Плотогон Прохор Картузов (часть 8-я)⁠⁠

Шапки были мигом забыты. Шутка ли увидеть знаменитого крёстного, перебравшегося в Нижний ещё до рождения Прохора. Ведь это он наколол матери на тыльной стороне левой ладони слово «Волга» и летящую чайку, а на другой руке — «ПРАВАЯ».

Крёстный оказался жилистым мужиком с бритым черепом и чёрной бородой с проседью. Сидя на низеньком табурете, он трудился над спиной плотогона, лежащего ничком на лавке. Вокруг, почтительно перешёптываясь, толпились зеваки. Время от времени крёстный протирал рисунок мокрой тряпицей, довольно кивал и, обмакнув пучок иголок в тушь, продолжал работу. Плотогон лежал не шевелясь, сжимая зубами берёзовую чурочку и постанывая. Во всю спину была наколота река с полями, деревеньками и рощами на берегах. По реке, один за другим, шли плоты.

— Посчитай-ка, — прошептала мать, — сколько там плотов?

— Семнадцать, — так же шёпотом ответил Прохор. – Восемнадцатый сейчас делают.

— Значит, восемнадцатый год мужик плоты гоняет.

Крёстный, в очередной раз, стёр тушь и кровь с рисунка, потянулся с хрустом.

— Передохнём, — объявил он и встал, разминая затёкшие ноги.

— Дядя Ермолай, — позвала мать.

— Вот тебе на! – обрадовался тот. – Крестница! А, это что за молодец с тобой?

— Сын. Вот, в первый сплав сходил.

— Богатырь! – озорно блеснул глазами крёстный. – Как зовут?

— Прохором.

— Эх, — досадливо вздохнул кольщик. — Лучше бы Егором назвала. Мы б ему на пальцах в момент «ЕГОР» и исполнили. А, в Прохоре шесть букв, ни то, ни сё.

— Ты всё о своём, — засмеялась мать.

— А, можно «ПРОША» написать, — встрял в разговор Прохор. – Как раз пять будет.

— Нет, брат, — посерьёзнел крёстный. – Четыре буквы надобно. На большом пальце наколка не видна будет.

Тут, сияя, как медный грош, появился отец в новёхоньком черном картузе на голове. Не замечая Ермолая, он принялся взахлёб рассказывать, что плоты из соседних деревень, которые за ними пошли, в первый же день на порогах побились. Потому сегодня никто леса не пригнал и цену ему, не торгуясь, дали добрую. А, ещё договорился с мужиками, которые вечером обозом с солью отправляются, что его с семьёй возьмут и до самого дома доставят!

— А, картуз-то? – удивилась мать. – Картуз у тебя откуда?

Оказалось, что, уже подходя к плотогонским рядам, отец наткнулся на потерявшегося в местных закоулках пьяного купчину, который умолил вывести его к Волге.

— Я и отвёл, — ухмыльнулся отец. – А, купец мне за это картуз отдал.

Тут он заметил крёстного и обрадованно полез обниматься.

— А, ты всё народ расписываешь, дядька Ермолай?

— Хочу, — серьёзно ответил тот, — что б на Страшном Суде все плотогоны перед Христом, красивые, как пасхальные яички стояли.

Стоящие вокруг одобрительно загудели.

— Давай-ка, — продолжил Ермолай, — и тебя подкрасим. Помню, портрет государя на левой груди хотел?

— Путаешь, крёстный, — покачал головой отец. – Русалку на плече.

— Можно и русалку, — легко согласился крёстный и кивнул на лежащего на лавке. – Сейчас вот только со страдальцем этим закончу. Тут и делов-то осталось: «ИВАН» наколоть.

— «ИГНАТ», – простонал плотогон. – Сто раз тебе было сказано, «ИГНАТ».

— Пусть будет «ИГНАТ», — пожал плечами Ермолай. – Мне без разницы.

— В следующий раз, крёстный, — вздохнул отец. – У нас сегодня забот полон рот. Табачку купить надо, гостинцев.

Простившись с Ермолаем, отправились к прилавку, за которым возвышалась долговязая фигура в железнодорожном мундире и фуражке.

— Здоров будь, Фридрих, — поздоровался отец.

— Добрый день Вам и всему семейству, — церемонно поклонился продавец. – Прошу ознакомиться с товаром. Сегодня я имею большой выбор.

Действительно, на досках, аккуратно застеленных газетами, ровными рядами выстроилось множество металлических банок с наклейками, на которых каллиграфическим почерком был указан сорт табака.

— Если угодно, то соблаговолите изучить прейскурант.

— Брось, Фридрих, — отмахнулся отец. – Мне, как всегда.

— Полфунта «каспийского» смешанного с тремя золотниками донского роголистника, — не спросил, а, скорее, подтвердил продавец. — Весьма достойный выбор.

— И деду нашему фунт турецкого нюхательного.

— Как я помню, он предпочитает двойной помол? Будет несколько дороже.

Фридрих извлёк из-под прилавка медную мельницу, зажёг под ней спиртовку и, принялся отмерять табак. Вскоре внутри машинки что-то забулькало, и она загудела, как готовый закипеть самовар. Продавец вставил в мельницу воронку и бросил туда несколько пригоршней табака, который тотчас посыпался из раструба внизу, но уже перемолотый в пыль.

— Паровой двигатель! – догадался Прохор.

— Очень сообразительный мальчик, — удивлённо поднял брови Фридрих. И, чуть подавшись вперёд, тихо спросил, — Не желаете ли купить особый товар для сына? На днях получен от манчьжурского поставщика. Абсолютно безвредное растение и крайне популярное у молодёжи.

— Рано ему ещё, — отрезала мать. – Баловство это, деньги в дым переводить.

Фридрих невозмутимо пожал плечами и быстро упаковал товар, перевязав каждый свёрток голубой лентой.