Пятая рота. Под солнцем южным... Ударный стахановский труд (2)
12.2. Ударный стахановский труд
Мы переглянулись с Рыжим и поняли, что работать сегодня не будем. Не наш день. Я посмотрел на шестерых солдат, курящих возле лопат, но не берущих их в руки. Вероятно, они надеялись, что мы с Рыжим, как младший призыв, первыми покажем пример в ударном труде. Среди них были уже знакомые мне по отсидке на губе Жиляев и Манаенков.
Дети!
Наивные, глупые, неразумные дети. Они не знали: какую закалку дает учебка! Они не прошли нашей школы. Пусть они были старше по призыву и их было шестеро, а нас только двое. В данной ситуации это роли не играло. Мы были сержанты, хоть и младшие, а они были рядовые, хоть и старше нас по призыву. И в войска попали миновав ад учебного подразделения.
- Значит так, бойцы, - по-хозяйски подбоченясь начал я, уверенный, что Рыжий меня поддержит, - похватали лопаты, и чтоб через два часа траншея была вырыта. Вопросы?
Какой-то здоровый парень хмуро спросил меня:
- А ты не охудел, душара, дедов припахивать?
Впрочем, спросил он это не совсем уверенно. К нему тут же подскочил Рыжий со сжатыми, готовыми полететь в морду кулаками. Кулаки у него были в конопушках, но хорошо 'набитые'.
- Вопросы, урод?! Слушай, что тебе целый младший сержант говорит! Схватил лопату и начал шуршать! Вопросы, я тебя, урод, спрашиваю?!
Вид у Рыжего был такой грозный, что я и сам перепугался. Не было никакого сомнения, что крепкие кулаки обрушатся на голову строптивого деда, если он замешкается с лопатой. Тот согласно вздохнул, отбросил окурок и нагнулся за лопатой.
- Вы, двое, - я повернулся к Манаенкову и Жиляеву, - зацепили ломы и начали долбить грунт!
Жиляев и Манаенков, уже не сомневаясь, послушно взяли ломы и изобразили ленивое потюкивание по земле, причем ни Жиляев, ни Манаенков даже не посмели вспомнить, что и они тоже - младшие сержанты. Оставались трое, но дело было сделано: моральная победа была на нашей стороне.
- Кто что не понял? - повернулся к ним Рыжий, - У кого какие вопросы?
И эти трое разобрали инструменты.
- Значит так, уроды, - стал вдохновлять Рыжий, - чтоб через час я в этом месте наблюдал траншею. Приду, проверю, убью. Вопросы?
Вопросов ни у кого больше не было. Была предельная ясность в понимании текущего момента.
- Пойдем, по полку, что ли пошляемся? - спросил меня Рыжий, - посмотрим: что за полк?
Воодушевленный первой одержанной победой, я предложил сначала пойти к нам в палатку попить чай. Дневальному Золотому строгим голосом без улыбки была дана команда соорудить для товарищей младших сержантов пару кружек чая. Золотой, было, подивился такой моей наглости, но возразить не посмел и через пять минут кипятильником сделал нам две кружки кипятка, в котором мы растворили пакетики чая.
- А чего это ты на них буром попер? - спросил меня Рыжий за чаем, покачивая носком сапога.
- А ты что? В учебке не наработался? - ответил я вопросом на вопрос, - Я лично - на всю оставшуюся жизнь. У меня уже при слове 'лопата' на ладонях мозоли выступают.
- Так-то оно так, - задумчиво протянул Рыжий, - только вечером мы с тобой огребем по полной.
- От кого это? - я чуть чаем не поперхнулся.
Вот уж не чаял ни от кого 'огребать'.
- От дедов.
- Это за какие такие заслуги мы от них огребем?
- Как за какие? За боевые! За то, что старший призыв припахали.
-А-а, - протянул я и махнул рукой, - только-то? Не думай об этом.
- Как же не думать? Всю грудь отшибут и по голове достанется!
- Володь, - мне хотелось его успокоить, - ты в своей жизни когда-нибудь по морде получал?
- Да сколько угодно.
- Тогда чего бояться? Разом больше, разом меньше. Наше с тобой дело - духовское. По морде получать нам с тобой по сроку службы положено.
- Это верно, - согласился Рыжий.
