Хирург из Освенцима
Во всех отделениях больницы еженедельно проводится « общий обход»: все врачи во главе с заведующим осматривают больных, планируют лечение и обследование каждого.
Сейчас это делается быстро, и обход напоминает весёлую рысь на ипподроме. Но не у нас
В разных больницах обход называли по-разному. Часто - «Показать больным заведующего». У нас - «водить слона»- медленно и обстоятельно.
Наш «слон»- хирург ДЕД.
На одном из таких обходов он осматривал женщину, которой на следующий день предстояла операция по удалению опухоли щитовидной железы.
ДЕД заметил на предплечье у неё татуировку - восьмизначный номер.
«Аушвиц?»- спросил ДЕД.
Больная утвердительно кивнула и сказала: « С 41-го и почти до конца».
ДЕД у нас сутулый, а тут его как-то совсем скрючило. Торопливо закончил он обход и ушёл в кабинет, поручив разбор полётов старшему ординатору.
До конца рабочего дня мы нашего вездесущего заведующего так и не видели.
В этот день я дежурил.
Все разошлись, и я остался один в ординаторской. Сидел, дописывал истории болезни.
ДЕД зашёл в ординаторскую очень тихо. Присел в уголке дивана, нахохлился, покряхтел и вдруг стал рассказывать. Ни до, ни после я не слышал, что - бы он говорил так много и очень волнуясь.
Оказалось, что ДЕД в самом начале войны попал в плен и четыре года провел в фашистских лагерях смерти.
Я только от него узнал, что «Аушвиц» - это «Освенцим» и долгое время ДЕД находился в этом концлагере. Всем лагерникам делали татуировку: штатским - номер на правом предплечье, военнопленным – на груди.
ДЕД и в лагерях оставался врачом: немцы выделяли бараки для больных, давали лекарства, еду.
Лечили, кормили и вдруг, в один день забирали всех больных и - в газовую камеру. Почему – ДЕД понять не смог.
И много было такого, непонятного.
В одном конце барака умирали с голода, а в другом ели вволю яйца, консервы, сало , выпивали. В лагере можно достать все: были бы деньги, драгоценности.
« Играем мы в волейбол (!) - продолжал ДЕД, а рядом с нашей площадкой тихо двигается в газовую камеру очередь из измученных людей. Солнышко, травка первая, зелёная. Эти, из очереди, знают, куда их гонят, а они болеют за нашу игру, подсказывают, посмеиваются.
« Вот вы, молодые – продолжал ДЕД - возмущаетесь, что бумаг много писать приходиться. Бюрократия говорите. А меня немецкая бюрократия от смерти спасла.
Перегоняли нас из одного лагеря в другой. Идем колонной. Долго идем-охрана устала, злятся. Совсем стемнело, когда нас пригнали к новому лагерю. Ворота не открывают. Мы измучались. Хочется в лагерь поскорее. На новом месте немцы обязательно устраивали помывку горячей водой, кормили.
Немецкий я так и не выучил. Только слышу, наша охрана орёт «коммунисты», «партизаны». А лагерная охрана в ответ: «папир» и опять и не один раз слышу: «папир» да «папир»,- « бумага» по-немецки.
Так нам ворота и не открыли.
Наша охрана заматерилась по-русски, завернула колонну, и погнала нас дальше. Прошли мы ещё километра четыре, и пришли к другому лагерю. Там нас приняли.
А позднее мне товарищ объяснил, что в первый раз немцы, чтобы не идти эти четыре километра привели нас в ликвидационный лагерь. На уничтожение. Но служаки этого лагеря ночью возиться с нами не захотели: «Нет у вас бумаги-приказа, на этих пленных. Не знаем мы, что с ними делать: газ применить, или, наоборот, расстрелять. Сгоняйте-ка за приказом». Спасла нас немецкая бюрократия.
Вообще за эти годы убить могли в любой день. Пронесло как-то…
Досадно, что освободили нас американцы. Поэтому ещё два года провёл в наших лагерях. Потом разобрались- отпустили.
Только в Москве жильё моё пропало, на работу не брали.
Предложили поехать сюда, на Север - организовывать хирургическую службу. Жилья и здесь не дали- жил в туалете для медперсонала. Этот туалет и сейчас есть в отделении грудной хирургии. Накрыли унитаз деревянной коробкой - вот и стол. Помыли этот сортир с хлоркой. Вместо кровати - смотровую кушетку поставили. Я такому жилью рад был до невозможности»
На следующий день ДЕД оперировал эту больную.
Зря он делал это сам - очень уж старался. Известно- лучшее- враг хорошего. Вот и неладно получилось с этой больной: она до операции усердно лечилась - таблетки, уколы. В таких случаях ткани делаются хрупкими, сильно кровят и хирургу трудно ориентироваться в ране.
Так или иначе, но оказалась поврежденной веточка нерва, отвечающего за голосовую связку - после операции у больной пропал голос.
Если было бы возможно - ДЕД поседел бы ещё больше. Думаю - будь он помоложе и других правил - запил бы по-чёрному.
А больная удивительно спокойно отнеслась к случившемуся. На прощание написала в книгу отзывов благодарность и просипела деду: « Да, ладно Вам! Наговорилась я уже»
Опухоль у неё была злокачественная, но после операции, облучения и химиотерапии она жила ещё долго и считала себя здоровой.
Наш заведующий жил гораздо меньше.
(с) Павел Рудич