Мохнатый рейс
"А республика Таймыр живет без публики,
А по ночам, а по ночам тут тишина,
Да по полянам бродят мишки, ушки круглые.
И летающих тарелок до хрена.. "
(Такие слова в своей КСПэшной молодости часто распевал под гитару у костра Вован)
ПРЕАМБУЛА
В начале июня над Таймыром привычно поглумилась погода - плотно укутала ещё мерзлую тундру сплошной низкой облачностью и до слепоты зацеловала стеклянные глаза домов мокрым снегом. Из грязных окон одноэтажного, обглоданного зимними пургами деревянного здания аэропорта, пьяно грянуло: "Па-е-е-е-дим, красо-о-о-тка, ката-а-а-ц-ц-о-о, давно я ти-и-и-бя па--а-а-джидал!"
Зашевелились пассажиры задержанных непогодой рейсов: газовики, геологи и прочий лихой бродячий северный люд, кому в приличном городе и остановиться-то было негде. За три дня вынужденного безделья, они не по одному разу успели залить в горло по литру "палёнки" за знакомство, и уже закадычными приятелями часто били по углам от скуки друг-другу опухшие от водки лица. Садились снова пить мировую, а напившись до кривизны турецких ятаганов, с уютом засыпали под лавками на матрасах из искуренных до надписи "фабрика имени Урицкого" окурках ленинградского "Беломора".
Маленький аэровокзал ожил, ещё сильнее запахло дешёвым табаком и свежим перегаром, захрипели матерно бригадиры вахт и мастера геологических партий.
- Бригадa "Газпрома"! Срочно пройти спецконтроль!
- Врачам скорой помощи на выход! Экипаж санборта на Кресты уже в вертолёте!
- Представитель Госпромхоза, выписывайте пропуск на машину и грузитесь! - скороговоркой проялал старый динамик.
Свершилось! Метеослужба, наконец-то, дала "добро" на полёты! И потянулась угрюмыми беженцами с огромными баулами к выходу вахта.
По быстро пустеющему залу ожидания, испуганным сперматозоидом носился завхоз рыболовецкой артели. Он дёргал редких знакомых за рукава и с надеждой заглядывал в глаза:
- Моих не видел? Шесть человек! Ну, с Тареи которые? Грузиться ведь надо! - но работяги отрицательно мотали тяжёлыми, не успевшими опохмелиться головами.
В самом углу зала, вокруг своих зачехлённых ружей, абалаковских рюкзаков и многочисленных картонных коробок с продуктами и гусиными профилями, хмуро переминались с ноги на ногу четыре охотника в новеньком военном зимнем камуфляже.
- Ну, и что тебе там, наверху, сказали, Владимирович?
Крепкий пятидесятилетний мужик с трёхдневной седой щетиной, грустно развел руками:
- Говорят, не светит вам, ребята! Окно открылось максимум часа на четыре, а за это время вертолёты успеют сделать только по одной ходке. Сказали, что опять всё затянет ещё дня на три. Хреновый прогноз, мужики. Циклон. Енисей идёт, будь он не ладен.
- Да ты что, Владимирович! Какие ещё три дня! За это время весь гусь пройдет! Что делать-то будем? Опять пить? Я уже на водку смотреть не могу! Я же только десять дней в счёт отпуска взял! Мне через неделю на работу! - горячился Вован, самый молодой из охотников, который в первый раз летел на гуся.
- А я что, господь Бог? Ну, нет, говорят сейчас места на попутных бортах! Вертушки ведь не летали три дня, под винты грузятся!
- Владимирович! Ты моих охламонов не видел?- с безнадёгой в голосе спросил подошедший к четвёрке неудачников представитель рыболовецкой артели.
- О! Здорово, Иванович! Ты бригаду Васьки Рыжего ищешь? Так она ещё в восемь утра, первым автобусом в полном составе отчалила в город, чтобы аккурат к открытию магазина успеть. Последнюю бутылку самогона они ещё в полночь приговорили. С шести утра тут по углам шарились, всё опохмелиться просили.
