Глава 1. Плоский белый для Ани⁠⁠1

6:30 утра. Будильник.

Звук был не просто противным — он был актом насилия над тишиной. Алиса, не открывая глаз, потянулась к телефону, тыкая в экран, пока назойливые вибрации не прекратились. Еще пять минут. Всего пять. Они были ее ежедневной, крошечной победой над реальностью.

Потом — подъем. Холодный линолеум в ванной, зубная паста с мятной свежестью, которая казалась насмешкой. Она смотрела в зеркало на свое отражение: темные волосы, собранные в небрежный пучок, лицо, на котором еще не стерлись следы сна, но уже легла привычная маска усталости. «Юрист», — с горькой иронией подумала она. Два года назад она бы с гордостью представилась так. Теперь это слово было ругательством.

Завтрак. Дешевый растворимый кофе, который горчил на языке. Ирония не ускользала от нее: она, бариста, пила эту бурду. Но на хороший зерновой не хватало, а тратить на это деньги, когда ты работаешь в кофейне, казалось особым извращением.

7:45. Дорога.

Метро было адом. Теснота, в которой незнакомые тела становились частью твоего личного пространства, густой воздух, пропитанный чужими ароматами и усталостью. Алиса втиснулась в угол вагона, уткнувшись в телефон, но не читая новости. Она просто отключалась. Это был навык, который она отточила за эти два года — искусство внутренней эмиграции.

Она смотрела на людей. Мужчина в дорогом костюме, с напряженным взглядом уставшего хищника. «Адвокат, — безошибочно определила она. — Или корпоративный юрист. У него такие же глаза, как у моего декана. Полные цинизма и превосходства». Она содрогнулась и отвернулась.

8:15. Кофейня «У Энди».

Дверь с звонком, знакомый запах — сладковатая ваниль, горьковатый аромат свежемолотых зерен, едкая химия чистящих средств. Ее вторая, а может, и первая кожура.

— Привет, Алис, — кивнула ей Света, коллега, уже заряжающая кофемашину. — С утра пораньше нас уже ждут.

Алиса лишь молча кивнула в ответ, направившись в подсобку менять одежду. Надевая синий фартук с выцветшим логотипом, она чувствовала, как на нее наползает панцирь. Панцирь баристы-автомата: улыбка, вежливость, безразличие.

Смена началась. Механические движения: помол, тамповка, пролив. Шипение пара, взбивающего молоко в шелковистую пену. Монотонный голос, объявляющий заказы:
— Капучино для Дмитрия.
— Американо с корицей, на вынос.
— Фраппучино для Маши.

Она была шестеренкой в отлаженном механизме, и эта мысль почему-то успокаивала. Никакой ответственности. Никаких решений, от которых чья-то жизнь летит под откос. Только кофе.

— Алис, тебе «плоский белый» для Ани, — крикнула Света, проносясь мимо с подносом, полным пустых чашек.

Алиса кивнула, ее пальцы сами нашли нужные движения. Эспрессо, горячее молоко, аккуратная розочка из пенки. Идеально. Она поставила дымящуюся чашку на стойку для готовых заказов.
— Плоский белый для Ани, — произнесла она ровным, безжизненным тоном, будто диктор на вокзале, объявляющий о прибытии поезда, которому все равно.

И в этот момент дверь с силой распахнулась, ударившись о стену с оглушительным треском.

В кофейню вошел Он. Не просто сердитый, а бурый от ярости. Его лицо было искажено гримасой, глаза горели лихорадочным блеском.
— Где тут у вас начальство?! — проревел он, и его голос, грубый и громкий, разрезал утреннюю расслабленную атмосферу, как нож. — С карты снова списали! Я уже звонил, мне обещали разобраться! Где менеджер?!

Алиса инстинктивно отпрянула за стойку. Ее спокойствие, этот надежный щит, дал трещину. Сквозь него пробивался знакомый, холодный страх. Страх перед конфликтом. Перед громкими, неуправляемыми эмоциями.

— Сэр, успокойтесь, пожалуйста, — ее голос прозвучал слабо и неестественно. — Сейчас вызову...

— УСПОКОЮСЬ?! — он взревел и с размаху ударил кулаком по стойке.

Удар был не просто громким. Он был... резонирующим.

Воздух вокруг его кулака на мгновение дрогнул, как раскаленный над пламенем, искажая очертания полок и лиц. Алисе почудился в воздухе сладковато-горький запах, которого не могло быть в кофейне — запах гари и расплавленного металла.

Кофейня задрожала. Чашки на полках зазвенели. Стружка для украшения на стойке запрыгала, как попкорн. От удара по стойке идеально приготовленный «плоский белый», стоявший на краю, подпрыгнул, опрокинулся и разбился о пол с оглушительным звоном. Горячее молоко и осколки фарфора разлетелись во все стороны.

Алиса застыла, глядя на лужу у своих ног и на разбитую чашку — символ ее бессмысленного, но отлаженного труда. Автоматически, почти на рефлексе, она сделала шаг вперед и наклонилась, чтобы поднять крупные осколки. Ее пальцы сомкнулись на холодном, мокром от кофе фрагменте фарфора.

В этот момент ее ладонь пронзила острая, режущая боль — неострый на вид край осколка оказался коварно острым и глубоко впился в мягкую кожу у большого пальца. Боль была мгновенной, яркой, шокирующе реальной. Она впилась в нервные окончания, прорвав плотину ее онемения. Алиса взглянула на свою кровь, алое пятно, растекающееся по белой керамике и ее коже, потом на искаженное яростью лицо клиента. И в этот миг, среди страха и боли, она почувствовала нечто новое. Не привычную усталую подавленность, а крошечную, раскаленную докрасна иглу. Гнев.

Чистый, концентрированный, яростный гнев. Не на него. На себя. На эту разбитую чашку. На эту работу. На всю свою бесполезную, бесцветную жизнь, которая привела ее сюда, к этому моменту. Мысль пронеслась ослепительной вспышкой, четкая и ясная: «Я НЕНАВИЖУ ВСЕ ЭТО! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО ИСЧЕЗЛО!»

И на этот раз мир не просто услышал — он уже был к этому готов.

Стены кофейни не поплыли, а растворились, словно были нарисованы водой на песке. Яркий свет люминесцентных ламп не погас, а схлопнулся в черные и багровые спирали, которые уже ждали своего часа. Звуки — крики, шипение кофемашины, приглушенная музыка — не стихли, а были поглощены нарастающим гулом, который шел уже не снаружи, а изнутри нее самой. Пол под ногами не исчез, а провалился в абсолютную пустоту.

Последнее, что она увидела, был не кривляющийся рот клиента, а его глаза — широко раскрытые, полные уже не гнева, а чистого, животного ужаса, и его фигура, стремительно уменьшающаяся в багровеющей дали.

Потом наступила тьма. Не сон. Не обморок. А полное, абсолютное небытие.