Черныш⁠⁠

Прошлая глава:Черныш

Глава 17

Мы уходили под звуки отпираемых замков. Они скрипели, как стоны несмазанных петель, долго бывших в бездействии. Никто из жителей деревни не вышел проводить нас. Я видел, как в щелях заколоченных окон мелькали бледные лица, как люди смотрели на нас — не с благодарностью, но со страхом и стыдом. Мы были свидетелями их самого страшного часа, мы услышали крик, который они так долго прятали друг от друга. Теперь, когда багровый туман рассеялся, им предстояло жить с этим знанием.

На краю площади мужчина с вилами — теперь просто мужчина — обнимал своего отца. Он плакал тихо, упершись лбом в плечо старика. Старик не плакал. Он просто сидел, глядя на свои пустые, расслабленные руки, словно видел их впервые. Когда мы поравнялись с ними, Девочка остановилась.

Она подошла к старику. Тот медленно поднял на неё свои выжженные, усталые глаза. Девочка протянула руку и коснулась его морщинистой щеки.

— Теперь у тебя есть свеча, — сказала она. — Но её нужно зажигать самому.

Старик не ответил. Он лишь прикрыл глаза, принимая её прикосновение.

Мы вышли из деревни. Тишина за нашими спинами была тяжелой, наполненной несказанными словами и начинающимся похмельем правды. Лишь когда ворота деревни скрылись за поворотом дороги, Друг нарушил молчание.

— Твой хор утих, — заметил он. Это был не вопрос.

Я кивнул. Опустошение, которое я почувствовал на площади, не уходило. Оно было не болезненным, а... полым. Сотни голосов, живших во мне, не исчезли, но они словно отошли вглубь, как вода отступает после прилива, оставляя голый берег.

— Я отдал им часть, — прошептал я. — Чтобы заполнить его тишину.

— Ты не отдал. Ты напомнил, — возразил Друг, его низкий голос был ровным, как дорога под ногами. — Крик старика был эхом. Он кричал, потому что думал, что его никто не слышит. Он так долго отвергал свою боль, свою тень, что она превратилась в чудовище и начала пожирать его саму. А потом — и всех остальных.

— Багровое марево, — сказал я, вспоминая.

— Да. Это не была тьма. Это был свет, искажённый невыносимой болью. Свет, который забыл, что он свет. — Он посмотрел на Девочку, которая упрямо шагала впереди, освещая нам путь своей крошечной свечой, хотя уже занимался жемчужный, безрадостный рассвет. — Им нужен был кто-то, кто не побоится их тени.

— Но она просто... показала ему её, — пробормотал я. — Она ничего не сделала.

— Именно, — кивнул Друг. — Она не стала с ней бороться. Она не пыталась её прогнать. Она просто поставила рядом свет и сказала: "Смотри. Это твоё". Чудовище голодало, потому что его прятали. Ты наполнил его общим горем, а она дала ему признание. И голод прекратился.

Мы шли в молчании. Мои шаги казались мне слишком громкими в этой новой тишине. Ощущение вакуума, которое я чувствовал за пределами деревни, никуда не делось. Оно ждало впереди. Деревня была лишь одним карманом, одной раной, которая воспалилась и прорвалась.

Но пустота... пустота была другим.

К полудню мы вошли в неё.

Это было не сразу заметно. Просто пейзаж стал более блёклым. Камни у дороги казались пыльными, не отбрасывающими чётких контуров. Жемчужный свет башни, видневшийся на горизонте, не приближался, но и не отдалялся; он просто висел там, как далёкая, холодная лампа.

Я первым почувствовал неладное. Я попытался напеть.

Тот самый низкий, вибрирующий звук, что всегда был началом моего хора. Но звук... умер. Он сорвался с моих губ и упал в пыль, как мёртвая птица. Не было эха. Не было резонанса.

Я попробовал снова, громче. Звук был глухим, ватным.

— Что это? — Я остановился. Внутри меня было тихо. Не умиротворённо, а стерильно. Голоса спали так глубоко, что я не мог их разбудить.

Друг тоже замер. Он смотрел не вперёд, а себе под ноги. Девочка подошла к нему и встала рядом.

— Моя свеча... — прошептала она.

Её огонёк горел. Он всё ещё был чистым, белым, упрямым. Но что-то было не так.

— Она не греет, — сказала Девочка, поднося к пламени ладошку.

И тут я понял.

Друг стоял под бледным небом. Девочка стояла рядом с ним. Я стоял напротив них.

И ни у кого из нас не было тени.

Свет был. Жемчужный свет падал на нас, но земля у наших ног была чистой. Словно мы были вырезаны из этого мира.

— Тень — это доказательство того, что есть свет, — прошептал я, повторяя слова Друга.

Он медленно поднял на меня взгляд. В его глазах не было страха, но была тяжёлая, глухая тревога.

— А что, — сказал он, и его голос тоже казался глухим, поглощённым этой ватной пустотой, — если мы вошли в место, которое крадёт доказательства?

Я посмотрел на Девочку. Она смотрела на свою свечу, и в её глазах впервые за всё время нашего знакомства стояло недоумение. Её свеча горела. Свет был.

Но он больше ничего не доказывал. Зияющая пустота, которую я чувствовал, не была наполнена яростью. Она была наполнена ничем. И это ничто начало стирать нас.