- Только, Вован, никто нас с тобой сегодня и пальцем не тронет, а может и похвалят за проявленную смекалку.
- С чего это ты такой уверенный? - Рыжий посмотрел на меня с недоверием и надеждой.
- Логика, - пояснил я, - головой надо думать!
- И чего ты надумал?
- Того.
Я полез за сигаретой, не торопясь прикурил ее, затягивая время, чтобы Рыжий немного поёрзал.
- Да не тяни ты! - не выдержал он.
- Ну так вот, - я тонкой струйкой выпустил дым и прищурившись смотрел как он растворяется в воздухе синими клубами.
- 'Того! Ну! Вот! Значит! Потому, что!' - Рыжий не выдерживал моей манеры говорить медленно. Так говорят у нас в Мордовии: растяжно 'выпевая' все гласные. Непривычный человек всякое терпение потеряет, пока дослушает конец предложения, - да не тяни ты, Мордвин, говори толком.
- Да успокойся ты. Ты сам посуди: кого взяли копать траншею?
- Кого? Нас, - догадался Рыжий.
- 'Нас - ватерпас!', - передразнил я его, - нас с тобой взяли потому, что мы - духи. Нам положено пахать и сеять. А остальных за что?
- Как за что? Зампотыл приказал,- уверенно объяснил Вован.
- А почему он дембелям не приказал? Их человек сорок стояло на плацу и они ржали как кони, когда Марчук людей для этой траншеи выбирал.
- Почему? - Рыжий посмотрел на меня, ожидая дальнейших объяснений.
- Потому, что дембеля послали бы его по азимуту. Вот почему!
Я затянулся сигаретой, переводя дух. Одно дело - думать, и совсем другое - объяснять ход своих мыслей.
- Где сейчас весь полк? - спросил я у Рыжего.
- Как где? На операции.
- А где все достойные пацаны?
- С полком, - начал догадываться Рыжий.
- С полком, - согласился я, - тогда кто остался в полку?
- Те, кого не взяли на операцию.
- Молодец! - похвалил я его, - не зря лычки носишь. А кого не берут на операцию?
- Чмырей? - Рыжий аж засмеялся от такого простого объяснения.
- Чмырей, - подтвердил я, - кроме того, пока вы в карантине тащились, дядя Андрюша, - я погладил себя по голове, - на губе парился.
- И что?
- А то! Жиляева и Манаенкова я на губе видел. Сидел с ними в одной камере. Один вентилятором работал, второй в свой сапог ссал. Чмыри - они и есть чмыри.
Я устал объяснять. Кроме того, воспоминание о том как Манаенков превратил свой сапог в сортир, вызвало у меня отвращение. Я сплюнул на пол.
- А-а, - просветлел Рыжий, - голова! Мордвин, мордвин - а соображаешь.
- Да уж, не дурее хохлов буду, - согласился я с ним, - допивай и пойдем наших орлов проверим. Только ты уж с ними построже.
- Правильно. Нечего их распускать, - поддакнул Рыжий.
Когда мы подошли к умывальнику, то двое из шестерых вяло ковыряли в земле ломами, а четверо курили и задумчиво рассматривали, как ломы скребут по гравию. От умывальника в указанном направлении шла не траншея, а неглубокая канава. Даже не канава, а бороздка. Было понятно, что пока сержанты гоняли чаи, парни работали в полноги.
Рыжий оценил ситуацию и сокрушенно покачал головой:
- Да, уроды, - печально вздохнул он, - по-хорошему вы не понимаете. За полтора года в армии так и не научились работать без палки.
Я осмотрелся вокруг себя: в пределах прямой видимости шакалов видно не было. Дорога к расправе - короткой, но чувствительной и справедливой - была открыта. Две недели назад я уже ударил человека по лицу. И даже немного повредил это лицо. А человек-то был приличный. Наглого и дерзкого Амальчиева с этими млекопитающими не сравнить. А я его по 'таблу'. Внутреннее табу на неприкосновенность человеческой личности было раз и навсегда во мне сломано Северным Кавказом в укромном закутке парка. Больше меня никакие моральные запреты не сдерживали. Слов худых не говоря я наотмашь залепил затрещину ближайшему ко мне 'деду'. Рыжий поддержал и саданул второго.