- Хана мне! - запричитал снабженец, теперь хрен их и за неделю найдёшь по женским общагам! Повесит меня директор! По рации передали, что на точке соляры нет, и основной дизель позавчера умер. Я "ЗиЛок" с бочками и запчастями уже подогнал, "вертушку" заказал. И ещё, вот дурак! Выбил для Петрухиных козлов новые матрасы с подушками и десять ящиков дефицитной китайской тушенки в придачу. Свиной! Грейтвал называется. Ладно, с этими алканавтами я потом разберусь, но кто сейчас грузить-то в вертолёт все это добро будет? Я и Пушкин? Летуны вон уже орут, что если через десять минут на поле не выеду, заберут у меня борт и отдадут геологам.
Глаза снабженца вспыхнули мольбой:
- Владимирович, миленький, выручай! Загрузи со своими орлами мою "восьмерку", что хочешь для тебя сделаю!
- Я тебя за язык не тянул - нежно сгреб снабженца в охапку охотник. Давай так, мы, с большим задором, грузим вертолёт твоим барахлом, а ты за это нас высаживаешь на нашей точке. Мы ж от вас всего-то в семидесяти верстах! Договорились? Вот и отлично! Бери наши документы, подгоняй свой "зилок" и беги, дорогой, оформляйся.
- Вперед, мои орланоиды! "Аборт нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь!" - голосом Утёсова пропел Владимирович., - На выход, с вещами! Грузите апельсины бочками!
Амбула.
Четверо в хлам усталых больше от трёхдневной попойки, чем от погрузки вертолёта охотников, наконец-то летят попутным Ми-8 на гусиную охоту. Лететь ещё полтора часа. Уже традиционными тремя тостами выпита без закуски очередная поллитровка водки:
- Ну, за метеослужбу! Дала, наконец, "добро" на взлёт!
- Ну, за суровый седой Таймыр!
- Ну, за любовь!
Тянет в сон и нестерпимо хочется в туалет. Ещё через полчаса полета из пилотской кабины в салон суетливо вышел обутый в огромные черные унты из медвежьего меха щупленький и рано оплешивевший от нервной работы бортмеханик Петруха. Он бесцеремонно растолкал художественно храпящего Владимировича, и стал тыкать пальцем в единственный не закрытый грузом мутный иллюминаторный глаз входной двери.
Владимирович не сразу понял, где он, и что хочет от него этот тщедушный. Потом, наконец, уразумев, заметил внизу, на озёрном галечнике, вяло бредущего, и не обращающего никакого внимания на летящий низко вертолёт, очевидно, только что вставшего из берлоги медведя.
- Стрелять будете? - заорал в ухо Владимировичу бортмеханик.
- Конечно!
- Тогда шкуру вам, а мясо и желчь нам. Сейчас скажу командиру, что мы договорились, он ещё кружок сделает. Готовьте оружие!
Владимирович суетливо растолкал спящих товарищей, гордо достал из брезентового чехла ещё диковинную в этих широтах новую МЦ 21-12 и зарядил её самокрутной гусиной "единицей" (крупнее дроби не было). Проворный бортмеханик открыл дверь, и свежий воздух мигом освободил вертолётный салон от удушливого бинарного амбре из солярки и перегара. Высоты было метров десять, не больше.
Как только вертушка зависла над медведем, затявкала магазинка: бах-бах-бах-бах-бах! Медведь печально уткнулся мордой в снег после третьего выстрела.
- Готов! - радостно заорал Вован, страховавший стрелявшего Владимировича за офицерский поясной ремень.
Командир вертолёта быстро нашел подходящую площадку, и умело посадил машину всего в десяти метрах от медведя. Осторожно и неторопливо, чтобы не расплескать раньше времени выпитое, с грацией обожравшихся яблок червей, из вертушки на землю выползли охотники. Они сначала с наслаждением, мощными горячими струями, заставили долго парить мерзлый галечник, и только потом, радостно толкаясь, побежали к медведю.
- Блин, а здоровенный-то, какой! Не меньше чем два двадцать!
- А лапа-то, лапа! У меня пятерня по сравнению с ней ручонка новорожденного! Никак не меньше двадцати пяти сантиметров!
- Ты посмотри, весна, а он жирный! Вот повезло летунам! Может махнёмся с ними? Ведь на ведра три сала только его задница потянет!
