Монолит⁠⁠

Свет башенных кранов теряется в слабом тумане, далеко в небе едва видны звёзды, а по снежной равнине длинной цепью идут рабочие, тяжело пробираясь по заснеженным тропам.

Рабочий день на стройке начинается в восемь утра и заканчивается в восемь вечера. Холод начинает щипать обветренные руки, пока мы идем до объекта, чтобы начать работу.

Крановщики включают дополнительные прожектора, и краны со специфическим звуком начинают свое движение, отбрасывая иней с тяжёлых цепей. Огромный механизм, пробуждаясь после холодного сна, лениво приходит в движение, и в шуме трансформаторов начинают теряться голоса и ругань рабочих бригадиров.

Я разнорабочий, у разнорабочих нет строго определенной работы, в отличие от тех, кто работает в объем. Разнорабочие работают где придётся и как повезёт.

Бывало, зимой приходилось несколько дней подряд убирать снег, выдалбливать лед. Работа, не требующая большого ума, главное — рассчитывать силы.

Январский холод не так страшен, как может показаться, ведь во время интенсивной работы тело согревается. Однако после пятичасовой работы на улице холод всё равно берёт свое, медленно проникая в пальцы рук и ног.

Монолитное строительство стоит огромного труда и огромных средств, в отличие от панельного домостроения, в котором дома собираются подобно детскому конструктору.

Работа на сегодня заключается в закладке трехметровых балок на железные стойки. Забираясь на стойку высотой в четыре метра, я кладу под ноги одну балку, мой напарник Айтпай подает мне следующую, и я должен закрепить их между стоек, сохранив равновесие, чтобы не упасть на замерзший бетонный пол.

Айтпай был пасынком нашего директора, и отчим, исходя из своих педагогических убеждений, заставил неродного сына работать на стройке с пятнадцати лет. Теперь ему, так же как и мне, двадцать лет, хотя в душе он остался таким же пятнадцатилетним ребенком с наивным взглядом на жизнь. Время от времени он накуривался всякой дурью вроде «скорости». Эта лихорадочная погоня за ощущениями, бесконечное желание забыться в алкоголе и пьянстве, стремление уйти от всего уродства безрадостной жизни были характерны всем окружавшим меня: подросткам-рабочим, узбекам, приезжим с юга, всем, кого необходимость толкала браться за любую доступную работу. После получки несколько человек всегда уходило в запой на пару дней, поэтому начальство специально задерживало оклад, если предстоял большой объем работы.

Через два часа солнце уже светит высоко в безоблачном небе. Пока бригадир отошёл, есть время для перекура.
— Интересно, кто же здесь будет жить? — спрашивает Айтпай, закуривая сигарету.
— Люди с министерства обороны и военные, ты ведь сам говорил.
— Да, но видел ли я их раньше. Они, наверное, сейчас даже и не подозревают, что будут жить в этих домах.

Трудно поверить, что люди, возводящие эти колоссальные здания, сами живут в трущобах, едва сводя концы с концами. Уродство жизни подобно пыли въедается в глаза. И мы уже не замечаем его. Такой распорядок вещей невольно кажется нам нормальным.

Зимой работать относительно легче, чем летом. Под палящим лучами июльского солнца работать в тени — огромная роскошь.

Помнится, в безоблачные летние дни солнце беспощадно нагревало арматуры до такой степени, что легко можно было обжечься, если притронуться к ним без перчаток.

Голицы промокли и начинают твердеть на холоде, покрываясь прочной плёнкой льда, и плотники начинают закладывать фанеры сверху. Близится обед.

Стены контейнера обвешаны грязными куртками рабочих. Форма платная, поэтому каждый приносит вещи с собой, работает в том, что не жаль. Ржавые батареи завалены истоптанными башмакам и портянками.

Помыв руки в снегу, мы принимаемся за еду, которую принесли из дома. На обед положен промежуток с часу до двух, и хватает времени для разговоров и отдыха.

Во время обеда разговаривают о вечном: о работе, о пьянках, о женщинах, нередко речь заходит о ситуации в стране, о беспределе наших властей, о тех противоречиях, которые бросались в глаза каждому. Помнили и о Жанаозенском расстреле, солдатах, стрелявших по безоружному народу 16 декабря 2011 года. В такие минуты комната будто наполнялась горестным молчанием, гневом терпеливых.

— Эти менты не защищают народ. Бьющие стариков и женщин, они больше похожи на солдат эсэсовцев.
Слеповатый сварщик Агбай также вступает в спор:
— Если кто-то из наших завтра организует митинг на площади, кто из вас придет? Никто не придет! В крайнем случае нам нужно организованно бросать работу.
— Верно! Верно! — всюду слышны возгласы рабочих. Все это было неизбежным результатом их многолетнего труда и долгих дум. Каждый невольно задумывался об этом. Рабочие постепенно приходили к осознанию себя как единой массы, и мысль о том, что рабочий народ рано или поздно станет во весь свой исполинский рост и продемонстрирует всю свою грозную силу невольно согревала меня во всем убожестве окружающей жизни.
В то же время в сознании рабочих крепкие корни пустил национализм.
— У наших ментов нет каких-либо понятий о национальном достоинстве. Нет у нас единства в стране!
Тут уже я не могу сдержаться и влезаю в спор:
— В этой стране нам ничего не принадлежит! Банк, которому я должен несколько миллионов, не принадлежит мне; квартира, в которой я живу, не моя, она принадлежит арендодателю, который может выбросить меня по своей прихоти. Но в случае войны вы готовы идти под пули и умирать ради своей страны. Страны, в которой все принадлежит богатым. Даже крупные строительные компании принадлежат приближенным нашего президента. В случае реальной угрозы воевать будете вы, а наша власть будет сидеть в тылу, и власти не будет никакого дела до черни — не их же сыновья там мертвые лежат, их сыновья за границей. Наш реальный враг в нашей стране — это наша зажравшаяся буржуазия и подконтрольная ей власть, их жадность не знает никаких пределов.
Я иду в каптерку и, не снимая башмаков, ложусь на лавочку. Глаза невольно закрываются, и в то же мгновение я засыпаю, не успев подумать о чём-либо. Со временем это входит в привычку: даже не выйдя на работу в это время, около часа всегда тянет в сон.

