Мама, где же ты?..
До сей поры, я помню запах этой пустыни... В жарком, знойном летнем мареве, в застывшем, без ветряном воздухе, который, словно бы можно было видеть, стоял дурманящий запах. В нем отчетливо слышался запах пыли, усохших берёз, бензина, от близко лежащей дороги и запах земли. О, этот дивный, незабываемый запах! Он бывает, мягок и нежен, когда земля только просыпается, на травах и кустах – роса, а в небе только занимается заря. Тогда этот запах кажет всю прелесть жизни, он словно живой, тонкий, но насыщенный, столь любимый запах трав, сырости, чернозёма, корней дерев и мёда, да, именно мёда! В зиму почти не чуешь запаха землицы. Весною он самый насыщенный, благодатный, словно пышущий дыханием. А тогда, в Воронежской степи, что близ поселка Масловка, запах был терпок, навязчив, он был стар, прел и даже мерзок.
Уже вечерело, когда я добрался до Масловского кладбища. Похороны единственного близкого мне человека. Печальная картина - я и два могильщика. На семью, что не пришла я не сетую, отец - я его с 4х лет не знаю, брат - лучше б я его и не знал, а все остальные - совесть им порукой. Обидно, что даже священника не было. То ли перепил, то ли просто забыл... Вот и все, самый дешевый гроб в яме, ком земли, брошенный моей, но словно чужой рукой - началась бродяжья жизнь. Я не думал тогда думы: " На кого ты меня покинула, за что, почему я..." Я просто плакал. Молча, сдерживая судороги и думая - с моста или под машину... Мы вчетвером включая покойную, да тихая, обогнутая скорбными тополями поляна - пустошь бобылей, ковыли и полынных трав. Несбыточная и нетленная мечта об увековечении своих следов и деяний, граничила здесь с неминуемой правдой жизни. Место последнего сна, верного ложа, вечного, долгожданного забытья – как близко от меня все это, но все же ошибочно между нами кажется бездна. Могилы в поблекшем, чернеющем воздухе, стояли близко друг к другу, словно бы благородно теснясь, уступали место. Запах вырытой ямы, отдавал песком и кореньями, холодом и пустотой. Отбрасываемые тополями, словно стражниками того мира - четкие, длинные тени придавали этому месту призрачную таинственность, жуть и бесхозность. Мне было 16 лет, я стоял еще долго, до ночи у той могилы:
в юности, до этих событий, я имел обыкновение бродить среди старых, заброшенных кладбищ то на Кавказе, где жил какое - то время, то в предместьях Петербурга, от них я получал ровный, не докучный покой. Эти величавые, всегда осенённые солнцем, но мрачные надгробные постаменты и плиты, эти затейливые ограды, обвитые плющом и вскормленные ржавчиной, эти гротескные, подёрнутые мхом эпитафии, всё – очаровывало, восторгало и усмиряло меня. Всегда было приятно прийти с листами бумаги и грифелем зарисовывать эти осколки великой истории. В минуты отдыха я думал о том, чем они жили, чем грезили, к чему стремились. А тут, теперь, была лишь пустыня, чужих жизней, страданий и вплелась в эту безликую канву моя никчемная жизнь, и вся жизнь, весь мир тогда казался таковым.
Что дальше делать в незнакомом городе, в пустой квартире, на которую я не имею прав, что делать в самой жизни, кто я и зачем тут? Ответы были наверное, но до сей поры я их не ведаю.
Рядом с кладбищем, на ту пору, проходила знатная и широкая аллея каштанов, перейдя её поперёк, я увидел остановку, мимо которой раз в один час проезжал истлевший и изничтоженный бездорожьем ПАЗик. Странное дело, но он так и не шел - 6, 8, 10 часов ночи и ни одной машины... Идти вдоль дороги сил не было, решено было заночевать на скамье. Кое как свернувшись калачиком, я проспал до зари. После снова прошёл я через все кладбище, голодный, урчащий желудок просил жалобно и угрожал обмороком, голова и сердце были исполнены чувства утраты и печали, а душа - словно от нее оторвали часть. Я брел мимо безликих плит и молчаливых погостов. Но на сей раз, оно мнилось тёплым приютом, пахнущим полевыми цветами и свежестью росы. Птицы вдалеке голосили, воздух в гулкой тишине наполнялся приятной, зыбкой утренней чистотой, восторгом и вдохновенностью.
Странно, что мы вот так же идем, молча перенося беды и утраты, и никому, абсолютно ни кому не нужны и ни кто нас не поймет, тогда я вспомнил строки в которых был весь я:
Жизнь ли бродяжья обидела,
Вышел ли в злую пору…
Если б ты, мама, увидела,
Как я озяб на ветру!
Где тишина сероокая
Мертвый баюкает дом…
Если б ты знала, далекая,
Как я исхлестан дождем!
...Где то шумели высокие травы на ветру и их шёпот, перемежающийся с церковным звоном, ворожили мой ещё не отошедший ото сна разум. Как хотелось тогда остановиться и просто слушать, что бы душа вторила этим дивным звукам. Но это чувство новости, чего - то грядущего, прекрасного и возвышенного, смешалось с образом туманной и немой дороги. на которой я теперь один. Проходящая через необъятный, вечный простор, она сливалась с горизонтом, словно бы её конца и края нет. Степь, русская, широкая, всегда приветная, добрая и родная, пробуждающая восторг, трепет и сонм добрых чувств, окольцевала меня бескрайним и безжизненным, угрюмым и безысходным простором, навеяла вновь тоску и печальные думы...
