Безрадостная Рада⁠⁠

Иван Васильевич Грозный (Часть 2)

Мифы о правлении Ивана Грозного изблевал в мир, предавший Государя князь Андрей Михайлович Курбский. Бежав в 1563г. из Юрьева в Литовское княжество Курбский рассказал новым хозяевам, что пока Грозного окружала Рада, царь быль добрым и правил справедливо, а после отдаления верных советников, превратился в самого страшного кровопийцу.

Перебежчик рассказал Европе, что после лютого московского пожара 1547г. Иван познакомился с протопопом Сильвестром, служившим в домовой царской церкви Благовещенского собора Московского Кремля. Священник рассказал Государю о Божьем гневе, ниспосланном на столицу, за неоправданную царскую гневливость и необузданный норов.

Со временем Сильвестр сформировал неофициальное правительство, которое оставаясь в тени Государя, руководило страной, разрабатывало и внедряло реформы направленные на дальнейшую централизацию Руси. С 1549г. по 1560г. «Избранная рада» смело вела Россию к великому будущему.

В своем труде «История кн. великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима» Курбский оболгал первого русского царя, и возвел в ранг героев себя и своих мнимых, или истинных «коллег» по «Избранной Раде».

Через столетия историки приписывали успехи преобразования государства узкому кругу реформаторов, но только не Ивану Васильевичу Грозному.

Думается, что никакой «Избранной Рады» не было и в помине, а под руководством молодого царя, работал пул профессиональных советников. По мере необходимости Государь вводил, или выводил из этого объединения нужных ему чиновников.

Грозный оценивал госслужащих не по знатности рода, а по деловым качествам и желанию работать во благо Отечества. Страшась грозного нравом царя, родовитое боярство заткнуло рты, уступив место деловитости.

В начале реформ с царем работали Митрополит Макарий, Данила и Никита Захарьины (братья первой жены Ивана), протопоп Сильвестр, Алексей Федорович Адашев, Иван Михайлович Висковатов, а вот Курбского в этой компании в то время и близко не было.

В 1549г. Иван Васильевич приказал созвать «Земский собор» всех представителей земли Русской вошедший в историю, как «Собор примирения». Государь желал умиротворить народ, гарантировать русским людям защиту от притеснения тучных бояр и других власть предержащих.

Собор работал два дня и обсуждал новое царское законоположение и планируемые государственные реформы. В своем выступлении Иван Васильевич попросил митрополита благословить новый Судебник, и объявил собравшимся, что теперь сам народ волен избирать себе старост, целовальников, дворских, и наделять их правом, управления на местах без царских наместников.

На лобном месте Государь попросил русских людей, оставить распри, любить ближних, даровать прощение недругам и объединиться в вере Христовой.

Царь взял на себя обязательство стать для русских людей честным судией и защитником.

С 23 февраля по 11 мая 1551г. в кремлевском Успенском соборе, Государь вместе с церковными иерархами и боярской думой участвовал в «Стоглавом соборе», решения которого свели в т.н. 100 глав, осудивших:
- местничество;
- ростовщичество, в миру и в Церкви;
- двойные монастыри, в которых совместно жили монахи и монахини;
- судебные поединки;
- употребление алкогольных напитков;
- скоморошество и азартные игры;
- безнравственное поведение мирян и духовенства.

После завершения собора к «Стоглаву» добавили 101-ю главу «Приговор о вотчинах»:
- Церкви запрещалось покупать вотчины без царского одобрения;
- в части областей, без согласования с Государем запрещалось дарить угодья монастырям;
- за нарушение 101-й главы преступники подвергались конфискации, у покупателя изымалась земля, а у продавца деньги.

Для 19-летнего Ивана Русь стала тяжким Крестом, на котором его потом и распяли хулители правдивой русской истории.

Давайте посмотрим, как сложилась жизнь предателя и лжеца князя Андрея Курбского.

Курбские происходили из рода Рюриковичей. В третьем Казанском походе (1552г) благодаря подвигу полка которым командовал князь, русским удалось удержать «Елбугины врата», после чего татары, видя абсурдность дальнейшего сопротивления, выдали победителям царя Едигера.

