Из точки А в точку Б, или транспортный сюрреализм⁠⁠

Иногда из многоголосой массы пассажиров выделяются личности неординарные, яркие и запоминающиеся.

Расскажу о трех.

I. Утро, электричка в Москву. Очнувшись от дремоты, замечаю странное движение со стороны соседа напротив. Тучный молодой южанин, напевая что-то на своем языке, пальцами правой руки, сложенной в щепотку, энергично двигает вверх-вниз. Получается нечто похожее на игру на невидимой гитаре. Спустя какое-то время он повышает голос, и начинает остервенело отбивать ритм на коленке. Все это выглядит достаточно эксцентрично, но градус абсурда повышается, как только я замечаю ранее ускользнувшую от меня мелочь: юноша одет не просто в розовую рубашку, а в женскую блузку, застегнутую, соответственно, на левую сторону. Ну, думаю, зашибись – повезло психа встретить. Между тем, парень раздухарился и запел в голос, снова вернувшись к гитарным соло. Шаман, блин.
Взгляды пассажиров прикованы к певцу, но минуту спустя юноша внезапно прекращает завывать.
У меня в голове звенит тревожный звоночек, а внутренний голос предупреждает: «Спасайся! Ибо грядет!»
В оглушающей тишине он начинает расстегивать пуговицы на блузке, уставившись в потолок.
Спасаюсь бегством.

II. В вагоне жара. Вялые пассажиры и вялые контролеры. «Зайцы» не убегают, а неторопливо удаляются прочь, отдуваясь и вытирая лоб. Вагон полупустой.По проходу медленно и печально движется старушка-попрошайка. Скорбно склонив голову, страдалица просит милостыню, жалуясь на судьбу. Реплики все те же, отточены и заучены. Она идет очень медленно, шаркает ногами, держится за ручки сидений.
Проехали оживленную станцию, в тамбуре образовалась толпа, и за попрошайкой, как за мудрым вождем, очередью ползут пассажиры. Всем очень хочется обогнать старушку, но неудобно.
Неудобно, что приходится по-пингвиньи перетаптываться и наблюдать за тем, как свободные места занимают те, кто зашел с другого конца вагона. Неудобно, что сразу за старушкой образовался злобного вида шкафообразный парень, который уткнулся в телефон, нацепил наушники, и не пытается никого обогнать. Неудобно, что собственное воспитание и недостаток смелости обещают еще минут десять заунывных причитаний старушки.
Никто не хочет выделяться.
Свободные места заканчиваются, а попрошайка, словно пожилой ледокол, наконец-то дошла до середины вагона. На лицах перетаптывающихся пассажиров богатая гамма эмоций.
Причитания «помоги-и-ите пожа-а-алуйста» нагнетают атмосферу.
Очередная остановка, молодцеватое «Станция «Нахабино!» раздается из динамиков.
Шкафообразный парень стягивает наушники. «Какая, слышь, остановка?» - пихает он в бок соседа. Получив ответ, шкаф расширяет глаза, рявкает «Твою мать!», и срывается с места, вихрем пролетая по вагону. Пассажиры вжимаются в сиденья, а попрошайка, не ожидая такого напора, падает на пол. Не проходит и секунды, как она вскакивает - с огнем в глазах и матюками на устах.
Громовое «Ах ты сука! Суууука!» - летит в спину парню. Куда только подевались немощь и слабость! Перед нами уже не старушка, а бодрая женщина лет шестидесяти, энергичная, злобная как рысь! Пассажиры посмеиваются, а попрошайка, уже не скрываясь, проталкивается к выходу, раздраженно бормоча.
Маски сброшены, господа!
Электричка набирает ход, и ветерок на время отгоняет жару.


III. Вокзальная площадь, гомон, толпа, из открытых дверей магазинов громыхает музыка, приглушая вопли зазывал. Коротаю время, уткнувшись в телефон.
Кто-то деликатно дергает меня за край куртки. Рядом со мной оказывается иссушенная всеми ветрами хрупкая старушка, ростом едва ли мне по пояс. На вид ей лет триста.
С несколько взбудораженным видом она спрашивает меня, скоро ли будет сороковой автобус. Отвечаю, что да, скоро – минут через десять, я и сам его дожидаюсь. Бабушка кивает, и продолжает стоять рядом со мной.
Спустя пару секунд она снова дергает меня за рукав. Ну, думаю, должно быть, еще что-то хочет спросить. Вежливо изобразив заинтересованность, поворачиваюсь к старушке, которая, мило улыбнувшись, вопрошает: «А сороковой автобус скоро будет?».
Взгрустнулось. Практикуя самообман, убеждаю себя, что бабулька недослышала меня в первый раз, повторяю свой ответ, и машинально отодвигаюсь от нее подальше.
Бабулька вопросов больше не имела, и я решил прогуляться по привокзальной площади, размять ноги.
Шарканье за спиной.
«Молодой человек… А сороковой скоро придет?»
Оборачиваюсь, глубоко вздыхаю, рассматривая старушку. У нее дрожащий голос и неестественно доброжелательное лицо, клетчатый баул у ног и сторублевка, зажатая в кулаке. Глаза какие-то лихорадочные.
- А Вы, - отвечаю, - у меня уже спрашивали. Еще минуты три до него. Может, даже и задержится, пробки.
Старушка смеется, говорит, что забыла, что раньше спрашивала.
«Веришь, сынок, чуть ключи дома не оставила!»
Натянуто улыбаюсь, коротко киваю, продолжаю мерить шагами асфальт.
Все повторяется.
Показываю ей большие часы на соседнем здании, чуть ли не как ребенку растолковываю в стиле «когда большая и маленькие стрелочки сойдутся…и т.д., и т.п.», велю ждать семи часов. Какое-то время она следит за временем, а потом, будто переключившись по щелчку, начинает курсировать туда-обратно вдоль скамеек.
Наконец, с опозданием приезжает пресловутый сороковой. Занимаю место в как-бы-очереди в толпе на посадку, спокойно продвигаюсь – спешить некуда.
Откуда-то сзади приглушенно раздается «Извините, а сороковой скоро будет?».
В гомоне не слышно ответов, только обрывочные «…да уже…», «…он и есть…» но старушка продолжает: «А какой из них сороковой-то?».
Поднимаются руки и указующие персты, но она в смятении.
Поднимаю руку, мягко хлопаю по нагретому металлу. Вот он, говорю, вот сороковой. Она не слышит, конечно.
Старушка суетится, волнуется, и ее пропускают вперед.
Волею судеб оказываюсь рядом с ней, на соседнем сиденье. Она внимательно смотрит в окно, все время поправляет и мнет свою безразмерную сумку в руках.
- Да Вы бы сумку в ноги поставили, она же мешает Вам, - обращаюсь к ней. Старушка соглашается.
Вдруг, будто вспомнив что-то, она поворачивается ко мне, и с улыбкой восклицает: «Веришь, сынок, чуть ключи дома не оставила!».
Верю, бабуль, верю.