Аппендицит
Ах, этот степенный больничный уклад! Мирно полёживающие в своих койках больные, неспешно гуляющие курить на балкон врачи, медсестра с санитаркой, обсуждающие последние сплетни… К такому легко привыкнуть, скажу я вам. Больничка — тихая гавань на краю бурного океана жизни…
И тут просыпаюсь такой, в туалет иду неспешно, а кругом сплошное «а-а-а-а-а-а!» - врачи бегают, медсестёр аж четыре и тоже бегают, санитарки снуют, даже некоторые больные все в движении и чёрт знает что вокруг творится! Звуки каталок, звуки тележек, охи, ахи, звонки телефона на посту. Кого-то выписывают, кого-то принимают, где-то убирают, куда-то увозят. Суета в коридоре. Не отделение прям, а станция метро!
Я думал, мы горим, но это, короче, просто понедельник.
Леди-с-чемоданчиком пришла брать анализ крови позже обычного. Но в этот раз это была очень опытная женщина — всё делала быстро. А на мой вопрос, приходилось ли ей брать кровь из мочки уха, она сразу ответила:
- Конечно! Бывает, что у человека пальцев нет.
И я даже вспомнил одного привокзального алкоголика, у которого вообще нету кистей обеих рук, но он всё равно умудряется пить и курить, только иногда просит у прохожих огонька, потому что держать сигарету ему приходится обеими культяпками. Никакой экзотической травмы — он просто поспал пьяный на морозе один раз. «Хо хо хо, ребятушки! Не спите в сугробах зимой - не гневите Дедушку Мороза!»
Поскольку наша палата находится практически на отшибе, считай провинция по меркам отделения, то до нас вся суматоха докатилась в последнюю очередь.
После основательной тирады из криков, по которым можно было без труда определить, что бабушка из соседней палаты опять выбралась из постели и попыталась уйти, к нам завалилась раскрасневшаяся санитарка с шваброй в руке.
- Так… Одежду с батареи убери, - скомандовала она мне, сметая со всех тумбочек кусочки ваты, которые остаются после уколов, - Сейчас будет обход заведующего!
Я, конечно, не думаю, что заведующего отделением хоть в какой-нибудь мере может волновать такая мелочь, как мирно сложенная на батарее одежда пациента, но раз уж попросили убрать, то убрал — мне не сложно. Вот насчёт ваток, наверное, строже дела обстоят. Я слышал, их даже в обычный мусор выкидывать нельзя, как и другие медицинские отходы.
Наскоро прибрав, санитарка довольно живо куда-то улетучилась.
Спустя совсем непродолжительное время, в палату завалилась делегация из человек, наверное, шести. Практически все врачи, которых я до этого видел. Что характерно, заведующего среди них не было. Доктор Пэйн вышел вперёд и представился:
- Доброе утро всем, меня зовут Доктор Пэйн, кто не знает, я ваш лечащий врач.
«Это многое объясняет, - подумал я, - но мы тут все уже не первый день лежим и представляться как-то поздновато — мы или уже в курсе или нам не важно».
Наверное, Пэйн утренним обходом по переполненному отделению так замучился уже, что представлялся при заходе в палату автоматически. Но я ещё вспомнил, что видел его в прошлый день на двух обходах, а потом ещё глубокой ночью, когда выходил в туалет, пересёкся с ним, идущим курить на балкон. И теперь он был утром на ногах, значит, ночевал в больнице или даже совсем не спал. Перепутать Пэйна с кем-то ещё мне было сложно — характерная осанка выдавала его с головой, а чёрная щетина, торчащая из-под маски и всё больше претендующая на звание бороды, выступала контрольной сигнатурой.
- Не ели ничего, не пили? - обратился он к Угрюмому В. И получив утвердительный ответ, добавил:
- Хорошо, сегодня пойдёте на операцию. Готовы к операции?
Угрюмый В положительно кивнул.
Пэйн ещё пощупал его живот, но не особо усердно.
Затем доктор осмотрел Гражданина Т и сказал, что его уже скоро надо выписывать. Стоящие при этом посреди палаты ещё пять человек безмолвно наблюдали за процессом. И я не увидел среди них никого, кто мог бы хоть немного сойти за наблюдателей из какой-нибудь комиссии или вроде того — все они были врачами из отделения, виденными мной раньше.
