох тряпья в котором ползают крысы. Мужики – вышколенные, в хороших и дорогих нарядах, сидели особенно отдаленно. Они выбирали места, пусть холодные и неудобные, но главное подальше от всех от этих. А эти самые «эти» в бушлатах и валенках, развалившись на полу и подбив под голову руку, пытались уснуть. Ничейные дети поглядывали с нар как воробьи на ходящего внизу кота. И женщины. Конечно же… женщины с опаской оглядывали вагон, стараясь либо избежать контакта с кем-бы то ни было, либо найти сильное плечо и прижаться к нему. Зарыться с головой и не видеть этого вагона из нестроганых досок. Не видеть прыгающего пламени в буржуйке. Не видеть этих бедных, молчаливых людей. Не видеть и самое главное не чувствовать тьму за окном, которая, кажется, так и ждет, когда последний уголек погаснет чтобы залить вагон, как вода заливает тонущее судно. И самое главное, не видеть этого старика, который смотрит за всем.

Грязный, в порванных штанах, цвет которых не знает никто, так как угольная пыль слоями и годами, а быть может и десятилетиями налипала на них. Рубаха цвета той же пыли и телогрейка, на которой давным-давно, по краям был мех. Волосы старика от угольной пыли отяжелели и обвисли грязными сосульками. Казалось, подуй самый сильный ветер, и они не шелохнутся.

Старческое лицо с большим расплющенным носом, который вечно шмыгал, выражало недовольство и как ни странно – смирение. Густые брови свисали на глаза, как карнизные цветы в каком-нибудь солнечном итальянском городке – густо и низко. Темная щетина начиналась на впалых щеках и порослью уходила вниз, скрываясь за воротом рубахи и телогрейки. Забитые грязью морщины как трещины разбитого стекла, расходились по всему лицу. Он был худ и тонок, словно на скелет успели приклеить только жилы и вены. Но движения его выглядели уверенными и сильными. А в волосатых руках чувствовалась сила.

Он тяжело вставал с пола и пошатываясь шел к топке. Но стоило открыть дверцу. Стоило увидеть оранжевое пламя, вырывающееся из жерла. Стоило схватить вышкуренный до стекольной гладкости черенок лопаты и в нем просыпался другой человек. Старик вонзал лезвие лопаты в черную кучу угля, что насыпью лежала в углу, забирал, словно отрывал ломоть той самой тьмы, что заглядывала в окно и щели, и с размахом, с оттягом бросал в топку.

- Жри… - приговаривал он ласково как домашнему животному. – Приятного аппетита голубушка. – Голос его скрипел, как скрипит лезвие лопаты, когда продирается сквозь антрацит.

Накормив своего питомца, старик вытирал рукавом вспотевший лоб, сплевывал. Затыкал одну ноздрю большим пальцем и смачно дул в темноту. Затем проделывал тот же трюк со второй. Раскатывал рукава, закрывая грязной тканью жилистые руки и шел к противоположному углу, где россыпью лежали поленья. Хватал пару увесистых чурок, брел к буржуйке в центре вагона и кормил второго питомца. Видимо, буржуйку он не так сильно любил, потому что эту процедуру он делал молча и лениво. Просто открывал скрипучую дверь, закидывал дрова, закрывал и возвращался на тепленькое место рядом с топкой.

Никто не смел его тревожить. И все пассажиры на каком-то инстинктивном уровне понимали, что не следует переступать невидимую черту, где начиналась территория старика.

Долго ехали молча и каждый занимался своими делами. А дела эти были просты… смотреть в дощатый потолок. Или пялиться в щель, где тьма танцует. Кувыркается и играет с редкими бликами огня, безжалостно съедая их.

Поезд начал сбавлять ход. Старик приподнялся. Подошел к людям.

- Ты, ты и ты, вставайте, ваш выход. – он тыкал грязным пальцем в людей, которые покорно поднимались и шли к выходу.

Встал мужчина в приличном костюме, одернул полы пиджака, приосанился. И даже пригладил волосы, словно сейчас должна была состояться встреча. Тучная женщина тяжело приподнялась с пола. Отряхнула юбку. И мать… мать, вцепившаяся в своего малыша, встала позади всех.

