Про Бобу (из воспоминаний собаковода-любителя). Часть 6
Тем немногим, кто меня читает, продолжение
(Начало тут: Про Бобу (из воспоминаний собаковода-любителя). Часть 1)
К людям Боба был абсолютно дружелюбен, всегда искал внимания, и не упускал возможности пообщаться. Иногда такая его активность пугала народ, как до сих пор при виде амстаффов, булек и питбулей пугаются те, у кого фобия к собакам, или те, кто наслушался и начитался безграмотных обличителей «опасных пород».
Помню, у нас в районе жил парень по кличке «Гусь», кто смотрел советские детские фильмы, знает, что «Гусь» - это традиционно самый здоровый парень в компании, сто пудово хулиган. Наш Гусь был просто огромен, высок, широк в плечах, с лицом громилы из американского фильма про итальянскую мафию тридцатых годов, или, на худой конец, из «Крестного отца». Как обычно и бывает, при этом Гусь был добрым малым, слегка приторможенным и немного трусоватым. Когда он выпивал и достигал в этом определенной кондиции, он всегда напевал песню со словами: «как хорошо вернуться бы под мамино крыло… хоть на денек стать девочкой беспечной…», чем вызывал истерический хохот у случайных людей в компании, которые его плохо знали, и никак не ожидали подобного.
Так вот, однажды вечером, когда я привел в садик Бобу первый или второй раз, компания с интересом обсуждала его кондиции и возможные боевые качества, Гусь нервно предположил, что, мол, такой пес человеку «яйца откусит в секунду». Я решил пошутить, и сказал, что это без всякого сомнения так, и «дал команду»: «Бой! Где у Гуся яйца?!»
Боба с удовольствием рванул с поводка в сторону лавочки, на которой сидел Гусь, вероятно предчувствуя какую-то веселую игру, и Гусь в долю секунды вознесся на скамейку верхом с ногами. Буквально взлетел в приседе. Ободренный всеобщим хохотом, Боба поднял с земли деревянную палочку? и принялся ее грызть, потеряв к Гусю всякий интерес, но последний просидел так на лавке, наверное, еще минут десять, опасаясь даже спустить ноги на землю.
К Бобе скоро все привыкли и опасаться его перестали. Пацаны здоровались с ним как с остальными, а на прощание лохматили загривок. Девчонки частенько присаживались помассировать ему спинку, или почесать пузико. Боба был счастлив и окружен всеобщим вниманием.
Если у вас складывается впечатление, что Боба только и делал, что ошивался со мной по району, это абсолютно не так. Во-первых, он довольно много времени проводил на даче, но об этом чуть позже в порядке хронологии, во-вторых мы всегда брали с собой его на природу, в-третьих, он был непременным спутником нашего отдыха на турбазе, популярного в те времена.
К сожалению, первое Бобино лето пришлось на год, когда дача родителей сгорела. Это произошло зимой, и все лето они искали для покупки новую. В девяностые дачи пользовались популярностью у народа и летом их можно было только смотреть, продавались они к осени, когда заканчивался сезон. Разумеется, Бобу тоже таскали на просмотры, чему он был очень рад.
Плавать научил его папа. Нет, впервые на пляж его привел, конечно, я, но Боба не спешил погружаться в новую для себя среду: жидкую, прохладную и весьма сомнительную. Я не настаивал, из немногочисленных книжек был в курсе, что принуждать и заставлять собаку не стоит, поскольку, скорее всего это вызовет лишь стресс и усилит ее опасения.
Папа как-то умудрился его уговорить. Мы с ним стояли по пояс в речке Кинель, быстрой мутной и теплой, а Боба на длинном поводке бегал туда-сюда вдоль берега, удерживаемый нами из воды. Было видно, что ему хотелось к нам, он же должен быть со своей «стаей», но вода его сильно смущала и нервировала.
Папа уговаривал его, буквально упрашивал, и Боба как-то неожиданно поддался на эти просьбы и увещевания, и медленно, осторожничая, забрел в воду сначала по колено, потом по пузик, потом поплыл к нам. С этого момента он не просто не боялся воды, вода и купание стали его настоящей страстью, величайшим удовольствием и любимейшим времяпрепровождением. В каком-то смысле папа раскрыл «ящик Пандоры», выпустив дремавшее в Бобе до этого момента неистовство пловца – охотника за брызгами.
С тех пор, увидев еще в отдалении достаточно большой для плавания водоем, Боба изо всех сил стремился к нему, тянул поводок, а если удавалось вырваться, мчался на всех парах, забегал, не разбираясь, в воду и принимался плавать, пытаясь достать брызги из-под передних лап, непрерывно клацая зубами.
В такие моменты окружающий мир переставал существовать для него, и вытащить Бобу из воды можно было только за поводок, ошейник, или за холку. Никаких команд ни увещеваний Боба не слышал, лакомство игнорировал. Окружение, погода, температура воды также не имели для него никакого значения. Только брызги, движение снова брызги, клацанье челюстью и так до бесконечности.
Да, Боба был самых искренним любителем плавать из тех, кого мне до сих пор доводилось встречать.
Плаванье сразу стало использоваться мной в качестве физической нагрузки для подрастающей собаки. Боба удерживался рукой за шлейку на глубине речки примерно по пояс мне, и истово молотил ногами в погоне за собственными брызгами, при этом он оставался на месте, что, как вы уже поняли, его ни разу не смущало. Все прочие мячики и ветки, закидываемые в воду, его интересовали мало, лишь постольку поскольку.
Другим видом тренировок стало для него висение на деревьях, с которых Боба беззастенчиво отдирал ветки, и вскоре в нашем районе все старые деревья оказались аккуратно подстрижены снизу ровно на высоту прыжка амстаффа. За деревьями и всякими кустами в те времена никто не следил, ЖКХ и сейчас в Самаре оставляет желать лучшего, а в те времена был вообще из рук вон, поэтому деревья сильно разлапились, и вымахали на высоту девятиэтажных домов. Боба обожал повисать на ветке, и раскручивать зад, подобно крокодилу, плотно сжав челюсти, крутясь он приобретал значительную амплитуду, и ветка таким образом успешно отрывалась от дерева. Я не разрешал ему жрать тонкие и молодые деревья, а подсохшие толстые ветки тополей считал тогда законной его добычей.
Отдельной песней служили измельчения бревен старых иссохших деревьев, которые иногда городские хозяйственники все же иногда соблаговоляли спилить. Боба обожал открывать последовательно все ветки и маленькие веточки, потом обдирать кору и даже частенько грыз сам толстый твердый ствол, рассыпая вокруг слюнявые щепки. Именно за эти пристрастия, вдобавок к своей полуофициальной кличке Бой, он приобрел профессиональное прозвище Бобер. Бобой он станет позже, уже во времена, когда я познакомлюсь с будущей женой, но именно это имя годилось ему больше всего, оно мне очень нравится, и поэтому я использую его везде в своей истории.
Толстые палки, конечно, использовались нами и для игры в апортировку, но Боба ее понимал по-своему: я кидал ему палку, а он ее подбирал и уносил в кусты, где довольный грыз. Я, в принципе, не возражал и принимался искать ему новую палку еще интереснее.
Продолжение следует...
На фото Боба (из личного архива)