К Добряку Пэйн даже не стал подходить, а просто спросил, как у него самочувствие, на что тот встал с кровати, присел и тут же вскочил хлопнув себя ладонями по коленкам, минимально изобразив таким образом пляску в присядку. «Ничоси ты терминатор!» - почти в слух подумал я, ощущая уже знакомую нарастающую от малейших движений боль в животе.
- Хорошо! - прокомментировал увиденное Доктор Пэйн, - Но аккуратнее! Ты лучше мне анализы хорошие сдай - и я тогда завтра же тебя выпишу.
Затем он подошёл к Большому Л и спросил:
- Ну что, никаких проблем? Едите, пьёте хорошо?
- Ну да, нормально уже.
- Лекарство, которое вам выдали такое в бутылочке, уже допили?
- Ещё нет, - честно признался Большой Л.
Я вспомнил, что каждый раз после еды он периодически пил из небольшой белой бутылочки, которую доставал из холодильника.
- Допивайте. Анализы у вас хорошие. Скоро уже на выписку.
Подойдя ко мне, доктор кивнул на лежащую на тумбочке книгу:
- Как успехи?
Я повернул книгу так, чтобы ему стала видна закладка, лежащая практически посередине.
- Ого! А что по самочувствию?
- Живот болит, особенно шов, - пожаловался я, с тоской прокручивая в голове недавний перфоманс Добряка В.
- Ну так он и должен болеть! - весёлым тоном утешил меня по-врачебному Пэйн, - Вот как дочитаешь — сразу выпишу!
Я прикинул, что шестьсот страниц при таком количестве свободного времени у меня отнимут дня три максимум.
- Буду стараться, - заверил я врача.
- Вчера уже ел?
Я кивнул.
- Хорошо! Ешь, но пока сильно не наедайся.
Наконец, Пэйн подошёл к Орлу. Тот по-прежнему лежал на кровати скрючившись, но не стонал, да и блевал уже явно поменьше.
- Ну что? Тебе хоть немного легче?
Орёл покивал в ответ.
- Ложись на спину, я посмотрю.
Судя по показаниям самого пациента, болело у него практически везде под рёбрами. И при нажатиях болело адски.
Когда Доктор Пэйн закончил осмотр, к кровати подошел тот самый врач, который лечил Орла в прошлый раз. Добрым, наставническим тоном, он посоветовал:
- Ты, в следующий раз перед тем как выпить, сразу себе реанимацию вызывай, чтобы точно успели.
«Но лучше бы ты застрелился, дружок», - прочитал я недосказанную мысль врача. Нет, наверняка он так на самом деле не подумал, но общий посыл его совета эта фраза передала бы очень точно.
И в этот момент мне показалось почему-то, что и я, и все врачи и даже весь мир прекрасно поняли, что пройдёт пусть полгода или даже год, и Орёл сначала осторожно попьёт пивка, и всё будет хорошо, а потом он уже менее осторожно выпьет чуть водочки, и всё будет тоже неплохо, после чего, уверившись, что опасности нет, он уже основательно отведёт душу, и вот тогда, если скорая успеет, он перейдёт на новый цикл собственных страданий. И кто знает, быть может Орлу и давали обезболивающих по минимуму, чтобы сохранить в его памяти как можно дольше простую истину о том, что он своё в этой жизни выпил? Врачи циничны до мозга костей, их эмоции подавлены, изъедены профессией, но иногда, иногда, как в тот день, в их глазах можно явно прочитать, как же они ЗАТРАХАЛИСЬ ВИДЕТЬ некоторые вещи.
Утренний обход закончился.
Через минуту зашёл заведующий и спросил, всё ли у нас хорошо. Мы ответили, что да — он и ушёл. Удивительно харизматичный человек, этот наш заведующий отделением, вот прям сразу понятно, что он классный мужик. Думаю, его поэтому и поставили заведующим, ведь когда всем сразу ясно, что он классный мужик, то ни у кого не возникает вопросов, почему он заведующий. Никого не напрягает, ходит такой, всё помалу контролирует… Перед ним, конечно, весь младший медперсонал чуть ли не строем дышит, но это по идее так и положено, чтоб не ленились.