С двумя сотнями кавалеристов, Курбский атаковал отступающий от города пятитысячный татарский отряд, получил в бою многочисленные раны, и остался в живых благодаря дорогим, тяжелым доспехам.

После великой Казанской победы князь в составе других русских войск участвовал в подавлении восстаний, поднимаемых татарами отказывавшимися признавать власть русского царя.

С января 1558г. Курбский участвовал в Ливонской войне, а после опалы Сильвестра и Адашева, он, бросив жену и сына, сбежал в Литву к противнику Ивана Васильевича польскому королю Сигизмунду II Августу.

Пообвыкнув, он рассказывал «благодарным» западным слушателям, как «кровавый зверь» в отместку сгноил его жену и сына в темнице. Желая реабилитироваться в глазах света, Курбский решил победить царя на «литературном ристалище» и завязал с Иваном IV переписку, отправив первое послание из городка Вольмар (исконный русский город Владимирец).

С ненавистью разбрызгивая ядовитую желчь, предатель обвинял Государя в мыслимых и не мыслимых преступлениях, вот что он писал в своем третьем послании:
«Ответ царю Великому Московскому на его второе послание от убогого Андрея Курбского, князя Ковельского.

В скитаниях пребывая и в бедности, тобой изгнанный, титул твой великий и пространный не привожу, так как не подобает ничтожным делать этого тебе, великому царю, а лишь в обращении царей к царям приличествует употреблять такие именования с пространнейшими предложениями. А то, что исповедуешься мне столь подробно, словно перед каким-либо священником, так этого я не достоин, будучи простым человеком и чина воинского, даже краем уха услышать, а всего более потому, что и сам обременен многими и бесчисленными грехами.

А вообще-то поистине хорошо было бы радоваться и веселиться не только мне, некогда рабу твоему верному, но и всем царям и народам христианским, если бы было твое истинное покаяние, как в Ветхом завете Манассиино, ибо говорится, как он, покаявшись в кровопийстве своем и в нечестии, в законе господнем прожил до самой смерти кротко и праведно и никого и ни в чем не обидел, а в Новом завете — о достойном хвалы Закхеином покаянии и о том, как в четырехкратном размере возвращено было все обиженным им.

И если бы последовал ты в своем покаянии тем священным примерам, которые ты приводишь из Священного писания, из Ветхого завета и из Нового!

А что далее следует в послании твоем, не только с этим не согласно, но изумления и удивления достойно, ибо представляет тебя изнутри как человека, на обе ноги хромающего и ходящего неблагочинно, особенно же в землях твоих противников, где немало мужей найдется, которые не только в мирской философии искусны, но и в Священном писании сильны: то ты чрезмерно уничижаешься, то беспредельно и сверх меры превозносишься!

Господь вещает к своим апостолам: «Если и все заповеди исполните, все равно говорите: мы рабы недостойные, а дьявол подстрекает нас, грешных, на словах только каяться, а в сердце себя превозносить и равнять со святыми преславными мужами».

Господь повелевает никого не осуждать до Страшного суда и сначала вынуть бревно из своего ока, а потом уже вытаскивать сучок из ока брата своего, а дьявол подстрекает только пробормотать какие-то слова, будто бы каешься, а на деле же не только возноситься и гордиться бесчисленными беззакониями и кровопролитиями, но и почитаемых святых мужей учит проклинать и даже дьяволами называть, как и Христа в древности евреи называли обманщиком и бесноватым, который с помощью Вельзевула, князя бесовского, изгоняет бесов, а все это видно из послания твоего величества, где ты правоверных и святых мужей дьяволами называешь и тех, кого дух божий наставляет, не стыдишься порицать за дух бесовский, словно отступился ты от великого апостола: «Никто же, — говорит он, — не называет Иисуса господином, только духом святым».

А кто на христианина правоверного клевещет, не на него клевещет, а на самого духа святого в нем пребывающего, и неотмолимый грех сам на свою голову навлечет, ибо говорит господь: «Если кто поносит дух святой, то не простится ему ни на этом свете, ни на том».