Били больно, но аккуратно. Двое - шестерых. Те воспринимали аутодафе как вполне законное, заслуженное, а главное - привычное возмездие за лень и нерадивость. Через пять минут мозги были вправлены на место, ломы и лопаты разобраны и под нашим присмотром шестеро старослужащих чмырей дружно взялись за работу. Чтобы не причинить увечий и не угодить за это под трибунал, мы 'воспитывали' их ладошками. Это никак не повлияло на степень доходчивости наших объяснений и побудительный позыв возымел чудодейственный результат: траншея углублялась буквально на глазах. Вот только ладони болели. Да и то: пока до людей доведешь свою точку зрения - все руки об них отобьешь!
Через час траншея была выкопана.
Но одно дело - сделать, другое - красиво доложить. Когда перед ужином маленький прапорщик пришел принимать результаты нашего ударного труда, мы с Рыжим браво доложили, что приказание выполнено, извольте принимать работу. Перед этим мы предусмотрительно разогнали чмырей по палаткам, чтоб их духу не было возле траншеи. По всему было видно, что трудовой подвиг был совершен непосредственно младшими сержантами Семиным и Грицаем - и только ими. На армейском языке это называется 'прогнуться'.
Да, мы прогнулись. Да, некрасиво так поступать. Но, поймите, люди: должны же мы были 'очки зарабатывать'?! Иначе, так и уволились бы в запас - младшими сержантами. А это обидно.
Но за все в жизни приходится платить.
Маленький прапорщик похвалил нас за трудолюбие и, кажется, решил для себя, что трудолюбивее духов, чем мы с Рыжим, во всем полку не сыскать. С этого вечера мы приобрели благосклонность старшего прапорщика Мусина.
Не смотря на скромное воинское звание, это был замечательный и весьма влиятельный в полку человек! Начать, хотя бы, с того, что в армии Мусин служил уже около тридцати лет. Любил армию и знал все ее писаные и неписаные законы досконально и глубоко. Он получше любого дембеля мог рассказать что и кому в армии 'положено' и кому 'не положено' по сроку службы и личным заслугам и объяснить почему. Его срок службы был в два-три раза длиннее, чем у любого майора в полку, поэтому, Мусин пользовался заслуженным уважением и большой свободой. Одно время он служил даже при штабе Баграмяна и в часы досуга, по многочисленным просьбам, охотно рассказывал о скромности и обходительности легендарного Маршала Советского Союза, с которым, по его словам, здоровался за руку.
Это про старшего прапорщика Мусина ходил анекдот:
'В полку служит древний прапорщик, лет за семьдесят. И его всё никак не могут выгнать в отставку. Вызывает его командир полка и говорит:
- Старый, ты сколько еще служить-то думаешь? Пора давать дорогу молодым.
- Пока РУКИ носят, товарищ полковник, буду служить'.
Таскал Мусин. Был на нем такой грех. Но таскал не безоглядно, как таскали его молодые коллеги из доблестного корпуса прапорщиков, а с умом и знанием дела. Он никогда не воровал того, что было вверено ему по службе или было выдано для распределения среди солдат. Все, что выдавалось на солдат, солдатам же и отдавалось. Но почти всегда находились способы подвести под списание неиспользованные, но долго лежавшие на складе вещи.
Полк не обеднеет.
Взамен списанных пришлют новые. И полку выгодно и прапорщик при барыше. Вдобавок, Мусин жил сам и давал жить другим. Если, к примеру, подходил к нему солдат и говорил, что его знакомый афганец просит то-то и то-то и предлагает хорошую цену, то Мусин немедленно извлекал искомое и, оговорив свою 'долю малую', вручал просителю. Солдаты Мусина боготворили. И не только за понятливость. Мусин никогда, повторяю - никогда и ни на кого не жаловался шакалам, не выносил сор из избы, а всегда разбирался сам.
И должность занимал подходящую: командир второго ВХО - взвода хозяйственного обеспечения, чья палатка была аккурат за палаткой второго взвода связи. Соседи наши. Если Марчук был зампотылом полка, то Мусин был зампотылом второго батальона. Отец родной для четырех сотен солдат и офицеров.
Заслужить благосклонность такого человека - не последнее дело в начале службы. Теперь мы могли обращаться к прапорщику 'с вопросами'. Только их нужно было поумнее сформулировать.
Но расплата за 'прогиб' перед старшим прапорщиком наступила скоро и неотвратимо, как смерть.
