По законам военного времени (Глава 17)
Комсомол. Стихи
В шестом классе мне исполнилось 14 лет и меня сразу же приняли в комсомол. Я был горд и очень доволен — в комсомол принимали далеко не всех, хотя в военное время, казалось бы, надо было форсировать рост рядов. В нашем классе из 30 человек было всего 7 комсомольцев. Мой жизненный путь с самого начала сложился так, что я всегда был в числе активных общественников, но не в том понимании, которое можно встретить, дескать, бегает, агитирует… Нет, у меня этого как раз не было, я по натуре был всегда человеком очень стеснительным, мнительным и не слишком общительным. Но в то же время учился я, на фоне других, неплохо, не хулиганил, интересовался политикой. От общественных дел не отлынивал, хотя и никогда на них не напрашивался. Был в школе октябрёнком, пионером, участвовал в художественной самодеятельности. Так что путь в комсомол для меня был закономерен.
В седьмом класс меня избрали секретарём школьной комсомольской организации. Седьмой класс был старшим в нашей семилетней школе, так что это было закономерно, я несомненно подходил для этой роли, удивляло другое, в классе было двое-трое ребят, значительно способнее меня в учёбе, почти отличники, но они почему-то вступать в комсомол не спешили…
Никаких героических дел под моим руководством школьный комсомол не совершал. Скорее - наоборот, меня стали много ругать, читать мораль, и, что было обиднее всего, не за свои проступки, а за шалости и недисциплинированность других учеников. С этого времени я познал, что значит быть руководителем.
Например, была у нас в классе очень озорная девчонка — Галя Топчих. Однажды она устроила такую каверзу: уже после звонка намазала парафином пол возле двери, в которую должен вот-вот войти учитель математики Альпин Владимир Моисеевич., которого мы все не любили. Учитель вошёл и не успев сказать: - Здравствуйте, садитесь - поскользнулся и растянулся на полу. Смешного в этом было мало. Мы изрядно струхнули, но неписаные школьные законы диктуют солидарность в таких случаях поэтому, когда началось педагогическое разбирательство, никто ничего не сказал. Больше всех досталось старосте класса и мне, как комсомольскому секретарю. Нас непрерывно вызывали в различные инстанции, угрожали исключением из школы и из комсомола, сообщили нашим родителям. Мать меня ругала и плакала.
Галку мы не выдали, но попало ей от нас изрядно. И это только один эпизод, когда я отдувался за чужие грехи.
Занимались мы в комсомоле и практическими делами: проводили концерты художественной самодеятельности в госпиталях для раненых, собирали металлолом, урожай в колхозе, помогали семьям фронтовиков по хозяйству. Не скажу, что делалось всё это с большим энтузиазмом и мне, как секретарю, приходилось каждый раз многих уговаривать, например, пойти и вскопать огород немощной одинокой старушке.
Объяснялось это не столько политической отсталостью, сколько тем, что жили многие очень бедно и трудно. Почти каждого после школы ждали свои домашние дела, не сделав которые, оставишь семью в голоде и холоде.
Как комсомольского секретаря школы меня стали приглашать на пленумы и собрания актива городской комсомольской организации, где первое время я ловил каждое слово — так всё было ново и интересно. Но новизна эта быстро прошла, осталась серость, скука, казёнщина и мой первоначальный комсомольский задор к окончанию школы совсем угас.
Было у меня в школьные годы одно качество, которого я страшно стеснялся — я сочинял стихи. Мечтал написать приключенческую повесть, но повесть витала только в мечтах, а стишки обретали уже реальную плоть, хотя и казались мне самому очень слабыми.
Вскоре после вступления в комсомол, мы готовились встречать 26-ю годовщину Красной Армии. Это вдохновило меня на стихотворение в её честь. И когда наша «русачка» Антонина Ивановна Киселёва начала меня, как молодого комсомольца, уговаривать написать заметку в праздничный номер школьной стенгазеты, я, сгорая от стыда, передал ей листок со стихами. О, Боже, что я наделал!
Антонина Ивановна на всех уроках литературы в других классах прочитала моё стихотворение, расхваливая его (совершенно, по-моему, не заслуженно). Стихотворение, конечно же поместили в стенгазете. Мало того, когда нашу самодеятельность пригласили выступить по городскому радио, меня буквально вынудили прочитать это стихотворение в эфире. Таким образом, было сделано всё возможное для создания мне славы начинающего поэта.
Ко мне быстро прилепилась кличка «поэт» и все стали меня так дразнить. Я отбивался как мог, сжёг всё, что было мной написано. Наконец, стал сам над собой подшучивать, показывая этим, что я написал стих не всерьёз, просто потому что учительница заставила. Этому почему-то все быстро поверили и от меня отстали. А я надолго бросил сочинять стихи, во всяком случае, года три ничего не сочинял, а когда вновь потребовал меня «к священной жертве Аполлон», я уже не рисковал показывать кому-нибудь свои творения.
Всю жизнь меня преследовало желание писать и всю жизнь я боролся с этим желанием. Для чего? Может быть следовало с самого начала смело и решительно пойти по той дороге, на которую тянула меня моя натура? Но не было у меня уверенности, что я имею такой талант. А раз нет таланта, то пришлось бы всю жизнь ради хлеба насущного публиковать такое, чего сам бы стыдился. Нет это было не для меня! Так и осталось у меня в юности опубликованным одно единственное стихотворение.
Ребята с подкалываниями от меня отстали, но Антонина Ивановна буквально не давала мне прохода, заставляла писать новые стихи и мне казалось, даже занижала мне отметки по литературе за то, что я отказываюсь.
Помогло мне то, что в нашем классе училась девочка из эвакуированных — Эля Шершевская. Она тоже сочиняла стихи для себя, никому их не показывала. А когда я, опубликовав одно стихотворение «спёкся», она сочинила на меня очень острую и смешную частушку. Этот стишок она не утерпела и показала подружкам, а те подхватили и «донесли» до учительницы. Антонина Ивановна быстренько переключилась с меня на Элю и её стихи, на мой взгляд очень неплохие, имели большой успех и стали регулярно появляться в нашей стенгазете.