Фэнтези по дохристианской Ирландии⁠⁠

Воздух в долине был густым, как смола, и влажным от туманов, вечно ползущих с торфяных болот. Брат Колумбан, миссионер Христов, ощущал кожей каждую каплю этой языческой сырости. Она липла к его власянице, проникала под потертый плащ, холодными пальцами щупала кости. Он шел по земле Эриу, что хоть и приняла крест, но в глубине души все еще хранила тени старых богов, требуя не только слова божьего, но и ревностного очищения.

Его малая свита — двое таких же, как он, братьев-послушников, и десяток наемников из бриттских земель — молча брела за ним. Они искали логово жрицы старого культа, о которой шептались в селениях. Говорили, она являлась в облике ворона и поднимала дух среди кланов, с неохотой принимавших новую веру.

И он нашел. Не логово. Ее.

На краю поляны, у подножия исполинского камня, испещренного пляшущими письменами, стояла она. Высокая, худая, закутанная в плащ из вороньих перьев. Волосы цвета воронова крыла падали на лицо, белое, как известняк утесов. И глаза… Глаза были две лужицы запекшейся крови.

— Cailleach! — крикнул он, и голос его прозвучал хрипло. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, повелеваю тебе пасть!

Женщина медленно повернула голову. На ее губах играла холодная улыбка.

— Ты пришел в мой дом с чужими богами, мальчик в железной рубахе. Ты принес сюда свой страх, обернутый в веру. Он пахнет кисло.

— Молчи, исчадие! — Колумбан взмахнул крестом. — Именем Христовым, я изгоню тебя!

Он начал читать отходную. Латынь лилась с его губ. Но она лишь рассмеялась. Звук ломающихся крыльев и древней, бездонной насмешки.

— Ты читаешь мне сказки, мальчик? Сказки того, кто умер на дереве? — она сделала шаг вперед. Ее плащ распахнулся, и под ним не было тела — лишь туман, тьма и мерцание звезд. — Я знала богов, которые старше твоего страха. Я — Предвестница. Я — Судьба. Я — Морриган.

Тень от камня ожила, обрушилась на Колумбана всей тяжестью веков. Его отбросило. Он ударился о дуб, и мир взорвался болью. Он видел, как его люди бросались на нее и падали замертво без звука.

Она подошла к нему, склонилась. Ее дыхание пахло влажной землей и кровью.

— Убирайся. Пока я не передумала.

Она коснулась его лба. Холод выжег сознание. Багровое небо, горы тел, воронье, три сестры у котла… Он отключился.

Очнулся от стука дождя. Он был один. Его люди исчезли. Лишь ворон каркнул насмешливо и взмыл в небо. Колумбан был сломан. Телом и духом.

Спустя дни скитаний он вышел к дымящимся руинам селения. Не пепелище — бойня. Тела стариков, женщин, детей были посечены грубо, с какой-то методичной жестокостью. Среди обломков валялись сломанные амулеты, обрывки тканей, незнакомые символы. Морские разбойники. Викинги. Он нашел уцелевших, спрятавшихся в трясине. Они, заикаясь от ужаса, рассказали о длинных ладьях, о великанах в кольчугах, пришедших с моря за рабами и золотом.

И сердце его, прежде ярое лишь к ереси, сжалось от нового, незнакомого чувства — праведного гнева. Эти твари не просто грабили. Они уничтожали. Стирали с лица земли всё, что не могли унести.

Судьба привела его прямиком в ад. Он вышел на холм над широкой речной долиной как раз в тот момент, когда солнце озарило сталью и злобой стройные, жестокие ряды северных воинов. Викинги. Длинные секиры, круглые щиты, сплоченная стена. Они двигались, готовые смести всё.

А на другом берегу реки, у переправы, стояли защитники Эриу. Воины кланов Дал Кайс и Осрайге. Полуголые, раскрашенные синей вязью, с дикими криками. Они бросались вперед — и откатывались, скошенные градом метательных топоров. Это было избиение.

И Колумбан, видевший их зверства, уже не мог желать им победы. Его душа рвалась на части.

И в этот момент он увидел ее.

Она стояла на самом высоком камне у реки, ее черный плащ бился на ветру. Она не сражалась. Она наблюдала. И пела. Ее песня, дикая, нечеловеческая, славила саму смерть.

Воины Эриу, слыша ее, шли на верную смерть с воем восторга.

И тут яростный вождь викингов, могучий детина в медвежьей шкуре, воздел к небу молот и ринулся вперед. Его берсерки смяли центр и устремились прямо к тому камню, к ней.

Они рванули к переправе. Колумбан сжал крест. Ненависть к ним кипела в нем. Но он был слугой мира. Что ему делать?