- Вот вам наглядный пример слаженной работы моей магазинки, моего самоснаряда с крахмалом и моего мастерства, которого, как известно, пропить нельзя! - гордо расцвел улыбкой сытого Щелкунчика Владимирович. Это вам не папковый заводской "Рекорд"!
- Куда вот только грузить его? Хрен затащим через дверь, да и места для него возле кабины уже нет, задумчиво почесал лысину подошедший бортмеханик. Придется открывать рампу.
Дружно кряхтя, из вертолетных потрохов через рампу извлекли сначала ржавый тяжеленный железнодорожный домкрат, который с трудом запихнули обратно, но уже через дверь. Пришлось такую же рокировку совершить и запчастям для дизеля, и картонным ящикам-кирпичам с дефицитной свиной китайской тушенкой. Чтобы затащить медведя в вертолёт, работали -потея- все, включая экипаж. Закрыли рампу, и охотники уже с трудом разместились перед пилотской кабиной.
Как только взлетели, из рюкзака Владимировича была извлечена очередная поллитровка.
- Ну, с полем!
- Ну, за мастерство! Молодец. Владимирович, ловко ты его на лету по кумполу!
- Ну, за то. чтобы не трихинеллезный был!
- Мужики, смотрите, он шевелиться! - выпив третью благим матом завопил Вован.
- Не боись! Сейчас я его успокою! - Владимирович потянулся за ножом.
Но медведь ждать не стал, он сердито зарычал, и подняв огромную мохнатую голову, стал подозрительно принюхиваться. Потом, очевидно обидевшись, что его заподозрили в трихинеллезе, зло рявкнул так, что заглушил шум винтов. Всем сразу нестерпимо захотелось, как минимум, снова отлить.
Вован бросился в кабину к экипажу:
- Командир! Он ожил! Садитесь!
Бортмеханик выглянул в салон и обомлел. Медведь уже рвал когтями и зубами рампу, пытаясь увеличить щель, сквозь которую была видна свобода!
Но сразу сесть оказалось невозможно, вертолёт летел над большим озером, ещё покрытым льдом, но в эту пору уже сплошь в предательских морщинках промоин. Механик с криком:
- В салоне не стрелять! Разбирайтесь сами! - словно он и не крутил вертолётные гайки, а занимался айкидо, вытолкнул упиравшегося всеми членами Вована из пилотской кабины обратно в небезопасный салон и быстро закрыл за ним дверь на замок.
После минутного совещания Петрухиным голосом из-за закрытой двери был объявлен приговор экипажа:
- Вы охотники? Вот и охотьтесь. Он весь ваш! Мы отказываемся от мяса! Забирайте его целиком!
- Вы люди или нет? Откройте скорей дверь, суки! Пустите нас в кабину! - истерично заорал Вован.
- Конечно мы люди, поэтому у вас будет выбор. Решайте сами, что нам делать дальше, лететь ли нам к берегу высоко и быстро, или низко, и как можно медленнее?
Стук в дверь пилотской кабины и вопли охотников внезапно прекратились. В глазок Петруха увидел, что медведь, заслышав сквозь рёв винтов тревожные крики и удары по железу кулаков Вована, повернул к ним свою огромную косматую башку. Четверо бедолаг мгновенно упали и вжались в вертолётный пол, словно алюминиевые заклепки. Вован пополз к выходу и, в смертельном испуге, стал головой пытаться открыть наружу вертолётную дверь.
- Вован, не открывай! - заверещал Владимирович, - если этот гад увидит свет и почует волю, то нам тогда точно трындец! Он нас тут всех сожрёт!
"Восьмерка" была оборудована дополнительным топливным баком (такая здоровенная жёлтая бочка внутри салона с левой стороны). В узком проходе, ближе к рампе, плотными рядами стояли двухсотлитровые бочки с соляркой, следом, навалом, какой-то тоже остро понадобившийся на точке строительный материал, потом шли мешки с мукой и солью, а всё это было прикрыто ватными матрасами и подушками.
Со стороны рампы опять раздался медвежий рев и полетел пух.