Теперь мне 21 год, я так же не знаю, куда идти. По меркам современности - я состоялся в жизни: у меня есть своё дело и недвижимость, девушка и цели, возможно скоро появятся дети, но я безумно одинок и даже любовь матери моих будущих детей не заменит того, чего боле нету. Берегите те скупые минуты счастья, что Вам отведены.
Просто поделился, ибо сегодня годовщина, минусы и прочее меня не волнуют, топ тоже не важен.
Уже вечерело, когда я добрался до Масловского кладбища. Похороны единственного близкого мне человека. Печальная картина - я и два могильщика. На семью, что не пришла я не сетую, отец - я его с 4х лет не знаю, брат - лучше б я его и не знал, а все остальные - совесть им порукой. Обидно, что даже священника не было. То ли перепил, то ли просто забыл... Вот и все, самый дешевый гроб в яме, ком земли, брошенный моей, но словно чужой рукой - началась бродяжья жизнь. Я не думал тогда думы: " На кого ты меня покинула, за что, почему я..." Я просто плакал. Молча, сдерживая судороги и думая - с моста или под машину... Мы вчетвером включая покойную, да тихая, обогнутая скорбными тополями поляна - пустошь бобылей, ковыли и полынных трав. Несбыточная и нетленная мечта об увековечении своих следов и деяний, граничила здесь с неминуемой правдой жизни. Место последнего сна, верного ложа, вечного, долгожданного забытья – как близко от меня все это, но все же ошибочно между нами кажется бездна. Могилы в поблекшем, чернеющем воздухе, стояли близко друг к другу, словно бы благородно теснясь, уступали место. Запах вырытой ямы, отдавал песком и кореньями, холодом и пустотой. Отбрасываемые тополями, словно стражниками того мира - четкие, длинные тени придавали этому месту призрачную таинственность, жуть и бесхозность. Мне было 16 лет, я стоял еще долго, до ночи у той могилы:
в юности, до этих событий, я имел обыкновение бродить среди старых, заброшенных кладбищ то на Кавказе, где жил какое - то время, то в предместьях Петербурга, от них я получал ровный, не докучный покой. Эти величавые, всегда осенённые солнцем, но мрачные надгробные постаменты и плиты, эти затейливые ограды, обвитые плющом и вскормленные ржавчиной, эти гротескные, подёрнутые мхом эпитафии, всё – очаровывало, восторгало и усмиряло меня. Всегда было приятно прийти с листами бумаги и грифелем зарисовывать эти осколки великой истории. В минуты отдыха я думал о том, чем они жили, чем грезили, к чему стремились. А тут, теперь, была лишь пустыня, чужих жизней, страданий и вплелась в эту безликую канву моя никчемная жизнь, и вся жизнь, весь мир тогда казался таковым.
Что дальше делать в незнакомом городе, в пустой квартире, на которую я не имею прав, что делать в самой жизни, кто я и зачем тут? Ответы были наверное, но до сей поры я их не ведаю.
Рядом с кладбищем, на ту пору, проходила знатная и широкая аллея каштанов, перейдя её поперёк, я увидел остановку, мимо которой раз в один час проезжал истлевший и изничтоженный бездорожьем ПАЗик. Странное дело, но он так и не шел - 6, 8, 10 часов ночи и ни одной машины... Идти вдоль дороги сил не было, решено было заночевать на скамье. Кое как свернувшись калачиком, я проспал до зари. После снова прошёл я через все кладбище, голодный, урчащий желудок просил жалобно и угрожал обмороком, голова и сердце были исполнены чувства утраты и печали, а душа - словно от нее оторвали часть. Я брел мимо безликих плит и молчаливых погостов. Но на сей раз, оно мнилось тёплым приютом, пахнущим полевыми цветами и свежестью росы. Птицы вдалеке голосили, воздух в гулкой тишине наполнялся приятной, зыбкой утренней чистотой, восторгом и вдохновенностью.
Странно, что мы вот так же идем, молча перенося беды и утраты, и никому, абсолютно ни кому не нужны и ни кто нас не поймет, тогда я вспомнил строки в которых был весь я:
Жизнь ли бродяжья обидела,
Вышел ли в злую пору…
Если б ты, мама, увидела,
Как я озяб на ветру!
Где тишина сероокая
Мертвый баюкает дом…
Если б ты знала, далекая,
Как я исхлестан дождем!
...Где то шумели высокие травы на ветру и их шёпот, перемежающийся с церковным звоном, ворожили мой ещё не отошедший ото сна разум. Как хотелось тогда остановиться и просто слушать, что бы душа вторила этим дивным звукам. Но это чувство новости, чего - то грядущего, прекрасного и возвышенного, смешалось с образом туманной и немой дороги. на которой я теперь один. Проходящая через необъятный, вечный простор, она сливалась с горизонтом, словно бы её конца и края нет. Степь, русская, широкая, всегда приветная, добрая и родная, пробуждающая восторг, трепет и сонм добрых чувств, окольцевала меня бескрайним и безжизненным, угрюмым и безысходным простором, навеяла вновь тоску и печальные думы...
Теперь мне 21 год, я так же не знаю, куда идти. По меркам современности - я состоялся в жизни: у меня есть своё дело и недвижимость, девушка и цели, возможно скоро появятся дети, но я безумно одинок и даже любовь матери моих будущих детей не заменит того, чего боле нету. Берегите те скупые минуты счастья, что Вам отведены.
Просто поделился, ибо сегодня годовщина, минусы и прочее меня не волнуют, топ тоже не важен.
