Если бы писатель был бабочкой⁠⁠

Есть несколько стадий развития этого забавного животного из царства художников. Подвид – художник пера, и есть много разнообразных окрасок, стилей поведения и даже маскировок.

...

Самая первая стадия – детская. Это еще даже не гусеница, не яйцо, это идея, когда человечек осознает, что книги созданы людьми, примеряет на себя эту форму деятельности «я тоже хочу!..». Кто-то придумывает сказки, которыми бабуля хвастается перед другими бабулями, кто-то клеит самиздат из тетрадей старшей сестры, но все это – игра писательской души, еще не нашедшей воплощения. Что-то вроде незримого гения, божественного происхождения и пока бесплотного. Поэтому ему легко дается эта игра в сочинительство, и ведет к земному пути воплощения.

...

Стадия материальная – яйцо. Как танцор сначала учится ходить, яйцо учится быть круглым. Идеальным. Учится читать чужие мысли и писать кривые школьные сочинения. Где-то хранит среди черновиков обязательный «роман про человека со шрамом» (который в наше время уступил место историям про «школу магии» или про «одинокого, но очень глубокого страдальца»). Ажиотажа и особого признания у сверстников не вызывает, потому что они тоже втайне пишут какую-то свою пафосный многотомник и ревнуют, узнав о своей банальности. Взрослые, кому доверяют прочитать кусок «духа от духа, плоти от плоти автора» замечают больше орфографических ошибок, чем глубоких выстраданных идей и критикуют сюжет. Мягкость критики совершенно случайная величина, и на будущее творчество не влияет. Потому что будущий писатель обязательно потом упомянет, что «меня расстроили эти слова, и я решил – во что бы то ни стало…» или «меня всегда согревала и поддерживала эта забота о моем писательском таланте…». Но детство кончается, приходят прыщи, ехидство сверстников, преданная, но, увы, невечная дружба, как и первые влюбленности.

...

В следующей фазе яйцо стремительно трескается, иногда со слезами, и на свет появляется гусеница. Она непривлекательна и не нравится сама себе. Ей не нравится то, что приходится есть и ей не нравится продукт, который она оставляет после себя на листе. Рядом много таких же и каждая гусеница мнит себя «нитакой» что усугубляет страдания. Гусеница зажирает разочарование тоннами контента  ботвы, и испражняет в мир кривые стихи, коллекционирует лайки и комплименты, которые немного смягчают страдания. В особой тоске гусеница смотрит вверх и видит бабочек, божественных существ, детей солнца и ветра. Гусеница достаточно ясно осознает, что отличается от этих дивных созданий, познавших высшее мастерство. Но ведь… они так созданы! Им даны крылья, им дана красота и легкость. Их тексты читают тысячи людей, и голосуют уже не лайками, а рублями и долларами. По их книгам снимают кино и пишут фанфики сотни бездарных гусениц…

...

Гусеница мутирует до имаго – эдакая стадия, когда она уже и не гусеница, но как бабочка, прямо скажем, недостаточно успешна. Она может взлететь, да. Но полет дается ей тяжело и она принимает свою новую форму, как конечное бремя жизни, где ожидание длилось слишком долго и мечта опоздала, превратившись из парусника в маршрутную газель. Где-то на задворках памяти покрывается пылью обещание написать самую лучшую историю, как игрушка из старого шкафа. Имаго пишет очевидные мысли уверенно, подсматривая за пируэтами бабочек, копируя все смелее их маршруты и трепыхания для украшения своих телодвижений, и порой уже довольна результом. Даже получает заслуженную симпатию аудитории… Постепенно понимает бессмысленность всей мечты – танцевать, как бабочка. Ведь она не бабочка. Зачем быть кем-то, подражать всю жизнь и страдать от несоответствия? Завидовать чужому полету?

...

И это ключевой момент созревания автора. Бабочка осознает свою свободу. В это время она окончательно находит свой стиль – и это не случайное озарение «вауууу!», не стащенная идея (да чего таить, они все из жизни, руки-ножки-огуречик), это совокупность пережитых эмоций, практического опыта написания многабукф, осознание своей уникальности и с этим – создание своего собственного танца. Нам всем есть, что рассказать. И в пять, и в пятнадцать, и в пятьдесят. Мы переживаем настоящие чувства и эта жизнь открывается пытливому.

...

Поэтому я буду писать так, как пишется. Как мне хочется. Грустно, смешно, скучно, банально – это ваше восприятие. А мне – нравится. Это мой танец.