А к тому же, что может быть гнуснее и что прескверное, чем исповедника своего поправлять я мукам его подвергать, того, кто душу царскую к покаянию привел, грехи твои на своей шее носил и, подняв тебя из явной скверны, чистым поставил перед наичистейшим царем Христом, богом нашим, омыв покаянием! Так ли ты воздашь ему после смерти его? О чудо!

Как клевета, презлыми и коварнейшими маньяками твоими измышленная на святых и преславных мужей, и после смерти их еще жива! Не ужасаешься ли, царь, вспоминая притчу о Хаме, посмеявшемся над наготой отцовской? Какова была кара за это потомству его!

А если таковое свершилось из-за отца по плоти, то насколько заботливей следует снисходить к проступку духовного отца, если даже что и случилось с ним по человеческой его природе, как об этом и нашептывали тебе льстецы твои про того священника, если даже он тебя и устрашал не истинными, но придуманными знамениями. О, по правде и я скажу: хитрец он был, коварен и хитроумен, ибо обманом овладел тобой, извлек на сетей дьявольских и словно бы из пасти льва и привел тебя к Христу, богу нашему. Так же действительно и врачи мудрые поступают: дикое мясо и неизлечимую гангрену бритвой вырезают в живом теле и потом излечивают мало-по-малу и исцеляют больных. Так же и он поступал, священник блаженный Сильвестр, видя недуги твои душевные, за многие годы застаревшие и трудноизлечимые.

Как некие мудрецы говорят: «Застаревшие дурные привычки в душах человеческих через многие годы становятся самим естеством людей, и трудно от них избавиться», — вот так же и тот, преподобный, ради трудноизлечимого недуга твого прибегал к пластырям: то язвительными словами осыпал тебя и порицал и суровыми наставлениями, словно бритвой, вырезал твои дурные обычаи, ибо помнил он пророческое слово: «Да лучше перетерпишь раны от друга, чем ласковый поцелуй врага». Ты же не вспомнил о том и забыл, будучи совращен злыми и лукавыми, отогнал и его от себя и Христа нашего вместе с ним.

А порой он словно уздой крепкой и поводьями удерживал невоздержанность твою и непомерную похоть и ярость. Но на ею примере сбылись слова Соломоновы: «Укажи праведнику, и с благодарностью примет», и еще: «Обличай праведного, и полюбит тебя». Другие же, следующие далее стихи не привожу: надеюсь на царскую совесть твою и знаю, что искусен ты в Священном писании. А потому и не слишком бичую своими резкими словами твое царское величие я, ничтожный, а делаю, что могу, и воздержусь от брани, ибо совсем не подобает нам, воинам, словно слугам, браниться.

А мог бы ты и о том вспомнить, как во времена благочестивой жизни твоей все дела у тебя шли хорошо по молитвам святых и по наставлениям Избранной рады, достойнейших советников твоих, и как потом, когда прельстили тебя жестокие и лукавые льстецы, губители и твои и отечества своего, как и что случилось: и какие язвы были богом посланы – говорю я о голоде и стрелах, летящих по ветру, а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона божьего, и внезапное сожжение славного града Москвы, и опустошение всей земли Русской, и, что всего горше и позорнее, царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; как некие здесь нам говорят — будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва и ты от голода не погиб!

А прежде тот измаильский пес, когда ты богоугодно царствовал, от нас, ничтожнейших твоих, в поле диком бегая, места не находил и вместо нынешних великих и тяжелых даней твоих, которыми ты наводишь его на христианскую кровь, выплачивая дань ему саблями нашими — воинов твоих, была дань басурманским головам заплачена.

А то, что ты пишешь, именуя нас изменниками, ибо мы были принуждены тобой поневоле крест целовать, так как там есть у вас обычай, если кто не присягает, то умрет страшной смертью, на это все тебе ответ мой: все мудрые с тем согласны, что если кто-либо по принуждению присягает или клянется, то не тому зачтется грех, кто крест целует, но всего более тому, кто принуждает. Разве и гонений не было?

Если же кто не спасается от жестокого преследования, то сам себе убийца, идущий против слова господня: «Если преследуют вас в городе, идите в другой». А пример этому показал господь Христос, бог наш, нам, верным своим, ибо спасался не только от смерти, но и от преследования богоборцев-евреев.