- Ребенка оставь, - проскрипел старик.

- Не могу. Не оставлю.

- Оставь, - спокойно произнес старик.

- Нет. – и прижала груди. И отвернулась.

- Твое право. Но тебе стоило бы прислушаться. Ребенку в вашем месте будет тяжело.

- Не смей к нему прикасаться! Не смей. Ты слышишь меня?!

- Я многое слышал. – старик подошел ближе, дернул рычаг. – Отойдите.

Поезд сбавил ход и остановился, словно в стену врезался – резко, с откатом.

Старик поднатужился, отодвинул засов и дверь отъехала в сторону, открывая крохотный полустанок, заметенный снегом и с одним фонарем.

- Принимайте партию. – крикнул в открытую дверь старик. И, обратившись к пассажирам, продолжил. – Строго по одному. Ты первый, - ткнул он на мужчину. – Пошел.

Мужчина брезгливо прикоснулся к грязному полу, облокотился рукой и спрыгнул.

- Теперь ты.

Женщина огляделась в поисках лестницы или же того, кто ей поможет. Но ни того ни другого она не нашла. Пришлось самой корячиться. едва получилось спуститься без травм. Только юбка надорвалась, зацепившись за гвоздь.

- Ты. – приказала старик матери с младенцем.

- Вы мне не поможете? – спросила она вначале у мужчины, который сделал вид, что не услышал, а после у тучной женщины, что и вовсе отвернулась, дескать мне не помогли и я никому помогать не буду.

- Я помогу. – неожиданно отозвался на просьбу старик. – От этих вы не дождетесь ничего хорошего. – он подставил руку. – они плохие люди. Собственно, как и вы… - Старик дернул руку на себя, второй ударил женину по голове и выхватил ребенка.

Женщина упала в снег. Тут же поднялась и бросилась обратно в вагон. Но старик встретил ее ударом ноги, который вновь опрокинул ее.

- Сразу надо было соглашаться. - пробурчал старик и свободной рукой задвинул дверь и опустил засов.

Поезд тронулся. А в закрытую дверь продолжали беспомощно колотить женские кулачки. Шум стальных колес заглушил крики, мольбу и вопли.

Старик спокойной вернулся на свое место. Прижал малыша к груди, посюсюкал ему в лицо и даже несколько раз скорчил гримасу. А после положил его рядом с собой.

Оставшиеся матери, со страхом взглянули на своих детей и спрятались вглубь нар, куда не проникал свет.

Долго ехали молча. А потом, старик вдруг заговорил так, словно уже начал что-то рассказывать, но неожиданно прервался.

- Жалко вам ее небось? Дескать вот я какой злой. Отобрал родное дитятко у собственной матери. Да положил тут возле печи, будто в следующую топку закинуть желаю. Ан нет вам. Знали ли вы, что она четверых своих детей со свету сжила. Да и вместе с этим в окно бросилась. С седьмого этажа. Шлеп! И нет более. Ни ее нет. Ни дитятко ее тоже нету. Вот вам и злость моя. Так-то братцы да сестры. Так-то… - закончил он и тяжело вдохнул.

А после встал, схватился за лопату и давай кормить топку, приговаривая то ей пару ласковых слов, то ребенку что тихо лежал запеленатый в тряпье.

Когда он покормил и топку и буржуйку, то уселся на свое место и сказал только:

- Скоро следующая остановка. Думаю, вы сами знаете, кому на ней выходить. Окликать не буду.

Некоторое время только и слышали, что стук колес, да завывающий ветер, что словно щупал теплое пространство вагона. Врывался в щели, трогал, смотрел и тут же выбегал обратно – к тьме.

С нар поднялся мужичок лет сорока пяти. Выглядел он устало, посеревшее лицо и впалые глаза. Он пригладил намечающуюся лысину, одернул длинное пальто, отряхнул его. И тихонечко так, стараясь никого не задеть, прошел вдоль вагона до старика.

- Добрый вечер, - тихо сказал он, дабы другим не было слышно.

