Остров Чечня. Что будет с республикой после ухода Владимира Путина⁠⁠

Похороны убийцы французского учителя лишний раз продемонстрировали: чеченская тема — одна из самых сложных для будущего России.

Похороны Абдуллы Анзорова прошли в атмосфере медийного сюрреализма, впрочем, совершенно обычной для новостей из Чечни. 18-летний парень в октябре убил и обезглавил под Парижем учителя Самюэля Пати, который показывал ученикам карикатуры на пророка Мухаммада. Предание Анзорова земле на родине предков, в селении Шалажи, прошло при большом стечении народа и силовиков. Глава села Салман Магомадов сказал журналистам, что они патрулировали Шалажи не из-за похорон, а из-за коронавируса.

Затем Магомадов сообщил, что Анзорова не хоронили с почестями. Однако на видео, предположительно снятом на похоронах, видно: тело сопровождает много людей. Они беспрерывно скандируют славословия покойному. Сельский глава тут же сам себя опроверг: «Для всего исламского мира он герой. Во Франции и Европе “голубые” герои, а здесь нет». Звучат предложения назвать именем Анзорова улицу в селе.

История была бы неполной без участия Дмитрия Пескова. Он ответил на вопрос о похоронах так, как и полагается любому российскому чиновнику, кроме Рамзана Кадырова, когда речь заходит о Чечне: мол, ничего не знаю, не ведаю, не слышал. Впрочем, «речь идет о террористическом акте, который не подлежит ничему, кроме как глубокому осуждению и неприятию», добавил аltеr ego Владимира Путина, вступив таким образом в заочную полемику со своими соотечественниками из Урус-Мартановского района, которые, судя по видеокадрам, считают деяние покойного не просто похвальным, но и богоугодным. Бог, с их точки зрения, справедливо покарал Самюэля Пати смертью за «клевету на пророка».

Жители села Шалажи вольны хоронить своих покойников как им угодно. Однако и откровенная ложь сельского старейшины, и уклончивость президентского пресс-секретаря, и крики «Аллах акбар», слышные на видео, напомнили о том, о чем в России не принято говорить на публике: Чечня, формально один из регионов федерации, на самом деле живет по своим правилам. Она, скорее, напоминает государство, находящееся с Россией в конфедеративных отношениях.

Только там, помимо портретов Путина, везде висят портреты предыдущего главы региона, отца нынешнего. Сам глава, одетый в некую особую форму, проводит на телекамеры длительные совещания, на которых ругает силовиков и раздает им директивы. Или собирает многотысячные митинги — то в свою поддержку, то в защиту мусульман Бирмы. В его честь названы улицы и парки Чечни. Когда началась эпидемия COVID-19, он первый, не спросив разрешения Москвы, закрыл республику для въезда жителей других регионов.

Представим себе судьбу губернатора Челябинской области или даже главы соседнего с Чечней Дагестана, учини он нечто подобное. Ведь для всей остальной России такие действия, такие совещания, такие митинги, такие высказывания — это прерогатива исключительно одного человека, президента страны. И разумеется, никто в России не может и помыслить выступить с угрозами главе иностранного государства. А Кадыров может без всяких последствий публично поносить Эмманюэля Макрона и оправдывать убийцу Самюэля Пати. Предание земле террориста едва ли состоялось бы в таком публичном формате без негласной санкции Грозного, считает много лет занимающаяся темой Чечни журналист Елена Милашина.

Похороны Анзорова отражают важный элемент полуофициального образа Чечни. Ислам в республике не просто антизападнический. Это в России норма. Кремль поощряет такие тенденции у всех «традиционных» конфессий. 30 лет обучения российских имамов и богословов в арабских странах тоже сделали свое дело — теории заговора и антисемитизм в среде российских мусульман укоренены ненамного слабее, чем в Дамаске или Каире. Однако публичные проявления ислама в Чечне часто имеют резко антисветский, радикальный характер. Если бы не снег и зимняя одежда людей на кадрах видео из села Шалажи, можно было бы подумать, что это съемка похорон ближневосточного «шахида». Представить себе такое в Башкирии или Адыгее сложновато.

Примеры особого статуса Чечни можно приводить еще долго. При этом бюджет республики два последних десятилетия минимум на 85 процентов формируется за счет прямого федерального финансирования.

Как сложилось такое положение дел? В начале своего президентства Путин понял: чеченскую войну невозможно выиграть. Вместо продолжения бессмысленных боевых действий республику отдали под наследственное управление одной из местных семей — на «эксклюзивных» условиях. Нельзя сказать, что Кремль не извлекает из этого совсем никаких выгод. «Кадыровским спецназом» пугают оппозицию, когда она выходит на улицы. Выходцы из Чечни, как правило, очень своевременно предъявляют претензии оппонентам Путина и разбираются с ними, как это было с Борисом Немцовым. Они же в нужный момент оказываются в местах вроде Донбасса. Рамзан Кадыров работает своего рода неофициальным спецпредставителем Кремля по отношениям с исламским миром, где он служит примером восхождения мусульманина на недосягаемую в западных странах ступень могущества и влияния. Вдобавок, острота эмоций и горечь воспоминаний о чеченской войне в российском обществе притупились и отношение к чеченцам медленно, но улучшается.

Сегодня Чечня существует на далекой периферии общественного сознания. В ее статусе ничего не изменится, пока в Кремле сидит Владимир Путин, а клоунадой, которую в России именуют «политикой», руководит его администрация. Но что будет дальше? Смена режима и свободные выборы, когда бы они ни произошли, будут означать, не побоюсь этого слова, «обнуление» обязательств федерального центра перед республикой. Хотя бы потому, что эти отношения фактически производная от взаимных симпатий и обязательств Путина и Кадырова. На одном из первых же заседаний настоящей Госдумы, а не той массовки, которая сидит в Охотном ряду сегодня, обязательно встанет депутат от Оренбургской области или Республики Тыва и спросит: «Почему мне и моим избирателям не дают такие же деньги, которые выделяют Грозному?» Будут и другие вопросы — о неформальном распространении норм шариата, фактически особом статусе спецформирований местного МВД и многом другом.

Какие бы люди ни встали во главе российских государственных институтов после ухода со сцены путинского режима, им придется решить проблему особого статуса Чечни.

Строго говоря, путей может быть всего два: попытаться встроить республику в федеральный мейнстрим, ликвидировав персоналистское правление и лишив республиканское руководство привилегий, или оставить все как есть, но дать остальным регионам такую же независимость от центра. Российский исторический опыт подсказывает, что новая власть скорее выберет первый вариант. Это может привести к конфликту с местными элитами, возможно, очень жесткому. Ведь даже нормальные выборы провести в Чечне будет нелегко из-за их сопротивления. Второй вариант, на первый взгляд, кажется опасным для единства страны. Однако после бесконечной и бессмысленной путинской централизации новому Кремлю было бы логично дать регионам максимальную свободу. Но какой должна быть ее степень?

Главный вопрос: как отнесется к изменениям чеченское общество? С одной стороны, из того самого «85-процентного» бюджета ему перепадает немного, а давление кадыровской системы испытывают многие. С другой — память о войне в чеченских семьях жива, а представления об окружающем мире во многом сформированы пропагандой, замкнутостью и традициями. Глядя на кадры из села Шалажи, понимаешь: это один из символов того вызова, с которым столкнется и новое — надеюсь, демократическое и легитимное — российское руководство, и российское общество. Включая не абстрактную «Чечню», а вполне конкретный чеченский народ.

Чеченский вызов станет для нового российского руководства не менее серьезным, чем замирение с Украиной.