К свободе желательна инструкция, как её употребить
Изображение Gerhard G. с сайта Pixabay
Нет сил смолчать, да и вообще современная психолохия рекомендует ни в чем себе не отказывать, так что: «Аааа! Нехорошая мать и деревянный макинтош, как же здесь всё-таки холодно, паршиво и навязчиво не одиноко».
А одна из самых замусоленных мантр positive think — «Ты не один!» — если и на самом деле ощутимо не один, хотя должно быть наоборот, начинает звучать, как слоган для фильма ужасов из 80-х.
Ну, это самое всё: «Никто не услышит, никто не увидит, зато ты о как почувствуешь!».
Ницше, короче, скончался бы от ноотропного экстаза, сумев вообразить для своего юберчеловека условия бесплатно и неограниченные, доступные неосторожным посетителям Таймыра-700.
Если кто не догадался, это на нейтронных волнах снова упруго и победительно разносится над заледеневшими пустошами, а удачно переотразившись от Луны, и вообще разлетается над всей планетой — кашляющий и сиплый (зачеркнуто) мужественный и реверберирующий от мощи голос Джона-Ледяные-Яйца!
Итак, ладно, харэ стонать, не всё так и плохо. Ну, то есть не совсем фатально, прям с концами плохо. Не совсем абсолютная труба. Четверти на три всего, на глазок.
Вот и, например, буран с обильным снегопадением внезапно перестали. Можно выбраться на крышу «Объекта» и немного потаращиться на скромное обаяние очень северного звёздного неба.
Южный берег Крыма, без базара, получше в этом плане, но уж что имеем, то и имеем. Делай, что желаешь, желай, что делаешь, не плачь, получая результаты.
Впрочем, любое небо ясной безлунной ночью крайне дивная вещь. Не зря товарищ Кант, составляя список из двух единственно стоящих в этой жизни вещей, занес туда нравственный закон и его.
Звездное небо и нравственный закон. А всё остальное — фуфло, лажа и голяк. И Кант, конечно, чел авторитетный, но безоговорочно ему доверять Джон бы не стал. Как говорится, даже и себе только наполовину можно.
Небо — да, проверено, однозначно реальная тема. А за нравственный закон мог немецкий умник и пурги прогнать — для красоты слога.
Немцы они до того, как в стальной «орднунг» унд «индастриал текнолоджи» удариться, были такие романтики сопливые, что держите Джона семеро, шестеро не удержат.
Ладно, на этом финал ментальной прелюдии и очередной сеанс вещания Радио Промороженных Пустошей объявляется открытым. А его темой будет то самое: «Что такое хорошо, что такое плохо».
Или, точнее, свобода — как её правильно готовить, под каким соусом употреблять и о чрезмерной заковыристости этого блюда в стиле небезызвестной рыбки фугу.
Итак, фоер.
Ну, «что такое хорошо» каждый может сам разобраться, без сопливых.
А вот насчет «плохо» по-настоящему, без дураков, плохо — так паршиво, что крепко сжимается выпускной клапан, хочется взвыть степным волком и хлопнуть граненый стакан абсолютного спирта.
Отдышаться. Снова взвыть. Стакан. Повторить цикл. Ещё повторить.
Некогда Джону казалось, что похожее «плохо» — это впахивать на дядю от темна до темна. Были у него в биографии позорные моменты, когда он горбатился на толстопузых буржуев, таская на шее рабское ярмо «должностных обязательств».
Ну а чё, «жизнь такая» и вообще «один раз не это самое, да и пару-тройку, не нудите». Кофе там, печеньки, ДМС.
Был он, разумеется, не офисным хомяком, скорее полуручной канализационной крысой, в удалении от хозяйской плети и с некоторой автономией в принятии решений.
Один черт, не свобода, а корявая подделка. Да и чем реже вспоминаешь про ошейник и цепь, на которой сидишь, тем они отвратительнее в эти моменты.
No passaran. Liberté, fraternité, égalité! Что ж, всё познаётся в сравнении.
И когда у тебя куча свободы, а ты совершенно не знаешь, её употребить. Распоряжения надсмотрщика за рабами начинают вспоминаться с ностальгией.
Кто ищет, тот добьётся — и вот Джон оказался в своей полярной норе. Нет, вначале это классно и весело — пополам писание и чтение книг, медитации, пей до дна сколько влезет, экзотические пейзажи и биосфера.
Ракетные модули с регулярностью отлаженного механизма рушатся в соседние незамерзающие болота. Притаскиваются за некоторыми из них очень хорошо экипированные и плохо относящиеся к свидетелям человечки.
Сколько-то это развлекает, а затем на мягких лапах подкрадывается схождение с ума. Ну, то есть, переход с условно контролируемого привычного градуса съезда крыши в полнейшую крезу и мрак кромешный.
На тот уровень, когда однажды можно врубиться всему обляпанному субпродуктами над несколькими разделанными тушками. И под приближающиеся вой сирен и красно-синие блики натужно пытаться расчехлить, как же оно, блин, всё так вышло.
Слишком большая легкость бытия без специальной подготовки штука действительно плоховыносимая.
Roger that.
(Фоновый шум — скрип ржавых переключателей, далёкий вой ледяного ветра за стенами «Объекта», редкие трески радиопомех, словно эфир рвёт сам себя.)
Голос Джона — неторопливо, с горькой иронией и усталостью: «Свобода — это такое блюдо, которое нужно готовить строго по инструкции, и всё равно, скорее всего, отравишься. Ну или схватишь галлюцинаторный передоз. Так что в места типа Таймыра-700, где её концентрация сильно повышена, не стоит выбираться без подготовки. И всё равно каждая минута здесь как очередной клац курка в русской рулетке, в револьвере, используемом для которой, примерз барабан. Остаётся только надеяться, что не станет теплее».
…долгий шорох статики…
Арт - деко
Какое захолустье, Боже мой!
За сутки до столицы не доедешь.
Пока сидишь в прокуренной пивной,
где за мадьяра сходит Ласло Вереш.
Но здесь не Будапешт, а городок,
когда-то бывший Габсбургам опорой.
Чужая тень легла наискосок
над первой кружкой, над второй, которой...
Щекою опираясь на ладонь,
в углу вздремнул нетерпеливый парень,
дешевкою разит одеколон,
он, видимо, альфонс из платных спален.
Подвешена "беретта" под пиджак,
остались кроны на бутылку пива,
он и стрелять умеет кое-как
и ждет во сне приказа сиротливо.
А тот, другой, садится в "мерседес",
распахивая дверцу перед дамой,
здесь, в захолустье праздничный конгресс,
к нему и подрулил стрелок упрямый.
Пока, известный всем, нобелиат
читает беспредметные верлибры,
и вспышки папарацци так слепят,
спекается Европа в старом тигле,
сияет зал эпохи "арт деко",
где мрамор плавно переходит в никель,
наган тяжел, но и попасть легко...
И вот он перевел предохранитель.
(с) ЕВГЕНИЙ РЕЙН
(Звуки постепенно растворяются в гнетущей тишине, оставляя лишь слабое эхо статики и шорох снега за пределами бункера.)
Трансляция №4
В эфире было Радио Промороженных Пустошей
Из «Объекта» в аномальной зоне Таймыр-700
Побережье Моря Мрака (Лаптевых)