А то, что ты сказал, будто бы я, разгневавшись на человека, поднял руку на бога, а именно церкви божьи разорил и пожег, на это отвечаю: или на нас понапрасну не клевещи, или выскобли, царь, эти слова, ибо и Давид принужден был из-за преследований Саула идти войной на землю Израилеву вместе с царем язычников. Я же исполнял волю не языческих, а христианских царей, по их воле и ходил.

Но каюсь в грехе своем, что принужден был по твоему повелению сжечь большой город Витебск и в нем 24 церкви христианские. Так же и по воле короля Сигизмунда-Августа должен был разорить Луцкую волость. И там мы строго следили вместе с Корецким князем, чтобы неверные церквей божьих не жгли и не разоряли. И воистину не смог из-за множества воинов уследить, ибо пятнадцать тысяч было тогда с нами воинов, среди которых было немало и варваров: измаильтян и других еретиков, обновителей древних ересей, врагов креста Христова; и без нашего ведома и в наше отсутствие нечестивые сожгли одну Церковь с монастырем. И подтверждают это монаха, которые вызволены были нами из плена!

А потом, около года спустя, главный враг твой — царь перекопский, присылал к королю, упрашивал его, а также и меня, чтобы пошли с ним на ту часть земли Русской, что под властью твоей. Я же, несмотря на повеление королевское, отказался: не захотел и подумать о таком безумии, чтобы пойти под басурманскими хоругвями на землю христианскую вместе с чужим царем безбожным. Потом и сам короля тому удивился и похвалил меня, что я не уподобился безумным, до меня решавшимся на подобное.

А то, что ты питаешь, будто бы царевну твою околдовали и тебя с ней разлучили те прежденазванные мужи и я с ними, то я тебе за тех святых не отвечаю, ибо дела их вопиют, словно трубы, возглашая о святости их и добродетели. О себе же вкратце скажу тебе: хотя и весьма многогрешен и недостоин, но, однако, рожден от благородных родителей, из рода я великого князя Смоленского Федора Ростиславича, как и ты, великий царь, прекрасно знаешь из летописей русских, что князья того рода не привыкли тело собственное терзать и кровь братии своей пить, как у некоторых вошло в обычай: ибо первый дерзнул так сделать Юрий Московский, будучи в Орде, выступив против святого великого князя Михаила Тверского, а потом и прочие, чьи дела еще свежи в памяти и были на наших глазах.

Что с Углицким сделано и что с Ярославичами и другими той же крови? И как весь их род уничтожен и истреблен? Это и слышать тяжело и ужасно. От сосцов материнских оторван, в мрачных темницах затворен и долгие годы находился в заточении, и тот внук вечно блаженный и боговенчанный!

А та твоя царица мне, несчастному, близкая родственница, и убедишься в родстве нашем из написанного на той же странице.

А о Владимире, брате своем, вспоминаешь, как будто бы его хотели возвести на престол, воистину об этом и не думал, ибо и недостоин был этого. А тогда я предугадал, что подумаешь ты обо мне, еще когда сестру мою силой от меня взял и отдал за того брата своего, или же, могу откровенно сказать со всей дерзостью, в тот ваш издавна кровопийственный род.

А еще хвалишься повсеместно и гордишься, что будто бы силою животворящего креста лифляндцев окаянных поработил. Не знаю и не думаю, что в это можно было поверить: скорее, под сенью разбойничьих крестов! Еще когда король наш с престола своего не двинулся, а вся шляхта еще в домах своих пребывала, и все воинство королевское находилось подле короля, а уже кресты те во многих городах были подвергнуты некиим Жабкой, а в Кеси — стольном городе — латышами. И поэтому ясно, что не Христовы это кресты, а крест распятого разбойника, который несли перед ним. Гетманы польские и литовские еще и но начинали готовиться к походу на тебя, а твои окаянные воеводишки, а правильнее сказать — калики из-под сени этих крестов твоих выволакивались связанные, а здесь, на великом сейме, на котором бывает множество народа, подверглись всеобщим насмешкам и надругательствам, окаянные, к вечному и немалому позору твоему и всей святорусской земли, и на поношение народу — сынам русским.