Морриган обернулась к наступающим. Она подняла руки, и тени от скал зашевелились, поползли навстречу викингам, как живые щупальца. Воины Севера замедлили шаг, щиты их почернели, будто обуглились. Но они шли, ярость их не угасала, подпитываемая их собственной верой.

Вождь в медвежьей шкуре взревел, ударив молотом в ползущую тень. Тень отступила с шипением. Он снова воздел молот к небу, призывая своего бога.

Воздух затрепетал. Над полем боя сгустилась туча, и в ней проступила гигантская фигура. Могучая, бородатая, с пылающими глазами и молотом, от которого исходили молнии. Гром грянул, оглушая всех. Тор, Громовержец, явил свою силу.

Морриган встретила его явление. Ее фигура окуталась багровым сиянием. Она не отступила. Тень от ее камня взметнулась к небу, приняв форму исполинской вороны с когтями из тьмы. Молнии Тора били в эту тень, прожигали ее, но тьма тут же смыкалась вновь. Когти вороны скребли по сияющему молоту, и звон был подобен скрежету разрываемого железа. Они бились на равных. Никто не мог одолеть. Поле боя замерло, завороженное борьбой божеств.

Колумбан смотрел, и душа его металась. Он видел двух демонов, двух языческих чудищ, рвущих друг друга. Но один из этих демонов вел за собой тех, кто вырезал детей и стариков. Другая… защищала эту землю. Пусть и вела её народ в пляску смерти.

И он вспомнил пепелища. Вспомнил лица убитых. Вспомнил холодную ярость, с которой это было сделано.

Решение пришло внезапно. Оно было ересью. Безумием. Но оно было.

Он упал на колени, сжимая распятие, и начал читать. Но не экзорцизм. Не проклятие. Он начал читать литанию. Молитву-призыв. Молитву-усилие. Он не молился ей. Он молился против них. Он взывал ко всему, что было свято, обрушивая всю силу своей веры, весь свой гнев и боль не на темную богиню, а на пришлых захватчиков и их свирепого бога.

— Libera nos, Domine! Избави нас, Господи! — его голос, сначала тихий, набирал силу, разрезая грохот битвы. — Ab hostibus nostris defende nos! От врагов наших защити нас! От ярости северной избавь нас! От молота его укрой нас!

Его слова текли не прерываясь, сливаясь в единый поток веры и отчаяния. Он не изгонял демона. Он… благословлял битву. Благословлял ярость защитников. Он, миссионер, встал на сторону древней силы Эриу против новой, чуждой жестокости.

И что-то произошло.

Тень, что билась с молниеносным богом, вдруг стала плотнее, реальнее. Сияние Тора померкло, словно его затянула дымка. Молнии стали бить реже, с трудом пробиваясь сквозь сгустившийся мрак. Громовой рев бога смешался с яростью и… недоумением.

Морриган повернула голову. Ее кровавый взгляд на мгновение упал на Колумбана, на этого жалкого человека в разорванной рясе, вкладывающего всю свою душу в молитву против общего врага. В ее взгляде не было благодарности. Было… понимание. Признание выбора.

Она обернулась к Тору и издала крик. Крик торжества и конца.

— Уходи, кузнец! Твои молоты хороши для горнов, а не для моих полей!

Она махнула рукой. И туча, а с ней и гигантская фигура, стали таять, растворяться с звуком, похожим на шипение раскаленного металла, опущенного в воду. Явление бога было рассеяно. Вождь-берсерк, призывавший его, рухнул замертво.

Дух викингов был сломлен окончательно. Воины Эриу с победным ревом обрушились на них.

Колумбан замолк. Силы оставили его. Он лежал на земле, не в силах пошевелиться, глядя в багровеющее небо. Он не чувствовал ни благодати, ни утешения. Лишь пустоту и ледяной ужас от содеянного. Он призвал силу тьмы против силы тьмы. Он впал в ересь страшнее любой, какую он когда-либо преследовал.

Шаги приблизились к нему. Он не стал поднимать голову. Он знал, кто это.

Она остановилась рядом. Он чувствовал ее холодное присутствие.

— Наконец-то ты перестал читать сказки, мальчик, — прошелестел знакомый голос, полный древней насмешки. — И решил посмотреть на настоящий мир.

Он не ответил. Не мог.

— Твои слова были… метки, — сказала она, и в ее голосе прозвучало нечто, почти похожее на уважение. — Они ударили в нужную сторону.

Она сделала шаг, и еще один, и стала растворяться в сгущающихся сумерках, оставив его одного на холме.

Он лежал и смотрел, как вороны спускаются на поле боя. Он не молился больше. Он просто смотрел. Его вера лежала в руинах, но он был жив. Спасен силой, которую сам же и призвал. И он понимал, что отныне его путь будет иным. И куда он ведет — не ведал ни он, ни его Бог.