И в этот же вечер.
Вот природа! На ужин шли днем, а с ужина вышли уже ночью. Сколько мы были на ужине? Минут, может, пятнадцать. И уже успело стемнеть. Я уселся под масксетью в курилке связи. Делать мне было нечего. Телевизоров в батальоне не было. Читать не хотелось, да и лампочка в палатке тускловата. Девать себя было некуда: до отбоя еще больше двух часов, а занять себя нечем. Тоска.
Не долго она продолжалась эта моя тоска. К курилке подвалил какой-то военный в звании рядового в зачуханой хэбэшке и, откинув масксеть, спросил:
- Ты, что ли, Семин?
- Ну, я. Чего хотел?
- Тебя дембеля в каптерку шестой роты зовут.
Ну, вот. Другое дело. Земляки уволились, но их однопризывники помнят Андрюшу Семина. Сейчас курнем чарса, рубанем пловчика, догонимся бражкой, лабанем на гитаре и вечер проведем нормально и весело. Уже какой-то смысл появляется. А то в Союзе нас пугали дедовщиной! А тут: приглашают, наливают, угощают. Те, кто пугал нас страшилками про дедовщину - придурки, ей Богу. Афгана не нюхали, вот и мелют, чего не попадя.
Я зашел в каптерку радостный в предвкушении праздника. Мне хотелось похвастаться перед дембелями, как я ловко сегодня припахал старший призыв, какой я умный, ловкий и вообще - герой. Я готов был приукрасить свой рассказ сотней небылиц и ярких подробностей, но войдя в полумрак каптерки я как-то не уловил праздничного настроения.
За столом сидел хмурый Мирон и ножом ковырял столешницу. На топчане, закинув руки за голову лежал Барабаш и с нехорошим интересом смотрел на меня. Тут же крутились беззубый Жиляев и тихий Манаенков. Один подметал пол, второй возился с кипятком, заваривая чай. Рядом с дверью стол Рыжий, но не в позе дорогого гостя. Скрестив за спиной руки он разглядывал пол, как не выучивший урок школьник у доски. Что-то подсказало мне, что пловом сегодня меня угощать не будут.
- Ну, раз ты молчишь, - Мирон поднял взгляд на Рыжего, - давай, у другана твоего спросим.
Я - мальчик понятливый. До меня сразу дошло, что 'друган' - это я и что вопрос будет непростой. Настроение почему-то упало и рассказывать про свое удальство как-то расхотелось.
- Ну, Мордвин, - это Мирон спрашивал уже с меня, - объясни нам: кем вы себя почувствовали?
Если честно, то я не понял вопроса.
Кем я себя почувствовал? Человеком. Солдатом. Сержантом. А еще - духом. И кем еще я должен был себя почувствовать, чтобы угадать и почувствовать правильно?
- Повторяю, - голос Мирона стал еще угрюмее, - кем вы себя почувствовали и кого из себя возомнили сегодня после обеда?
Теперь понятно. Этот вопрос поставил Рыжего в тупик, поэтому он и таращится в пол. Меня, признаться - тоже вопрос несколько озадачил.
- Кто дал вам, обуревшие духи, право припахивать старший призыв? - Мирон продолжал играть ножом.
'Зарежет. Как пить дать - зарежет. Вон он, как в Малька сапогом бросался. В офицера - сапогом, а меня - ножом зарежет', - подумал я.
Мне очень хотелось уйти сейчас из каптерки как можно дальше от Мирона с его ножом, но уйти было некуда. Земляки уволились, заступиться за меня было некому. У меня даже своих дедов не было. Решительно некому было сказать за меня слово, кроме меня самого.
- Они - чмыри, - выдавил я из себя.
- Что? - переспросил Мирон.
- Они - чмошники, - повторил я смелее.
Мирон отложил нож и потянулся за саперной лопаткой.
'Ну, всё - звиздец', - мелькнуло у меня в голове, - 'ножа ему мало, решил меня лопаткой уделать, чтоб наверняка'.
- Они чмыри. Ага. Понятно, - Мирон, очевидно, понял мою мысль, но посмотрел на меня так нехорошо, что мне и без саперной лопатки в его руках стало жутко, - Они чмыри, а ты, значит, много в своей жизни повидал. Так?