А то, что ты шипеть о Курлятеве, о Прозоровских и о Сицких, и не пойму, о каких узорочьях, о каком проклятии, и тут же припоминания деяния Крона и Афродиты, и стрелецких жен, то все это достойно осмеяния и подобно россказням пьяных баб, и на все это отвечать не требуется, как говорит премудрый Соломон: «Глупцу отвечать не подобает», поскольку уже всех тех вышеназванных, не только Прозоровских и Курлятевых, но и других многочисленных благородных мужей, поглотила лютость мучителей их, а вместо них остались калики, которых силишься ставить воеводами, и упрямо выступаешь против разума и. бога, а поэтому они вскоре вместе с городами исчезают, не только трепеща при виде единственного воина, но и пугаясь листка, носимого ветром, пропадают вместе с городами, как во Второзаконии пишет святой пророк Моисей: «Один из-за беззаконий ваших обратит в бегство тысячу, а два — десятки тысяч».

А в том же послании напоминаешь, что на мое письмо уже отвечено, но и я давно уже на широковещательный лист твой написал ответ, но не смог послать из-за постыдного обычая тех земель, ибо затворил ты царство Русское, свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне, и если кто из твоей земли поехал, следуя пророку, а чужие земли, как говорит Иисус Сирахов, ты такого называешь изменником, а если схватят его на границе, то казнишь страшной смертью. Так же и здесь, уподобившись тебе, жестоко поступают. И поэтому так долго не посылал тебе письма. А теперь как этот ответ на теперешнее твое послание, так и тот — на многословное послание твое предыдущее посылаю к высокому твоему высочеству. И если окажешься мудрым, да прочти их в тишине душевной и без гнева! И к тому же прошу тебя: не пытайся более писать чужим слугам, ибо и здесь умеют ответить, как сказал некий мудрец: «Захотел я сказать, да не хочешь услышать», то есть ответ на твои слова.

А то, что пишешь ты, будто бы тебе не покорялся и хотел завладеть твоим государством, и называешь меня изменником и изгнанником, то все эти наветы оставляю без внимания из-за явного на меня твоего наговора или клеветы. Также и другие ответы оставляю, потому что можно было писать в ответ на твое послание, либо сократив то, что уже тебе написано, чтобы не явилось письмо мое варварским из-за многих лишних слов, либо отдавшись на суд неподкупного судьи Христа, господа бога нашего, о чем я уже не раз напоминал тебе в прежних моих посланиях, поэтому же не хочу я, несчастный, перебраниваться с твоим царским величеством.А еще посылаю тебе две главы, выписанные из книги премудрого Цицерона, известнейшего римского советника, жившего еще в те времена, когда римляне владели всей вселенной. А писал он, отвечая недругам своим, которые укоряли его как изгнанника и изменника, подобно тому, как твое величество, не в силах сдержать ярости своего преследования, стреляет в пас, убогих, издалека огненными стрелами угроз своих понапрасну и попусту. Андрей Курбский, князь ковельский».

О своих «подвигах» при русском дворе и после бегства изменник, конечно же, предпочитал молчать. Что же скрывал от публики «первый русский либерал»?

Замыслив побег, Курбский за спиной Государя вел письменные переговоры с врагом русского государства Сигизмундом II Августом, выторговывая себе дополнительные преференции за предательство.

Перед бегством он получил переданные шпионами польского короля охранные грамоты, заверенные королевскими печатями и обязательства польской стороны, обеспечить князю безбедную жизнь.

Незадолго до побега, Курбский обратился в Печорский монастырь с просьбой предоставить под гарантию княжеской чести, огромный денежный заем.

Предатель бежал к полякам на трех лошадях с притороченными к седлам 12 неподъемными сумками, в которые он заранее упрятал деньги и барахло, места для жены и маленького сына, он не нашел.

Добравшись до ливонского замка Гельмет, Курбский вместо обещанного радушного приема, встретил немецких наемников, изъявших при обыске у «московита» 330 золотых, 500 серебряных талеров и 44 московских рубля. На последовавших за этим допросах предатель сдал неприятелю русских разведчиков – нелегалов и сторонников заключения мира с Москвой, состоявших с Грозным в тайной переписке.