На завтрак принесли гречку. Это хорошо, потому что я и не догадывался раньше, как я люблю гречку. Разваренную в ничто гречку без соли… М-м-м-м-м…
После завтрака настало время полежать под капельницами: мне залили очередную банку холодного антибиотика, а Орлу разбавили кровь литром физраствора.
Совершая очередную прогулку до туалета я отметил, что скорость передвижения у меня практически не возросла — я как ходил полусогнутым по полшага в минуту, так и продолжал, потому что больно.
- Ой ну что ты ползаешь тут как инвалид? - обратилась ко мне санитарка в коридоре, - Тебе аппендицит вырезали ещё в прошлом году! Вон в восьмой у ребёнка позавчера тоже аппендицит, так он уже сегодня бегает!
- Возможно, у нас аппендицит был разный, - предположил я.
- Ага, у него голубой, а у тебя розовый! - насмешливо ответила санитарка.
Доносить до неё какую-то рациональную мысль о том, по каким причинам одни люди после операции могут восстанавливаться значительно быстрее других, я не стал, а просто побрёл себе дальше, до поста.
После утреннего обхода суета в отделении явно поутихла. На посту другая санитарка в полном негодовании рассказывала медсестре историю о том, что бабуля (да, та самая бабуля) взяла привычку разрывать простынь на длинные лоскуты.
«Никак верёвку сделает и через окно будет драпать», - подумал я и улыбнулся сам себе.
Санитарка продолжала:
- Ну что ей простынь? Я и забрала, но это ж надо списывать! Так она и пододеяльник уже теребить взялась! Она ж не понимает ничего, что ей говорят! Так я ей чтоб она мне бельё не портила, бумагу туалетную дала рвать, а она знаешь что? Рвёт! Рвёт ту бумагу, ага! Рвёт и, мать её, жрёт!
Я присел на скамейку напротив ёлки. Откровенно говоря, мне было ужасно скучно и я не хотел возвращаться в палату читать книгу. Но и каких-нибудь собеседников вокруг тоже практически не было. Только на самом краю соседней лавочки сидела молоденькая девушка в марлевой маске, белом кобинезоне и пышной медицинской шапочке из прозрачной плёнки — без малого медицинский скафандр. Она иногда разглядывала на меня, но стоило мне посмотреть в её сторону, как она тут же торопливо отводила взгляд, как будто боясь посмотреть в глаза.
- Я вот думаю… - начал я, указывая на ёлку и как бы говоря сам с собой, но достаточно громко, чтобы меня услышала эта девушка, - На этой ёлке очень старые советские игрушки висят, раритетные по нынешним временам. Откуда они здесь?
Затем как бы задумался на секунду и продолжил таким тоном, как будто меня озарила лучшая из догадок:
- Наверняка шли в одном комплекте с больницей, это же очевидно!
Краем глаза я заметил, что она наблюдает и понимает, что я это всё говорю для неё. В её взгляде читалось недоумение. Уже повернув голову в её сторону я вскинул левую руку, как будто в ней лежит какой-то документ, а правой стал в нём «отмечать» выговаривая вслух:
- Кровать медицинская: сто штук — есть, и все разные, балкон бетонный: двадцать четыре - имеется, ящик с игрушками для нового года: двенадцать, по одному на этаж — погружено.
После этого я посмотрел поверх «документа» и спросил у несуществующего собеседника:
- Пётр Алексеич, а дождик для ёлки погружать?
Затем я уже сам себе ответил как Пётр Алексеич, активно жестикулируя:
- Ни в коем случае, любезный, ни в коем случае! Только мишура! Дождик — это моветон, это гадость и контрреволюция, не побоюсь сказать! Повесьте на ёлку мильён игрушек, а потом накиньте сверху дождик и что это будет? Не ёлка, а нелепый капиталистический конус!
Да, я откровенно дурачился. Санитарка и медсестра быстро смекнули что к чему и посмеивались над этим, но девушка, та самая, внимание которой я по какой-то неведомой причине так захотел привлечь, смотрела перед собой и была нарочито серьёзной, как будто стеснялась даже улыбнуться. Что ж… Это, знаете ли, вызов, это просто так я оставлять совсем не собирался.