- До подушек, гад добрался, сообщил командиру Петруха, не отрываясь от глазка. Когда с ними закончит, и до охотников дело дойдёт!
Потом нагнулся и командным голосом заорал в замочную скважину :
- Вован! Давай замуровывай косолапого! Построй стену из "бутора"! Тут тебе работы-то всего на две минуты.
- А что сразу Вован? Я что ли в медведя стрелял? Это Владимирович отличился, вот пусть он и строит баррикаду. Да ещё хвалился, вот какой у меня самокрут, единицей медведя завалил с двадцати метров! И не живит!
Владимирович покорно встал на четвереньки и с трудом поднял у себя над головой ящик свиной тушенки. Аккуратно поставив весь исписанный иероглифами ящик на матрас, он начал осторожно толкать его в сторону медведя.
Кто-то легонько пнул в зад не по годам шустро попятившегося от очередного громкого медвежьего рыка Владимировича:
- Ты не сачкуй, вольный каменщик! Дальше пропихни ящик-то, а то стенка хлипкая получится, развалит он её в миг.
Когда новоиспеченным масоном был закончен первый, самый опасный ряд "кладки", в работу включились все. За минуту под самую крышу вертолёта были подняты ящики с патронами и тушёнкой, а красиво увенчал китайскую стену ржавыми зубьями полюбившийся всем за многочисленные погрузки-разгрузки тяжеленный железнодорожный домкрат.
Единственно слабым звеном обороны оставалось только место между дополнительным топливным баком и потолком. Из этой амбразуры, гонимый воздушной турбулентной струей летел белый пух.
- Эх, стройматериалы кончились. Как бы до берега дотянуть, пока нас эта зверюга не учуяла? Какой бы чуркой эту дыру ещё заткнуть? - "строители" кровожадно посмотрели на Владимировича. Вмиг протрезвевший "Вильгельм Тель", картинно закатив испуганные глаза на вертолётный редуктор, стал фальшиво изображать чахоточный приступ.
- Вы что, мужики, совсем охренели? Старый я, да и пью и курю много. Меня три дня вымачивать надо! Лучше давай Вованом заткнём! Он ещё и не женатый!
"Вертушку" качнуло и, резко пойдя на снижение, она зависла в пяти метрах над первым попавшемся безлесным бугром на берегу.
Дверь пилотской кабины приоткрылась, и в щели показались испуганные, размером чуть меньше вертолётных иллюминаторов, глаза бортмеханика. Осмотрев возведенную в салоне великую китайскую стену, и мигом оценив хлипкость её конструкции, Петруха очередным приемом айкидо молниеносно раскидал жавшихся к пилотской кабине "строителей" и оказался у вертолётной двери. Умело открыв её за секунду, с криком: "По инструкции, перед посадкой бортмеханик обязан проверить грунт на прочность!" - щучкой выпрыгнул из вертолёта.
- Первый пошел!- заорал ему вдогонку Вован.
Толкая друг друга, следом за ним быстро покинули пузатое вертолётное брюхо и остальные. На удивление удачно приземлились все, хотя"десантуру" отслужил только Вован. Ещё через минуту, подняв с земли смерч жухлой прошлогодней листвы карликовой березы, возле них тяжело плюхнулся на вечную мерзлоту и МИ-8. Из открытой двери гламурно запуржило белым пухом.
- Мужики, что дальше-то делать будем? - заискивающе спросил бортмеханик, на ходу расстегивая штаны и пристраиваясь на брудершафт к уже дружно делающим жёлтый снег охотникам.
- Ты знаешь, что было написано на воротах Бухенвальда? Еден дас зайне там написано, понял?! Каждому свое! Ты - механик, вот и механизируй! Думаешь, нам весело было танцевать "Семь сорок" перед закрытой дверью, когда эта тварь очухалась в салоне?
Из окна пилотской кабины показалась голова командира. Издалека было видно, что он по-зверски перекошенным ртом кричит что-то важное. Разобрать же что, из-за шума винтов было невозможно. Но вскоре всем всё равно стало понятно, что так обеспокоило пилота. Если не предпринимать никаких шагов, то через минут пять-семь тяжёлая машина, накренившись на хвост, больно клюнет землю рулевым винтом, а если заглушить двигатель, просто утонет в так некстати быстро оттаявшем болотистом бугре. Надо было срочно взлетать.