Это было не так. В своей жизни я повидал до обидного мало и вряд ли уже увижу больше.
- Сколько служишь, сынок?
- Только с КАМАЗа, - заученно выдал я.
- А ты знаешь, сколько он служит? - Мирон поманил Жиляева, протянул ему лопатку, - на нее мусор заметай, да смотри, чище мети.
Он снова обратился ко мне, показывая на Жиляева:
- Я тебя спрашиваю: ты знаешь, сколько служит этот человек?
Я посмотрел на толстого и неуклюжего Жиляева и не нашел в нем никаких перемен: вся та же угодливость в повадках, все та же неуверенность в движениях и даже выбитые зубы не выросли снова. Хрена ли мне его разглядывать? Я перевел взгляд на Барабаша. Мне показалось или на самом деле - он, вроде как, улыбнулся? Может и показалось, но я почувствовал себя увереннее, сами собой распрямились плечи.
- Ну, полтора, и что? - бросил я Мирону едва ли не дерзко.
- О! - Мирон поднял палец вверх и снова взялся за нож, - Полтора! Человек служит полтора года, а вы, два оборзевших в корягу духа, припахиваете его. По какому праву?
- Он дух со стажем! - вспомнил я выражение, услышанное в камере на губе.
- Ладно, - подвел итог Мирон, - я не замполит с вами душеспасительные беседы вести. Короче, вот вам десять минут. Если через десять минут вы не придумаете 'отмазки' - по какому праву вы припахали, пусть чмырей, но старший призыв - то...
Мирон развел руками, показывая, что кара будет настолько страшна, что у него нет слов выразить, в чем она будет заключаться. Но то, что нам с Рыжим будет плохо, я не засомневался ни на грамм.
Я посмотрел на Рыжего. Не решаясь смотреть на нож, который вертел в руках Мирон, он по-прежнему смотрел в пол. Мне стало смешно. Смешинка не удержалась в зубах и вылетела в каптерку глуповато-счастливым смешком. Рыжий отвлекся от разглядывания пола и посмотрел на меня как на полного идиота: нас сейчас будут резать как поросят, а меня 'на хи-хи пробило'. А мне и в самом деле стало смешно: чего угодно ожидал я, любой каверзы, но то, что вопрос будет такой простой - найти 'отмазку' - меня рассмешило. А, может, это просто нервное.
Я знал ответ.
В памяти всплыли выпускные экзамены в учебке. Полковник из Москвы принимает у меня экзамен по Уставам Советской Армии. Обязанности солдата, обязанности командира отделения, обязанности дневального, обязанности дежурного по роте и даже обязанности уборщика были ему мной доложены. Но у него задача - 'утопить' меня. А меня - тоже не дураки натаскивали. Знал я эти уставы, знал.
- А скажите, товарищ курсант, - мягко начинает он атаку, - в каких случая команда 'Смирно!' не подается, когда старший начальник входит в расположении роты.
- Во время приема пищи и после команды 'Отбой'. Будь он хоть министр обороны, - добавил я уже от себя.
- Верно, а на какой высоте должен висеть градусник в казарме?
- На высоте сто пятьдесят сантиметров.
- А сколько в расположении роты должно быть писсуаров? - ядовито улыбается полковник.
- Туалетная комната роты должна быть оборудована писсуарами и унитазами из расчета один писсуар на шесть человек и один унитаз на двенадцать человек.
- Откуда вы это знаете, товарищ курсант? - полковник явно недоволен.
- Из Устава Внутренней Службы, товарищ полковник, - рапортую я, - разрешите доложить Корабельный Устав?
- Нет, ни к чему. Пять.
И после такого экзамена не знать отмазки?! Да вы шутите!
- Есть под рукой Дисциплинарный Устав? - спросил я Мирона.
- Найдем. Говори.
Я набрал полную грудь воздуха и начал объяснение. Барабашу, видно стало интересно, как я стану выпутываться и он приподнялся с топчана.
- Родина дала мне высокое звание младшего сержанта, - начал я, - тем самым определив меня в младший начальствующий состав. Сегодня на разводе я и младший сержант Грицай получили приказ выкопать траншею от умывальника. Для выполнения задачи нам была придана сборная команда из шести человек. В Дисциплинарном Уставе Советской Армии сказано, что командир обязан добиваться выполнения приказа любыми способами, вплоть, до применения оружия.