- Вы что же, любезный, думаете поставить у поста красавицу, всю такую колючую, а потом одеть её так, чтобы никто не догадался?
Я продолжал нести всякую дурь, не особо смешную, конечно, по своей сути, но, как говорил один мой приятель: юмор это в первую очередь отыгрыш, а во вторую подтекст. Спустя какое-то время моих стараний и дурачеств, санитарка и медсестра уже во всю смеялись, а девушка в комбинезоне, наконец, заулыбалась, покраснев при этом как спелая помидорка.
А потом на пост привезли пациента, и всем нужно было заниматься его оформлением. Но я уже чувствовал себя отдохнувшим и готовым вернуться в палату, чтобы никому не мешать.
Ближе к полудню Орёл зашевелился: достал сигареты, взял одну и выполз в коридор. Неизбежно столкнувшись там с санитаркой, он не придумал ничего проще, чем спросить у неё, можно ли ему выйти на балкон покурить.
- Больным на балкон выходить нельзя! Там вон, для таких, как ты, написано! А ну-ка марш в палату и не дай тебе бог я сегодня унюхаю, что в мужском туалете накурено!
Вернувшись в палату, Орёл задумчиво пожаловался в пустоту:
- Гоняет, блин, курить не даёт… И что теперь делать? Это же надо на первый этаж до курилки идти теперь…
И он уже вяло начал собираться, когда я по какой-то причине решил отвлечься от книги и объяснить ему вкратце суть социального эффекта, свидетелем которого он стал.
- Тебе никто не разрешит выйти на балкон курить, потому что если тебя врачи спросят на балконе, какого ты хрена там куришь, то ты ещё чего доброго расскажешь, кто из персонала тебе это разрешил. И этот кто-то получит по шее. Но если ты просто пойдёшь на балкон курить сам, то санитарки и медсёстры сделают вид, что ничего не видели, конечно, если рядом с ними не будет врачей. Потому что следить за тобой они не обязаны. Понял?
- Так что, можно на балкон выходить курить тут? - озвучил Орёл свой шаткий вывод.
Я сначала хотел ответить, что нельзя, но потом понял, что тем самым могу ввести бедолагу в ступор.
- Иди. Просто иди на балкон и никого не спрашивай.
Внемля чёткой инструкции, Орёл вышел из палаты.
Спустя минуты три он уже вернулся, замёрзший до зубной чечётки.
- Н-ну та-а-ам и в-ветрила!
Температура на улице точно была плюсовая, но стационар у нас стоит довольно обособленно от высоких домов, поэтому если ветер есть, то на балконах он обдувает будь здоров, даже на четвёртом этаже. Ну а закон Бернулли со всеми вытекающими никто не отменял.
- В натуре ничего даже не сказали! - вполголоса, наконец, с нескрываемым удивлением сообщил Орёл свой опыт.
Всем своим видом он выражал крайнюю признательность за то, что я открыл ему великую тайну больничного персонала. Думаю, он так и не смог рассмотреть случившееся как нечто свойственное не только санитаркам в больнице, но всем людям. Если своим бездействием человек может допустить что угодно не боясь при этом проблем — он это допустит.
Потом к Угрюмому В пришёл анестезиолог и стал его осматривать. Он просил подышать носом, запрокидывать голову и, в общем, стандартно опрашивал пациента. Получив подпись о согласии на операцию под общим наркозом, он сообщил:
- Сейчас придёт медсестра, сделает укол, от него будет немного так сушить во рту, но воду не пейте, можно только губы намочить.
И ушёл.
«Так, - вспомнил я, - мне он говорил, что от укола будет сердце колотиться! Я ещё постоянно прислушивался к ощущениям и ничего такого не было».
Скоро действительно пришла медсестра и сделала Угрюмому В укол, а потом отправилась за каталкой, сказав тому раздеваться и взять одеяло.
- Честно, я бы на вашем месте пошёл до лифта пешком, - посоветовал я ему, - Мне ещё с моим аппендицитом куда ни шло, но камни в желчном…
Угрюмый В улыбнулся и поблагодарил за совет.