- Ещё немного и "восьмерка" или улетит без тебя, или сядет на брюхо, и тебе одному рампу открыть будет невозможно. Думай быстрей, Мимино хренов, - зло проорал механику Владимирович.
- Братцы, помилосердствуйте! - заскулил Петруха.
- Ладно, чего уж там! Вы к нам по-человечески и мы вам тем же самым по тому же месту, - Владимирович схватил щупленького летуна за грудки и зашипел крепким перегаром ему прямо в ноздри:
- У вас тоже будет выбор, или ты сейчас же идёшь и открываешь рампу, а дальше как фишка ляжет, - или пусть командир летит на аэродром с новым мохнатым бортмехаником. Вот радость-то будет аэродромному начальству! А чтобы нас тут случайно не забыли, ты пока побудешь в заложниках.
Командир из окна начал грозить механику левым кулаком. Правой рукой он схватил себя за горло, выпучил глаза и высунув для наглядности ещё и язык, стал изображать удушение то ли себя начальством, то ли то, как он удавит механика. В любом случае, покойник будет. Минутой позже командир пустил в ход другие не менее выразительные жесты, издалека очень похожие на те, что производят лыжники, отталкиваясь своими палками при коньковом шаге. Лицо при этом у командира было таким зверским, что бортмеханику почему-то с трудом верилось в гуманизм командира. Вряд ли он предлагал ему пройтись на лыжах до аэродрома: это была бы слишком лёгкая смерть, да и лыж у него не было. Скорее он грязно намекал ему на что-то весьма унизительное для отца двух красавиц дочерей и любимого зятя строгой тещи хохлушки. Петруха был уверен, что нехорошее непременно случится с ним при любом раскладе.
- Похоже ты ему уже давно небезразличен, сладенький! У тебя с ним раньше что-то было? Сразу видно, твой командир горячий мужчина! Вот свезло-то тебе, шалунишка! Ну, скорее решайся, Мимино!
- Мужики! Христом богом прошу! Хоть огнём меня прикройте!- жалобно загнусавил бортмеханик.
- Да легко!- с готовностью вызвался Вован, - только тебе, дружок, придется сначала за нашими стволами в салон сгонять. И патроны смотри не забудь, они тоже все в вертолёте остались. Ты знаешь, как-то не до них нам было, когда мы все за тобой без парашютов сиганули. Так что ты уж извини, братан, придется тебе геройствовать без огневой поддержки.
Гуськом, словно подранки-гуменики, охотники осторожно подошли к вертолёту и замерли почетным караулом возле двери. Механику на миг показалось, что они его просто пугали, и в его глазах промелькнула искорка надежды, что его всё же не бросят одного на съедение медведю. Но она тут же угасла, как только до него дошел смысл их иезуитского манёвра - они просто отрезали ему путь к бегству.
Отступать было уже поздно - рулевой винт едва не касался земли. Петруха икнул и такой же радостной, как у висельника, походкой, прокопытил черными унтами мимо охотников к рампе.
Между створками рампы вороными огромными гнутыми зубилами торчали длинные, как жизнь библейского Адама, медвежьи когти. В щели показался и налитый кровавой злобой глаз разъярённого зверя. Петруха отчётливо увидел в нём своё неотвратимое будущее и осознал, что для него оно будет таким же радужным и счастливым, как и для глупыша тюленя, попавшего в зубы голодной касатке. Открыв трясущимися руками, замок рампы, он быстро отскочил в сторону, развернулся и уже собирался бежать к спасительной двери, но не успел. Огромное и беспощадное, с чем нельзя было договориться ни при каких обстоятельствах, настигло его своей тенью, и, оглушив сильнейшим ударом, отшвырнуло тщедушное тельце механика далеко в тундру, словно бейсбольный мяч. В очередном своём полете, любимец тещи, одновременно умело делал два дела: он дико орал и молил Бога о том, чтобы при падении успеть умереть, до того, как медведь начнёт терзать его плоть.
