Легенда о Великом инквизиторе
Оправдывая жанр своей «Легенды», Достоевский ссылается на опыт религиозных мистерий — как католических, так и православных. В частности, на «Хождение Богородицы по мукам», где Мария посещает ад (ср. путешествие через «тот мир»). Легенда Достоевского и есть мистерия. И при этом Достоевский вспоминает Тютчева: «Удрученный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / в рабском виде Царь Небесный / исходил, благословляя». Неузнанный Христос явился «к мучающемуся, страдающему, смрадногрешному, но младенчески любящему Его народу». Его Христос молчит все время, «чтобы не прибавлять к тому, что уже было сказано, и чтобы не отнять у людей свободы». Достоевский все время подчеркивает, что, по мнению «католиков», отходя, Христос передал дело элите, католическому клиру (соответственно — социалистической партии). В этом он видит глубокую разницу между православнорусской и католическиевропейской идеями
Страдания правителей, по «западной» доктрине, будут заключаться в том, что они возьмут себе свободу и будут врать людям. «Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди вместе согласились на всеобщее пред ним преклонение» — «и чтобы непременно все вместе». «Вот эта потребность общности преклонения и есть главное мучение каждого человека единолично и целого человечества с начала веков».
Первый вопрос в Евангелии от Марка звучит так: «Если Ты Сын Бога, пусть эти камни станут хлебом». — «В Писании сказано, — ответил Иисус, — “Не хлебом единым должен жить человек, но и словом, которое выходит из Божьих уст”». (В Евангелии от Луки — несколько более лаконично.) Достоевский комментирует это, выкладывая первый вопрос — уже не Сатаны, а Великого инквизитора, — таким образом: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с какимто обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отнимешь руку свою и прекратятся им хлебы твои».
Свобода или хлеб — вот как ставится «страшный» вопрос, и Достоевский отвечает: свобода, а «католики», социалисты, Запад — хлеб. «Знаешь ли Ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные». «Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут: “Лучше поработите нас, но накормите нас”».
Второй вопрос — второе искушение — в Евангелии от Марка звучит так: «Тогда дьявол приводит его в Святой город, ставит Его на крыше Храма и говорит: “Если Ты Сын Бога, кинься вниз. Ведь Писание говорит: Бог ангелам Своим повелит оберегать Тебя — они на руки подхватят Тебя, чтобы нога Твоя не споткнулась о камень”». — «Там сказано также: «Не искушай Господа, Бога твоего», — ответил Христос».
Великий инквизиторсоциалист спрашивает у Христа: «Так ли создана природа ли человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих остаться лишь со свободным решением сердца?» Христос «надеялся, что человек останется с Богом, не нуждаясь в чуде». Чудо, тайна и власть — это то, что противопоставит сатанинский Запад (католичество, социализм) свободному выбору веры.
Третий дар Сатаны — меч кесаря, который взяла римская церковь. У Марка: «Опять берет Его дьявол — на очень высокую гору, — показывает ему все царства мира со всем их богатством и говорит ему: «Я все это отдам Тебе, если Ты, упав ниц, поклонишься мне». — «Прочь, Сатана! — ответил Иисус. — Сказано: “Господу, Богу твоему, поклоняйся, Его одного уважай”». Изложение позиции Запада Достоевским: «Приняв меч и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их».
Три больших вопроса — это вопрос о хлебе, совести и власти.
И ответ Алеши Карамазова Соблазнителю Ивану — гениально прост: «А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же житьто будешь, чем ты любитьто их будешь?»
«Католический клир», европейская политическая элита у Достоевского лишает народ ответственности, беря все на себя. Отделение свободы от политики, перенесение проблемы выбора от парламентов и газетной полемики до решения на религиозной, христианской основе в каждом конкретном жизненном конфликте, что есть добро, а что зло, — вот путь к нерасчлененному единству бытия и сознания в «русской идее».
Свобода является свободой выбора оценки, а не свободой выбора действия. В результате складывается особое русское решение проблемы свободы воли — способ противостояния неумолимой судьбе через ощущение судьбы.
В поэзии Тютчева этот фатализм был почувствован Блоком, который отметил его эллинский трагический характер. Полнее всего Тютчев выразил его в стихотворении «Два голоса» — в ответе на стихотворение Гете «Символы», написанное как масонский гимн. У масона Гете нет судьбы — его призыв к терпеливому труду человекакаменщика преисполнен оптимизма. Перекликается с масонским гимном стихотворение Тютчева только обидами — молчат могилы предков, и молчат зори над нами (вспомним слова Канта о двух наибольших тайнах: звездного неба над нами и морального закона внутри нас. Молчаливые могилы предков отзываются в нас лишь тайной морального закона). Стихотворениереплика Тютчева (которое потрясло через полвека Александра Блока) звучит так
1
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы — молчат и оне.
Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:
Бессмертье их чуждо труда и тревоги,
Тревога и труд лишь для смертных сердец…
Для них нет победы, для них есть конец.
2
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым глазом
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.
Оба голосаконцепции дуэта судьбы и человека преисполнены, как отметил Блок, античного трагизма: человек не властен над фатумом (роком), сила его проявляется лишь в героическом презрении к всевластной судьбе, стойкости перед лицом неумолимого конца. С точки зрения «олимпийцев», с точки зрения фатума, конец смертного человека — это поражение, не победа; с точки зрения человека, субъекта истории, победителем, достойным зависти богов, является тот, кого одолел только фатум.
Не удивительно, что философия судьбы нашла самое полное выражение у великого россиянина Льва Толстого.
Кутузов в «Войне и мире» во время решающей битвы под Бородино терпеливо ожидает исторического решения — в действие вступили массы, последствия боя уже не зависят от полководца. На самом ли деле Кутузов Толстого похож на настоящего Кутузова — вопрос спорный. Но правда, что подобной философии судьбы противостоят жизненные и военнополитические установки Наполеона. Как вспоминает Гете о своих разговорах с великим авантюристом XIX века, «тот неодобрительно отозвался по поводу драмы о фатуме. Вина — знамение темных времен. А что такое фатум в наши дни? — прибавил он. — Фатум — это политика». А политика зависит от человеческой воли, не воли боговолимпийцев