- Вечер ли? – не вставая спросил старик.

- Судя по темноте за окном, вечер.

- А здесь всегда темно. Я сам уже солнца много лет не видывал.

- Тогда доброго времени суток, - поправился мужичок.

- Да и суток здесь нет. Нет здесь времени, понимаешь ты или нет.

- Тогда здравствуйте.

- Ну, здравствуй. Чего хотел? Отсрочить? Не выйдет.

Мужичок хотел было что-то сказать, но замер. Все его мысли. Все вопросы и ответы, которые он так долго вынашивал в своей лысеющей голове, только что прозвучали.

- Почему же это нельзя? – чуть громче сказал он. И пассажиры, притихнув, с интересом навострили уши. – Я большой человек. Чего хотите? Хотите машину? Хорошую машину. Отличную. Новую.

- Есть у меня уже машина. Вот она. – Старик похлопал сухой ладонью о дощатый пол. – Вот моя ласточка.

- Ну, а чего вы хотите? Хотите денег? Вот, это только то, что со мной. Возьмите!

Мужичок протянул туго стянутую пачку купюр.

- Ох, за это премного благодарен, - сказал стари принимая деньги.

Подслеповатым взглядом он осмотрел их, обнюхал. Надорвал пачку, вытащил пару купюр. Снова обнюхал и как будто даже прислушался. Растеребил всю пачку, открыл топку, да бросил их туда.

- Для этого они только и годятся. – ответил старик. – А ты не в силах выполнить чего я хочу.

- В силах! Еще в каких силах! – встрепенулся мужик. И, потеряв страх быть услышанным, продолжил, - У меня на счетах миллионы. Не рублей, нееет. Миллионы долларов. Если хотите, я тут все могу купить! Все!

- Не ерепенься так… мальца разбудишь. Видишь, как он спит сладенько. Всем бы нам так поспать, хоть часок. А у тебя нет ничего.

- Есть!

- Было. – спокойно ответил старик. – Было. Было. И дом был. И бизнес был. И деньги на счетах и в сейфе под ковром афганским в гардеробе на втором этаже твоего особняка. И машина хорошая была. И жена у тебя была. И любовница была. И дети были. Двое от жены, да еще целая орава по свету до сих пор бегает, не зная кто их отец. А потом всего этого не стало. Помнится, кушал ты стейк, прожаренный с кровью. Из телятины. Лучшая вырезка, все как ты любишь. Обильно полит соусом. А когда тебе его принесли, он так и дышал жаром, подтапливая кусочек масла. И гарнирчик был из овощей да картошечки молоденькой. Не полез тебе кусок в горло, а помочь и некому было. Вот и случилось, что ничего у тебя не стало. Ни денег. Ни машины. Ни жены. Ни любовницы. Только ты и остался. Вот такой. В пальтишке, да с зажигалкой серебряной в кармане. Ах, ну да, и ручка у тебя личная во внутреннем кармашке.

- Но как… никто! – мужичок начал крутиться волчком, выискивая пособников старика, кто бы мог ему доложить о всех секретах. – Как? Не может быть!

- Может братец мой, может. Тебе кстати, выходить сейчас. Так что ты собирайся.

- Не пойду! Костьми лягу, но не пойду. Не выйду!

- Пойдешь. Как родненький поскачешь. Ты у меня не первый тут такой уродился.

Поезд начал сбавлять ход.

Старик встал, дернул рычаг и где-то внизу, стальные колодки сжали колеса. И пар… зашипел, зашкворчал, засвистел. Разбавил тьму своей белизной и растворился. Исчез.

Старик пошел к двери.

Мужичок принял боевую позу – прижался к стене, выставил кулаки вперед. Раскраснелся как буржуйка, что только что съела пару добрых поленьев.

Дверь отворилась. В проем ринулся снег и ветер.

- Давайте братцы и сестры. На выход.

Несколько человек послушно встали и спрыгнули на полустанок. Мужичок продолжал стоять у стены, ожидая своей участи.

- А ты все упрямишься. – весело ухмыльнулся старик. – давай я тебе помогу.