Барабаш уже откровенно улыбался, глядя на меня.
- Уточняю, - продолжал я вещать как на занятиях в учебке, - что командир, не 'может', не 'должен', а обязан добиваться исполнения своих приказов, причем Устав не ограничивает его в выборе оружия необходимого для воздействия на подчиненного: от штык-ножа до танка. Устав, так же, не определяет, чтобы это оружие было непременно табельным, вследствие чего становится допустимым применение розог, ремней, кистеней и самострелов Командир, добивающийся выполнения приказа...
- Хватит! Хватит! - Мирон с Барабашем ржали в голос, махая на меня руками, - заткнись, пожалуйста.
Я понял, что мы с Рыжим не только прощены, но и набрали еще немного очков.
- Поняли, уроды? - крикнул Мирон Жиляеву и Манаенкову, тыча в меня пальцем, - вот как надо отмазываться! А вы так до дембеля и будете - полы мести и тарелки 'шоркать'.
Все еще смеясь, Барабаш поднялся с топчана и подошел к нам с Рыжим:
- Вот что, парни... Нечего вам по полку шариться. Завтра заступите с нами в караул. У нас некомплект. Раз оба сержанты - пойдете разводящими. Вопросы? Нет? Тогда гуляйте. Завтра полшестого придете ко мне получать оружие.
Мы вышли из каптерки на улицу едва ли не счастливые, от того что кара небесная на сей раз миновала нас и дембельская десница обрушилась сегодня не на наши буйны головы. Как мало нужно духам для счастья: пожрать, поспать, 'откосить' от работы и чтоб по морде получил не ты.
- Ну, что? Перекурим это дело? - спросил я Рыжего.
- Давай, - согласился он без особого, впрочем энтузиазма.
Наверное, он еще переживал наш допрос в каптерке и вспоминал нож в руке у Мирона. Мы зашли в курилку за нашей палаткой, достали сигареты, чиркнули спичками.
- А ловко ты... - начал Рыжий.
- Что - ловко?
- Ну, ловко ты отмазку сочинил. Где наблатыкался?
Чудак человек, право слово! Разведчиков что? На хозработы ни разу не гоняли в неурочное время?
- А вы в учебке чем занимались? - спросил я его.
- Как - чем? - удивился он, - боевой подготовкой занимались, конечно.
- И вас шакалы не гоняли на свои дачи? Или ремонт в квартире сделать?
- Ну, бывало, - вспомнил Рыжий.
- И вы каждый раз безропотно шли и копали?
- А куда бы мы делись?
- Пусть работает железная пила! - подвел я итог, - она железная. Пусть работает железная пила - не для работы меня мама родила.
- Ты и в самом деле читал Дисциплинарный Устав?
- Что значит: 'читал'? - не понял я как это Устав можно просто 'читать'? - заучивал наизусть.
- Что? Весь устав? От корки до корки? - не поверил Рыжий.
- Устав! - хмыкнул я, - Четыре! Дисциплинарный, Строевой, Гарнизонной и караульной службы и Внутренний.
- Ну вы, связисты, и даете! - Рыжий то ли восхитился, то ли пожалел меня.
- А связь вообще выше всех родов войск, - заметил я.
- И выше разведки?
- Конечно.
- Обоснуй! - потребовал Рыжий. Ему стало обидно за разведку.
- Пожалуйста. Легко. У вас в Первом городке в учебном корпусе на каком этаже классы были?
- На первом.
- А у нас - на пятом. Вот видишь, связь в пять раз выше разведки.
Довод показался убедительным, поэтому Рыжий расстроился еще больше.
- Ты, я вижу, большой мастак отмазки выдумывать.
- Ну так! - хвастливо вставил я.
- Скучно мне с тобой. Пошел я спать.
Я не стал его удерживать, хоть мне и показалось обидным, что он уходит на полбеседе. Я его десять минут назад от Мирона 'отмазал', от смерти, можно сказать, спас, а он уходит! О том, что я, принизив разведку, задел его самолюбие, я как-то даже не задумался. День был насыщенный, а волнение, перенесенное в каптерке, сильным. Мне тоже захотелось спать.
- Пока, - бросил я Рыжему, - заходи, если что.
Андрей Семёнов
Под солнцем южным...