Лето в Петербурге.
Три года назад в конце июня у меня снимала комнату девушка Сара из Англии. Когда мы обсуждали погоду, она говорила:
— У вас тут холоднее, чем у нас. И еще у вас очень резко меняется погода. Вчера было +20, а сегодня уже +12!
— Это просто какой-то неудачный июнь выдался, — отвечал я, — Обычно в июне тепло.
Два года назад в конце июня ко мне приезжали друзья из Ульяновска. Они ходили в куртках и мокли под дождем. Они говорили:
— Блин, ну и погодка. И это всегда так?
— Нет, — отвечал я, — Просто в этом году так получилось. Бывает.
Год назад в Петербурге вообще не было лета. Ну было, конечно, дней эдак десять в сумме. Но на этом все.
В этом году можно посмотреть в окно, потом на градусник, потом вспомнить, сколько было в июне теплых дней, и все станет ясно.
Не знаю, как насчет глобального потепления, но вот новый ледниковый период явно все ближе. Пройдет еще лет пятнадцать, и летом в городе будет не больше +18, а зимой не холоднее -8. Тогда начнут люди собирать вещи и уезжать из Петербурга обратно. Например, в Сибирь и на Дальний Восток, где сейчас жара — в Новосибирске +26, а в Якутске +30, в Хабаровске +28.
— Не можем, — скажут, — жить в вашем климате! Мы там у себя в сорокоградусные морозы в футбол на улице играли, а как в Питер перебрались, так все время носом шмыгаем и горло полощем. Ни лета у вас нормального, ни зимы человеческой — одна серая хмарь. Живите тут сами!
Так потихоньку и поуедут — кто вглубь материка, кто в Европу, кто в Азию. И застынут в молчании пустые высотки Кудрово, Парнаса и Девяткино; на детских площадках Проспекта Ветеранов будут пастись лоси и дикие кабаны; а в заброшенном Окее у метро Купчино поселится старик-отшельник пишущий Великий Русский Роман за прилавком, где когда-то продавали филе трески и живых карпов.
Оставшиеся жители переберутся ближе к центру, а метро ограничат кольцом Крестовский-Черная речка-Выборгская-Новочеркасская-Обводный-Московские ворота-Нарвская-Василеостровская. На остальных станциях закроются тяжелые двери, погаснет свет, и они уйдут в глубокий анабиоз до лучших времен, если таковые вообще настанут.
Туристы все еще будут приезжать в город, но мало кто из них поведется на обаяние белых ночей и решит остаться. Коренные ленинградцы будут иногда отлавливать на улицах загорелых приезжих из Екатеринбурга и спрашивать:
— Ну как вам у нас?
— Очень нравится! Такой город красивый! Погода вот только не очень.
— А вы к нам переезжайте. — будут предлагать ленинградцы. — У нас места много! Город большой! А погода — ну что погода. Привыкаешь со временем.
— Нет, спасибо! — рассмеются в ответ загорелые екатеринбуржцы. — Мы уж лучше у себя на Урале.
Потом станет еще холоднее, и с севера придут сумрачные скандинавы. Они приедут на Теслах и внедорожных велосипедах с широкими шинами и попросятся в Петербург, потому что после ослабевания Гольфстрима их страны превратились в непригодные для жизни заснеженные равнины, где стоят промерзшие насквозь аккуратные домики, да заиндевевшие покосившиеся ветряки. И конечно Петербург их примет — люди они хорошие, работящие, к непогоде привыкшие. Пускай забирают себе обезлюдевший Приморский район и пустую и мертвую башню Газпрома, где на самом верхнем этаже живет одна только сошедшая с ума бывшая топ-менеджер, которая без конца проводит совещания и планерки для своих тридцати кошек.
Так пройдет еще несколько лет, и одной темной ночью, когда ледяные ладони как ореховую скорлупку раздавят Часовню Тишины в Хельсинки, к Петербургу придут на лыжах последние финны. Никакой границы между Россией и северными странами к тому времени уже не будет, но на подходе к городу останется символический пост-избушка, в которой поселится Иван Верещагин — самопровозглашенный Последний Пограничник Севера. В тулупе поверх куртки Columbia и с охотничьим карабином на плече он выйдет навстречу финнам.
— Куда вы теперь, Юсси? — спросит он главного финна в шапке с Муми-троллем.
— На юг, — ответит тот. — Таймаасса. Бангкок. Пойдешь с нами, Иван?
— Не могу, — скажет Верещагин, — Служба!
Тогда финны молча оставят у его избушки связку мороженого лосося, сверток с вяленой олениной и килограмм лакричных конфет, и скользнут белыми тенями в сумрак вечной зимы, чтобы продолжить свой поход к теплым берегам далекого Таиланда. А Верещагин помашет им вслед рукой и вернется в избу медитировать на горящую свечу и портрет Льва Толстого.
А еще через несколько лет в Петербурге не останется никого. Он застынет в морозном плену, и никто уже не закажет коктейль Боярский, не нарисует на стене логотип футбольного клуба "Зенита" и не купит уличную шаверму. Замерзнет Нева, снега занесут проспекты и улицы, обвалятся разводные мосты. И только перед полуразвалившимся Зимним дворцом можно заметить какое-то движение — это огромный мамонт чешет спину об Александрийскую колонну, цепляет хоботом обломки императорской мебели и, играя, подбрасывает вверх, любуясь тем, как блестит на солнце позолота.
Www.facebook.com%2Foleg.vikharev%2Fposts%2F10207810367172078&post=93409_36744
