Харламыч.Две смерти и одна жизнь
А случилось так, что вышел человек за деревню и пропал. И ведь не по лесной тропинке да чуть заметной стёжке, а по дороге асфальтовой, столбами километровыми отмеченной. Исчез бесследно, как капля воды, испарился, после себя ничего не оставив.
Снаряжали специальную поисковую группу по горячим следам, но она ничего не нашла. Ни костей ни одежды никто никогда не находил, хотя места эти все хожены, перехожены охотниками, грибниками да ягодниками. Всё, нет человека, и куда подевался никто не знает.
С того времени прошло уже много лет. Никто, конечно, теперь и не помнит, как звали его и каким он был, кроме матери, ныне ещё живущей. Был бы жив брат его младший, да сестра старшая, так вспомнили бы и они, но два холмика на кладбище давно уже зарастают травой.
А рассказали бы они, что братик их самый лучший и добрый. Что никогда никого не обидит ни словом, ни поступком. Он всем верит и не знает об обмане, и думает, что вокруг него все люди добрые. А всё потому, что душа его осталась детской, и разум его тоже остался там. Так, ему было уже за тридцать, а он всё ещё оставался в своём счастливом детстве.
Как было бы хорошо, если бы вокруг него были бы только хорошие люди, и прожил бы он так до старости, да только к таким чистым душам часто и тянутся люди злые и обиженные на мир. Не хотят они, чтобы человек добрым оставался. Им же надо сделать его таким, как и они.
Кто-то научил материться, кто-то курить, а кто-то и стопочку водки поднёс. Так ведь он же ребёнок и отказать не может, а злыдень ухмыляется и ему радостно. Он так развлекается - напоить взрослого ребёнка, а потом над ним поиздеваться, да посмеяться, как будто над шутом.
Так и помогли эти недобрые люди вступить ему во взрослую жизнь - курить стал, выпивать, да по детски невпопад материться. Но взрослость эту так и не пустил он в себя, всё равно оставался ребёнком. Да и не мог он стать взрослым - болезнь задержала разум его, оставив навсегда десятилетним.
Так и оставался он для многих людей - дурачком, и человеком многие его не считали, насмехались, да обзывали всячески. Но и добрые люди живут в деревне, кто-то жалел его, подкармливали вкусненьким, да одежонку давали, да валенки к зиме.
Жил бы он так, не тужил, у матери под боком, но времена пошли трудные - безденежье и нужда погнали его на заработки по разным деревням. Кому огород вскопать, картошку выкопать, дров наколоть, да сложить потом - всё это он мог делать, сила в руках есть.
Платили за работу не только денежкой, но и продуктами, а кое-кто и водочкой. И всё чаще возвращался он с очередной шабашки - пьяным, и швыряло его вино по всей дороге: два шага вперёд, шаг в сторону, шаг назад, и снова два шага вперёд - двигался медленно, но направление держал правильно. Какой-то внутренний автопилот незримо и необъяснимо вёл его к дому.
А путь, иногда, был не близким. Если шёл он из села Рождественского, то пять километров по асфальту до Марутина, потом ещё четыре до Третьякова, а потом ещё через лес километра два по лесной тропинке до своей деревни и своего дома.
Сколько времени уходило на такой путь, да в таком состоянии - неизвестно, но всегда приходил домой. А в тот, роковой для его судьбы день, что-то пошло не так, и где-то на каком-то отрезке пути он исчез без следа. И на следующий день, мать его не беспокоилась, думая, что сын остался у дочери в соседней от Рождественского деревне, ещё на один день. А может и на два дня или на три – такое тоже бывало не редко.
Линия судьбы человека вычерчивается, пока он живёт, делая выбор, когда она подходит к очередной развилке. Взрослый человек, может делать выбор, но не ребёнок, хотя и большой. Зло окружило его в этот день, и не сумел он выбраться из его сетей.
А надо было на первой развилке сделать выбор, и тогда всё было бы по другому. Да разве можно о чём-то думать даже взрослому мужику, когда в кармане булькает огненная вода, и работа выполнена, и когда идёшь домой в погожий осенний день!