«Развод! Выходите!» — слышится призыв, который уносит меня из сна. Казалось, я проспал девять часов, а на деле всего сорок минут. Развод представляет собой планёрку, как правило утром и в обед, где объявляется план необходимой работы, которую нужно успеть сделать. Заспанные, в грязных изорванных куртках рабочие становятся в круг, ожидая, что скажет бригадир. Старику Елюбаю перевалило уже за семьдесят, он работает плотником, выбивая гвозди из фанер и обрезков. Видимо в силу возраста, нередко он бывает зол на всех. Казалось, будто старик завидует всем нам, кто моложе него.

— Вы, мрази, мне дадите нормально работать? Мне осталось тут жить меньше года, — сиплым прокуренным голосом вопрошает низкорослый старик.
— Почему бы тебе оставшийся год не вести себя нормально? — забыв все нормы приличия, другой рабочий тоже вступает в словесную перепалку.

Вся нагрузка в монолитном строительстве идет на «опалубщика», работа которого заключается в установке и разборке больших железных платформ, в которые заливается бетон. Это ответственная и в то же время опасная работа, так как по неопытности можно сорваться и упасть на лестницу или того хуже. Жизнь людей с большой высоты всегда кажется такой ничтожной и бессмысленной. Возле гильотины двое разнорабочих выкапывают снег около груды арматуры, чтобы на то место автокраном поставить эту арматуру. Возможно, завтра опять навалит снег, и их труд окажется бессмысленным. Сизифов труд. Зимой объем традиционно увеличивается из-за того, что приходится делать двойную работу, а летом, наоборот, падает. В пылу работы совсем не обращаешь внимания на движение крана, иногда цепи не выдерживают, и материалы падают. Иногда по неопытности крановщик, опуская материал, может обронить его, не зная всех тонкостей исполинского механизма.
По неопытности крановщик может уронить и сам кран. За полгода в городе такое бывало трижды, тогда потери были огромные.

Во время работы нередко происходят несчастные случаи, хотя не все из них приводят к летальному исходу. По числу несчастных случаев стройка стоит на третьем месте. Говорят, что техника безопасности пишется кровью. Так оно и есть! В основном на стройке это падения с высоты, порезы при использовании болгарки, попадания раскаленных частиц металла в глаз. Здесь никто не имеет права говорить, что он защищен от этого. Страховочное снаряжение выдают только опалубщикам, остальным работающим на высоте бригадир ее не выдает, хотя это нарушение техники безопасности. Однажды летом, во время проливного дождя опалубка весом в полтонны с оглушительным грохотом сорвалась с высоты девятого этажа, целая конструкция упала на рабочего. В долю секунды его ноги и торс разбросало в разные стороны. Каждый рабочий-строитель с опытом работы 30 — 40 лет сталкивался с происшествиями пострашней этого.

Время идёт медленно, и ближе к шести часам солнце тонет далеко в горизонте, в последний миг отбрасывая малиновую полоску света на бетонные стены зданий.

Всё в округе постепенно погружается во тьму, свет покидает коридоры зданий, а вместе с тьмой приходит холод, который начинает щипать лицо. На короткие мгновения шумы прекращаются, рабочие переносят один прожектор наверх. Закончив свою работу, мы должны помочь остальным в закладке фанер.
Вдалеке видна шарообразная форма здания ЭКСПО 2017. Его синие стекла в последний миг отражают розовый цвет холодного заката. Немало погибло людей при постройке этого колоссального сооружения ввиду его шарообразной формы.

Большинство рабочих, с которыми я был знаком в своей жизни, видело больше моего, а я был юнцом рядом с ними. Часть из них когда-то работала в России строителями, грузчиками и вообще кем придется. Ситуация такова, что на юге Казахстана и в сёлах мало работы, поэтому нужда толкает искать её в других городах.

Объект находится в центре города, и с высоты хорошо видны многоэтажные дома, крупные бизнес-центры, дороги, заполненные машинами. Казалось, рядом текла иная жизнь иных людей, а я знал и видел обратную сторону всей этой деланной роскоши. Эти могучие здания возвёл многолетний тяжелый труд рабочих-строителей, труд, так ненавистно презираемый в нашем обществе. Быть может, эти люди не думают о нас и не имеют представления о наших условиях труда, о нашей жизни, которая так близко протекает с беспечной жизнью этих людей, не знавших нужды и тяжелого физического труда.
Невольно вспоминаются полузабытые строки:

Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.

Механизм испустил последние конвульсии, в один миг шум прекратился, всё будто замерло, и только вдали слышны голоса рабочих, кричащих «отбой!». В такое время объект напоминает город после бомбардировки: окна без стекол, недостроенные корпуса, изрытые траншеи, — и сложно представить, что однажды тут раскинется широкая улица, освещенная фонарями, а из этих пустых и мрачных окон будет литься теплый свет. Я собираю инструменты с осознанием того, что еще один день моей жизни прожит бесполезно, а между тем…

Свет башенных кранов теряется в слабом тумане, далеко в небе едва видны звёзды, а по снежной равнине длинной цепью идут рабочие, тяжело пробираясь по заснеженным тропам.

Максим Ругон. Организация Трудящихся Казахстана