Как только охотники услышали душераздирающий вопль несчастного Петрухи, они начали дружно штурмовать вертолётную дверь. Суетливая погрузка сильно осложнялась ещё и тем, что ступенек не было, бортмеханик не установил их, так как очень спешил проверить грунт перед посадкой. Замыкающим оказался Вован. Он даже успел наполовину забраться в салон, но обладающее нечеловеческой силой существо, словно штопор пробку, вырвало его цепляющийся за жизнь стокилограммовый организм из вертолёта и бросило на землю. Последнее, что видели его глаза, перед тем как их залепило пахнувшим багульником и талым снегом грунтом таймырской тундры, была чёрная медвежья шерсть. Во всю мощь своих некурящих легких Вован закричал:
- Миша! Миленький! Не трогай меня! Ведь это не я стрелял! Я только: но дальше разобрать, что же ещё хотел сказать медведю Вован было невозможно. Вместо слов раздалось только жалобное "буль-буль-буль": чудовище, наступив на голову Вована мохнатой лапой, топило его в тундровой жиже.
Потерявший возможность аргументировано донести словами медведю свою непричастность к его ранению, Вован затих, вспомнив прочитанное в какой-то умной книжке утверждение, будто медведь теряет всякий интерес к человеку, как к добыче, если только он не сопротивляется, не бежит, а притворяется мёртвым. Очевидно, неподвижно распластанным на земле камуфляжным пятном он действительно представлялся медведю стопроцентным, уже дурно пахнущим мертвецом, и тот оставил в покое его голову.
ПОСТАМБУЛА.
Бог не услышал молитву Петрухи. Он не умер при очередном своем приземлении после затяжного полёта, в который его отправила отлетевшая от чудовищного удара огромных лап рвущегося на волю медведя створка вертолётной рампы. С гирями на ногах в виде тяжеленных медвежьих унтов, бортмеханик мохнатого рейса прыжками, которым позавидовал бы австралийский кенгуру, мчался к спасительной "вертушке". Желание быть красиво прибранным после того, как он в глубокой старости тихо усопнет на белых простынях в окружении любимых дочерей, их мужей и многочисленных взрослых внуков было так сильно, что он легко, как пушинку, оторвал от двери и бросил на землю карабкающегося в салон Вована. Устранив единственное препятствие на пути к долгой счастливой семейной жизни, Петруха использовал его орущую что-то голову как ступеньку, молодым тушканчиком запрыгнул в вертолёт и стал судорожно дергать благоразумно закрытую вторым пилотом дверь кабины.
Когда Владимирович наконец нашел патроны, и трясущимися руками зарядил свою пятизарядку, сквозь брешь в "китайской стене" и распахнутую рампу он увидел маячащего уже в далёком далеке маленьким чёрным пятном удравшего из вертолётного плена медведя. Потом в салоне истерично заорал живой механик, а в дверь полезло плюющееся грязью безобразное существо, в котором он с трудом узнал Вована.
Владимирович ничего не понимал, но на всякий случай счастливо заржал. Ведь, судя по всему, все остались живы, пора было срочно закрывать рампу, долго пить водку за спасение и лететь, наконец, на гусиную охоту.
ЭПИЛОГ.
Когда в таймырском небе затих вертолётный рокот, и наступила долгожданная звенящая тишина, Владимирович по хозяйски оглядел аккуратно сложенный возле своей фактории охотничий скарб. Вроде ничего не забыто: вот ящики с патронами, вот три ящика с водкой, вот мешок картошки, вот картонные коробки с продуктами, к которым присоединился и ящик китайской тушёнки, изъятый у рыболовецкой артели "за вредность" мохнатого рейса. Сверху всё это добро прикрывал новенький матрас. На единственную уцелевшую подушку была заботливо уложена грязная голова Вована. Его такое же тяжёлое и бесчувственное, как лежащий возле него уже по привычке выгруженный чужой ржавый железнодорожный домкрат, тело было всё облеплено белым пухом. Вован был мертвецки пьян и спал. Во сне он жалобно стонал, тревожно вздрагивал и сучил ногами.
- Да, натерпелся, бедняга. Ну, ничего, водка есть, отойдёт к концу охоты, - уверенно сказал товарищам Владимирович.
В этот год гусь шёл как никогда хорошо.
