О зубном-айболитном
Звонила приятельница, советовалась, как избавиться от мужа.
Лет двадцать назад у него уже болел зуб.
Но прошёл.
И сейчас обязан, сволочь такая, пройти.
За неделю непрохождения у приятельницы зародилась мысль о разводе, которая вот-вот вытеснится мыслью об убийстве, как единственном и к тому же гуманном решении проблемы.
Любопытствовала, что делать с мужчиной отважной профессии, с одним ножевым и двумя пулевыми ранениями в анамнезе, в центнер весом и под два метра ростом, бурно страдающим сутки напролёт, взывающим всем своим видом к непрерывному сочувствию, но с гневом это сочувствие отвергающим, доведшим семью до нервного тика и напрочь отказывающимся идти к зубному.
Посоветовала ей обездвижить твёрдым тупым предметом по голове, быстро связать и вызвать грузчиков, дабы доставить эти сто кэгэ экзистенциального ужаса по назначению.
Приятельница сказала, что ещё день – она именно так и поступит.
Если раньше сама не обездвижится через повешение.
Мы в полной мере испробовавали инквизиторскую стоматологию времён застоя, и въевшийся в нас страх телепатически передаётся окружающим.
Давным-давно мне светила командировка в Москву, подписать техзадание. За день до отъезда до меня дотянулся проклятый кариес, проявился крохотной дырочкой, вернее, намёком на дырочку. И я, идиотка, решила отбыть в столицу в отремонтированном виде.
Встала в пять утра, прискакала в поликлинику к шести, выстояла полтора часа в нервной очереди и таки ухватила заветный талончик.
Пышная докторша, вся в удушающем Пуазоне (были такие ядрёные французские духи, с ноткой мертвечины), оказалась чемпионкой мира по скоростному пломбированию. От посадки в кресло и до вставания из него прошло минуты четыре, не больше. Если б я не успела открыть рот, она бы сверлила сквозь щеку. Пломба, не будь дура, тоже устремилась к рекордам – выпала на выходе из поликлиники. Вернуться с рекламацией возможности не представлялось – перед кабинетом толклись озверевшие страдальцы, готовые тут же, на месте линчевать любого, кто «я только спросить».
Пришлось ехать с развороченным зубом.
У которого к вечеру испортилось настроение, и он начал подёргивать.
А затем дёргать.
Со всей дури.
Ночь я провела, метаясь по вагону и дымя в тамбуре как паравоз.
Не отвлекло.
В Москве первым делом рванула в аптеку закупаться анальгином.
Две таблетки превращали раскалённый гвоздь в нижней челюсти в просто гвоздь. На минут сорок.
Есть не могла, только осторожненько пить.
Командировку выписали на три дня, но я понимала, столько мне не прожить. Потому тайфуном пронеслась по министерству и представительству заказчика. Отказать девице, в глазах которой горел угрюмый, мрачный огнь желанья кого-нибудь убить, было невозможно.
По-стахановски выполнила трёхдневную норму за день и рванула на вокзал.
Билетов на ближайший поезд не было, так что поймала какого-то полковника и отконвоировала в военную кассу, там у них всегда имелась полковничья и выше бронь.
Получив билет на руки, отбилась от полковника, твердившего «какое у вас одухотворённое лицо!» и про то, что нынче подобное одухотворение в дефиците.
И поехала домой.
Рацион прошедших суток состоял из неспанья, нескольких пачек сигарет, упаковки анальгина и литра воды.
Попутчики – двое дядек, кстати, тоже полковников, и пожилая дама, наверняка полковничиха – пытались накормить меня курицей, котлетами, ещё чем-то, весь столик в снеди.
Сослалась на полыхающий зуб, тогда дядька постарше заявил:
– Я тебе водки налью, ты сразу не глотай, подержи, это чистая анестезия!
И налил.
И подержала.
И сразу за Можайском надолго свалилась в обморок.
Наши люди отзывчивы.
Когда пришла в себя, надо мной кудахтали полковники, полковничиха, проводницы, начальник поезда и штук пять набежавших пассажиров, обозначивших себя врачами.
Начальник спросил у врачей:
– Уверены, что живой доедет? Или вызвать скорую к переезду?
Врачи как-то нехорошо переглянулись.
Я и сама уверенности отнюдь не чувствовала, но быть выкинутой на полустанке не хотелось.
Остаток ночи провела, окружённая заботой.
Полковники приносили чай.
Полковничиха размешивала сахар в стакане и норовила поить с ложечки.
Самый симпатичный врач веселил случаями из практики, В основном, с летальным исходом.
Заглядывал начальник поезда. Убедиться, что я ещё с этой стороны туннеля. Им, наверно, не рекомендовалось перевозить трупы.
Прямо с вокзала я рванула в ближайшую поликлинику. Лицо оставалось настолько одухотворенным, что тётя-регистраторша за руку отвела меня в кабинет. Минуя очередь.
И добрый доктор отвёл на рентген.
И потом к другой докторше.
А добрая докторша глянула на снимок и вздохнула:
– Боже мой, ну и корни, кривые, как моя жизнь!
И долго лечила, приговаривая: