Образование⁠⁠

Ровно в 12 часов из-за трансформаторной будки вышел Капитан Блядов с близнецами на руках. Быстро выпив стакан, угрюмо насупился.

После долгих расспросов, Капитан ответил, что задумался об образовании близнецов.

-Не рано ли?-поинтересовались мы.

- Да нет, не рано. В самый раз!

И поведал нам одну историю, что приключилась с другом его друга.

Максим Андреевич Кругляков, бывший токарь с завода, работал как проклятый, чтобы выучить сына. Тот стал дипломатом, женился, уехал с женой за границу и больше не вернулся, оставив деду своего малолетнего сына.

Дед стал воспитывать внука с тем же рвением, но времена изменились в худшую сторону, и дед вынужден был браться за всякую работу.

С утра до вечера он точил болванки на станке, которые раньше были нужны для военной промышленности, а теперь их сразу после изготовления, грузили на самосвал, и директор завода с секретарями партийной и комсомольской организаций, втроем, везли болванки в пункт приема металла, продавали их, и болванками же умудрялись выдавать зарплату рабочим, намекая, что вскоре они будут таким выгодным эквивалентом успешности, что получающие их не найдут слов, чтобы отблагодарить благодетелей, а Чубайс со своими ваучерами обрыдается.

После завода дед из последних сил, волоча за собой саночки с болванками, полз в художественный институт служить натурщиком, где его, похожие на обглоданные, берцовые кости, засохшие ребра и слипшийся от голода зад, пользовались колоссальным успехом у мастеров школы реализма.

Отлежав голым на холодном столе и немного отдохнув, он уже мчался на Казанский вокзал чистить туалеты и петь под гармонь песни, которые были близки населению, за небольшие подношения:

Меня травили с детства коммунисты-

Учусь, накормлен ли, здоров?

А я мечтал быть деловым капиталистом.

Теперь пасу у Безголоева коров...

Под утро успевал разгрузить пару вагонов на Кунцево-товарной. Внук рос на удивление послушным и талантливым.

Поскольку образование еще не захватили успешные менеджеры, Максиму Андреевичу удалось пристроить внука в хорошую школу, и одновременно в музыкальную, бесплатно. Успехи внука и его трудолюбие позволили быстро освоить школьную программу, прекрасно играть не только на рояле, но и на гитаре, трубе и гобое, прекрасно знать сольфеджио, но и долбить наизусть все этюды Черни с закрытыми глазами в столь юном возрасте.

В школе он был первым, кого посылали на олимпиады за победой по любым предметам, а сочинения зачитывали во всех школах, как эталон. Казалось, что впереди его ждет успех в любой области, какую тот выберет.

Но когда все школы он закончил, все оказалось несколько иначе, хотя у парня на груди висели золотые медали, и хранилось много дипломов за победы в олимпиадах. В обычные вузы брали, но он туда не хотел- ему хотелось учиться в лучших вузах страны, а тут он уткнулся словно в стену. На конкурс Чайковского не прошел даже на просмотр, в Литературном сказали, что нет стиля. В МГУ и МГИМО даже документы не приняли. И как не бился- все впустую.

Еще сильнее страдал дед от того, что видел как мучается внук, а он ничем не мог помочь. И еще дед очень хорошо знал, чем это может закончиться в будущем- невозможность заниматься любимым или просто интересным делом, выкосило пол района, оставив на земле кучу шприцев и разбитых бутылок. И тут его друг посоветовал Максиму Андреевичу обратиться к целителю во втором поколении, а мудрецу в шестом, Седрику Мудяеву из Подольска. Уж если этот не поможет, то уже и некому.

Добравшись к вечеру до Подольска, дед все проклял, но вспомнив, что все философы древности вообще жили хуй знает где, успокоился. Нашел на окраине дом, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Ее открыл какой-то мелкий азиат и провел его в комнату.

Вся комната была в коврах, на полу лежал цветастый матрас, на котором сидел философ и мудрец Мудяев.

Это был толстый человек с раскосыми глазами, голый по пояс, в шароварах. Вокруг висели колокольчики и разная атрибутика, характерная для лавок кришнаитов, пахло благовониями. Одной рукой Мудяев указал деду сесть на пол напротив, пальцами другой, потерев их друг о друга, намекнул на мздищу.

Максим Андреевич резко спустил портки- между тощих голых ног висел кулек. Дед его отцепил, развязал и отдал деньги философу. Тот презрительно бросил их в угол и приготовился слушать. Когда Мудяев узнал все, что ему было нужно, он вытащил из-под матраса шахматную доску, раскрыл ее и, положив перед дедом, начал разговор:

-Знаешь ли ты, о мудрейший, что будет, если на одну клетку положить зерно, на вторую два зерна, на третью четыре и так увеличивать количество зерен на каждую следующую клетку вдвое? Нет? Не знаешь? Так я тебе растолкую, о мудрейший. Если все время удваивать, то на последней клетке получаем 1.200 триллионов тонн пшеницы. Теперь ты понимаешь, почему твоему внуку ничего не светит, о мудрейший?

Дед ничего не понимал- какое отношение мог его внук иметь к миллиардам тонн пшеницы? Видя это, Мудяев достал из кармана шаровар мешочек с зернами и начал разъяснять поникшему Максиму Андреевичу:

- Вот смотри, о мудрейший! Я кладу на первую клетку зерно. Представь на минутку, только в своем воображении, что это зерно , ну например, поэт Михалков. Тогда на вторую мы смело кладем двух его сыновей. Но вот на третью мы кладем уже не четыре , а больше, ибо плодятся они лучше , чем в этой загадке.

И куда же они пойдут учиться и работать, о мудрейший? Правильно, туда же, где учились и работали их родители. И заметь, им никто не помогает! А кто им может помочь? Да вообще некому! Просто талантливы очень!

Добавь сюда еще жен, которые отнимут рабочие места в других областях, любовниц- люди то живые! Конечно, заставить всю доску только этими очень много времени понадобиться. Но вот я кладу, о мудрейший, на другую клетку в другом конце доски зерно, ну, например, условного Бондарчука.

Сколько мне класть на вторую, о мудрейший? Ты прав, о гениальнейший, две! А дальше? Правильно! И все дело в таланте! А кто им поможет? Да вообще некому! А условных Табакова, братьев Янковских добавить? Нет, не хочешь? Смотри, это только одна область, а уже набирается.

Вот я рядом ставлю еще одну доску, условную “эстраду”, вот зерна готовлю. Сейчас , о мудрейший, кладу условную Аллу Борисовну- опаньки, смотри как поперло! А я по бокам еще условных Маликовых с Пресняковыми накидаю- смотри как забурлило!

И опять повторюсь, все дело в таланте, не завидуй. Кто им поможет? Да вообще некому! А смотри, сколько в мире этом, о мудрейший, досок- то этих!

Вот доска для медицины, вот генеральская доска, а это доска для чиновников. И легионы их таких.

Нет только шахтерских досок, рабочих, учительских нет - чего нет, того нет!

Правда директорские есть, но это маленькие такие, с магнитиками, в поездах на таких пенсионеры играют, но мы их рассматривать не будем.

И вот ответь мне, о мудрейший, ты видишь на этих досках своего внука? Нет? Вот и я не вижу, даже на той, на которых в поездах играют.

Максим Андреевич потеряно встал, подтянул портки, и молча вышел от философа Мудяева.