Он подошел к куче дров. Потрогал несколько поленьев, прикинул их в руке. Выбрал одно, взмахнул несколько раз.

- По-хорошему тебя прошу, спустись-ка ты сам братец.

- Пошел ты.

Одно резкое движение и по виднеющейся лысине побежала тонкая струйка крови. Мужик несколько раз медленно моргнул. Повесил руки. Удивился, соленому привкусу. Вытерся рукавом. Размазал кровь по лицу.

- Я же говорил пойдешь, - спокойно сказал старик, отбросил полено к куче и под руку повел мужичка к выходу. – Все вы здесь такие буйные. Это потому что еще спесь земная из вас не вышла. Это там вы короли мира всего. А здесь… здесь вы как малые дети. Ну, давай я тебе помогу. Давай спущу твою тушку-душку с этого поезда. Приехали. Мучения твои позади. Или нет? – ухмыльнулся старик и задвинул дверь.

Снова дернул рычаг. И снова поезд понесся среди тьмы, снега и ветра.

Остановки следовали одна за другой. Люди покорно покидали свои нары, углы и уже ставший привычный вагон. А старик прощался, забирал детей и укладывал их возле топки.

- Завидую я вам, - тихо говорил он. – Ох и завидую. – и захлопывал двери на засов. – Ну что братцы да сестры, одни вы остались. Последняя уже и ваша будет остановка. А после? Да, кому здесь интересно, что же будет после.

В вагоне, на нарах сбились в кучу несколько человек. Двое мужчин, одна женщина и девочка лет тринадцати. Мужчины сидели хмуро, покорно ожидая, когда поезд прибудет на полустанок. Женщина перебирала пальцами полы своей телогрейки. Девочка чесала волосы, заплетала в косы, а после снова распускала и снова заплетала.

Старик примостился возле топки, сложил руки и уронил голову.

- Вы ведь нас по разным этажам ада развозите? – спросила девочка, подойдя к старику.

- Развожу. – не поднимая головы ответил тот.

- А детей зачем отбираете у матерей?

- Не положено им. Они душой чисты. Им в другое место.

- А мы в самое страшное отправляемся?

- С чего это ты взяла? – в этот раз старик поднял голову.

- Самая последняя остановка. В конце всегда хуже всего. Ведь так?

- Нет девочка, не так. Я и сам раньше думал, что конец хуже всего. Однако, понял, что хуже всего это не иметь конца. Мотаться вот так туда-сюда, туда-сюда. И не знать, а существует ли вообще конец. Есть ли он. Или все время… бесконечность пройдет.

- А вы, когда выйдете?

Старик снова уронил голову.

- Иди девочка к своим. Скоро остановка.

- Не выйдете?

- Иди, кому говорят! – строже сказал старик и положил руку на полено. – Я тебе тут не справочное бюро.

Ехали молча.

Позже старик встал, дернул рычаг. Поезд еще не остановился, а он уже поднял засов, отодвинул дверь.

- Давайте, братцы и сестры. Давайте.

Оставшиеся пассажиры покорно встали, спрыгнули в снег.

- Надеюсь ваша остановка будет скоро! – крикнула девочка, исчезая во тьме. – Надеюсь скоро.

Старик несколько минут стоял у открытой двери, пытаясь нащупать силуэты людей. Но нет. Тьма съела их. А его тьма не ест. Будто бы он противен ей.

Опустил засов, дернул рычаг и подошел к малышам, что тихо спали на дощатом полу.

- Ласковые мои, - прошептал он. – Хорошие вы мои. Чистые. Небесные. Вот так и бывает. И у вас будет свой конец. Хороший ли, плохой ли… кто его знает. А мое проклятье – это бесконечность. Ну, спите, мои хорошие, спите. авось и у меня получится приткнуться тут рядом с вами.

Странный поезд увозил своих пассажиров во тьму. За единственным зарешеченным окном только и мелькала что тьма. Черная. Матовая. Казалось высунь руку и на нее тут же налипнет вязкая субстанция ночи.

Конец

Спасибо за внимание.

С удовольствием почитаю ваши комментарии