По совету Курбского польский король натравил на Москву крымских татар, а затем послал и князя воевать с русскими. Зная специфику охраны русских западных рубежей, иуда подсказывал полякам, где расположить засады против войск «московитов».

Однажды Курбский с поляками окружил передовой русский отряд, оттеснил его к болоту и уничтожил.

Чтобы доказать полезность новому господину, он просил Сигизмунда II Августа выделить ему 30 000-ю армию, с которой он добудет для польской короны строптивую Москву. Унижаясь, он просил короля приковать его цепями к креслу, окружить пищальниками, и в таком виде разрешить возглавить поход на столицу русского тирана.

Трудно поверить, что начитанный Курбский не знал, что в мировой истории новые хозяева как правило не доверяют предателям, поскольку знают, что предав раз, иуда запускает цикл разнокалиберных измен, остановить который может только смерть.

За измену Родине король подарил Курбскому ковельское именье, и тщеславный князь тотчас же стал себя именовать князь Ярославский и Ковельский. Он не догадывался, что, в принципе Сигизмунд, назначил его Рюриковича по крови управляющим в своем королевском имении.

Вскоре жители Ковеля и других населенных пунктов, застрочили в королевские инстанции жалобы, обвиняя проклятого московита в невиданных доселе притеснениях. Сильнее других пострадали евреи, у которых князь, используя угрозы и физическое воздействие, отнимал деньги и ценности. Не таясь княжеские, заплечных дел мастера, истязали своих жертв днем, тогда окрест замка разносились крики, наполненные нечеловеческой болью.

Посланцев еврейских общин приехавших просить князя остановить беспредел Курбский отказался принять, велев им передать, что он волен наказывать подданных в своих землях, и никто даже сам король не помешает ему в этом.

Сигизмунду пришлось специальным приказом осадить своенравного князя, объяснив ему, что королевские земли даны Курбскому для кормления, а не для разорения местных жителей, пусть даже и нехристианского происхождения.

В 1571г. Курбский стал двоеженцем, женившись на состоятельной вдовушке Марии Козинской из рода князей Гольшанских, похоронившей к этому времени двух мужей. Родня Марии люто возненавидела хитрого московского пса, окрутившего доверчивую княгиню.

Прожив в браке менее трех лет, князь оставил жену на том основании, что она наставила ему рога со слугой Жданом Мироновичем. Гольшанская оставила за собой родовые земли и имущество, возбудив в бывшем муже адскую ненависть к своей персоне.

Выступая против мнимого тирана Грозного, Курбский сам оказался тираном, который творя беззаконие, упивался властью над жизнью, честью и имуществом своих бесправных жертв. Не раз король специальными грамотами приказывал «кровавому князю» возвращать несчастным земли, имущество и возмещать из своих средств нанесенные людям убытки.

1579г. Курбский женился в третий раз, на этот раз он взял замуж молодую незнатную волынскую дворянку Александру Семашко. С разницей в два года, супруга родила князю, дочь Марину и сына Дмитрия.

В начале января 1580г. из княжеского имения бежал ключник, захватив с собой курбскую казну. Другой служащий князя написал на него донос, в котором обвинил хозяина, в том, что он не раз приказывал охране убивать провинившихся слуг.

В июне 1581г. Курбский вновь отправился с польскими войсками на войну с Москвой, недалеко от русской границы он заболел, и приказал слугам ехать в резиденцию Миляновичи.

В Миляновичах больной узнал, что его бывшая супруга княгиня Гольшанская подала против него иск. Она обвинила Курбского в незаконном разводе, противоправной женитьбе, и рождении в браке с Александрой Семашко, бастардов.

С трудом, большими деньгами, Курбский залил разжигаемый бывшей супругой скандал, серьезно сказавшийся на здоровье еще не старого мужчины.

В мае 1583г. Курбский скончался в полном забвении, жадные до земель панове отняли у вдовы и детей ковельские земли, а в конце XVIIIв. род Курбского затух навсегда.