И встретился ему Некто, и пригласил его выпить водочки в местной кочегарке. Вот тут-то надо было делать выбор и идти домой, но как откажешь старому знакомому. Да и не мог он отказать, просто не умел — душа детская доверчива. Да и пили они там не один раз, место знакомое. Туда и повернула его линия судьбы, до следующей, может быть, спасительной, развилки.
Кочегарка уже работала, начался отопительный сезон. Там были ещё двое и они присоединились к вошедшим. Одной бутылкой не ограничилось, сходили ещё — магазин рядом и время ещё не позднее.
Как и водится, для такой компании, после определённого градуса, начали «подкалывать» пьяного Харламыча. Может быть, мужики, конечно шутили и посмеивались, но он же принимал это как есть — чувства юмора у него нет. Поднялся в ярости с деревянной чурки, что-то мычал невнятно, махал кулаками. Мужикам ещё смешней от этого, и уже пора бы перестать смеяться и успокоить его, но никто не остановился. И он уже пошёл на обидчика, а кирпич, ударивший по голове остановил его.
Он упал и затих. А мужикам ничего, продолжали выпивать — поваляется, очухается. И тот, кто ударил, оправдывался потом, что поддал легонечко, в шутку - чуть только задел.
Вот здесь и была его вторая развилка линии судьбы: один путь — прямо на небо, вместе с дымом, сквозь трубу кочегарки, а другой путь — через дверь, на улицу, с кровоточащей ссадиной на затылке, но стоящим на нетвёрдых ногах.
Пошёл он, шатаясь, вверх по дороге в гору, и видели его будто бы несколько свидетелей. Странно только, что узнали его в таких поздних сумерках, разглядели…
К лесу подходил он уже в темноте. Дорога только светлела, указывая путь. Вино в голове бросало из стороны в сторону. Оно и сыграло с ним злую шутку.
Сзади показался свет от фар. Он растянул тень по дороге, и какой-то животный инстинкт заставил прижаться к обочине. На том участке дороги всегда давали скорость по полной — с горы, да по прямой. За несколько мгновений до того как благополучно разминуться с машиной, вино пошатнуло в сторону. Тупой удар отбросил его за обочину, в придорожную траву.
Водитель сразу его узнал. Понятно, стало ему, что особо тщательно его искать не будут — это же местный дурачок. Если оставить его здесь, будут разбираться, кто сбил. Вмятина с правой стороны его выдаст, а потом доказывай, что не виноват. Нужна ли такая проблема? Свидетелей нет — дорога пустынна.
Он затащил его в багажник. Потом поехал домой, взял там лопату и приехал в лес, по одной из глухих дорог, подальше от главной. Выкопал неглубокую яму.
И здесь снова нить судьбы Харламыча раздвоилась: остаться в этой яме или жить…
Водитель открыл багажник и услышал приглушённую возню, а потом два глазных белка, яркие в темноте, уставились на него. Когда первый шок прошёл, он вытянул его за руки из багажника. На ногах не стоял, но был живой. Цеплялся руками, бормотал что-то.
Усадив его на заднее сиденье, сказал, что увезёт его домой. Хотя и не уверен был, что Харламыч может что-то понять. Через пять минут он уже уснул и безвольно растянулся вдоль сиденья.
Он остановил машину. Вышел в холодную осеннюю темень. Закурил. Уголёк сигареты несколько раз молнией прочертил в темноте. Потом достал телефон и набрал номер. После нескольких длинных кто-то ответил. «Мехмед, тебе нужен работник? Искать не будут» - сказал он.
В храме тишина, служба ещё не началась. Несколько женщин стоят у столика, где пишут записки на службу. «Валя, что-же ты своего Алексея всё за здравие, сколько лет прошло, уж не живой наверно» - сказала какая-то бабуля рядом. «Так никто-же его мёртвым не видел» - тихо проговорила она и прошептала чуть слышно - «Пусть помолятся за него, пусть помолятся...»