Я спросил у него, уже когда привезли каталку:
- Во рту не сушит?
- Да вроде нет, нормально…
Он повернулся к медсестре с санитаркой:
- Ой да я до лифта так дойду! Чего вы меня будете тут возить?
- Так! - строгим тоном сказала медсестра, - Пешком не положено, так что быстро на каталку! Уже опаздываем!
Угрюмый В не стал сопротивляться. Спустя секунду он уже издавал жалобное: «ой, ойёёй, ой!», когда его катили к лифтам по сложному рельефу больничных полов.
В какой-то момент я понял, что настало время перекусить. Но поскольку до обеда времени оставалось ещё ощутимо много, то надо было выбрать из присланных мне запасов. Я решил, что съем банан. Потому что банан скользкий, мягкий и вообще безопасный с виду фрукт. К тому же сапиенсы есть вид произошедший когда-то от фруктоядных обезьян, а это хоть немного, да значит, что банан я переварить должен без проблем. Лёгкая еда. Правда, пришлось идти и выбрасывать шкурку в мусоропровод, потому что оставь я её на тумбочке — точно получил бы нагоняй от санитарки.
Когда мне снова надоело читать, я решил расспросить Добряка В, что он помнит о своей операции, в надежде выяснить, как так получилось, что он уже в полном порядке, а я ещё еле хожу, и прогресс с этим если и есть, то только в том, что днём я живу без обезбол-микса. Как оказалось, у Добряка В характерные боли в животе были примерно раз в полгода, но постоянно проходили сами собой. Ближе к новому году его снова прихватило, но в этот раз так основательно, что жена слишком забеспокоилась и вызвала ему скорую. В больнице ему сначала обкололи местной анестезией живот, а потом вставили туда инструменты, надули изнутри и стали смотреть. Добряк В сказал, что было ужасно трудно дышать. А после того, как с этим закончили, повезли уже в другую операционную, где под общим наркозом сделали всё как обычно.
Я подумал, что у меня наверное воспаление было посерьёзней, чем у Добряка В, раз никто смотреть не стал, а сразу на стол повезли. В эту же пользу говорило и то, что ему не ставили никаких капельниц, а меня же после операции который день подряд активно заливали метронидазолом — ядрёным антибиотиком, если верить википедии.
Заслышав, что в палате пошла активная беседа, более-менее оклемавшийся Орёл поведал всем о том, как в прошлом году его тоже прооперировали и он после этого лежал 15 дней в реанимации с катетером под ключицей, у которого было аж три разъёма, чтобы сразу вводить целую кучу лекарств. Рассказывал он об этом, конечно, как о добром приключении, в котором ему было всё ни по чём, а то, как он загремел во второй раз испив с друзьями водочки, так и вовсе получалось мелкой неприятностью, которая его почти не заботила — с ним, мол, и не такое бывало — выкарабкался же.
В процессе его рассказа я иногда накрывал себе лицо раскрытой книгой, узрев для себя ещё одну форму такого известного жеста как фэйспалм.
На обед дали супчик и макароны с котлеткой. Пища богов.
После трапезы мы все, конечно же, поспали. Сон - это здоровье, а пациент в больнице как раз и должен выздоравливать. В этом есть основная его задача.
Потом, наконец, привезли Угрюмого В. Моему отцу тоже удаляли желчный пузырь, но он отделался четырьмя незаметными дырочками на животе. А вот Угрюмого В, судя по повязке на шве, разрезали почти пополам. Выглядел он, мягко говоря, не очень хорошо. В носу торчала одна трубка, через которую в специальный пакет отводилась зелёно-желтая жижа, а сбоку живота была вшита другая, отводившая что-то коричневое. Я уже начал подниматься, чтобы помочь медсестре и санитарке, довольно хрупким женщинам, переложить весьма крепенькое тело килограммов под 90 весом с каталки на постель, но быстро понял, что помощник из меня не то, чтобы так себе, а скорее даже буквально никакой. Осталось только беспомощно наблюдать. Эти женщины явно были привычны к перемещению подобных грузов и с задачей справились на удивление быстро, попеременно двигая вдвоём верхнюю и нижнюю часть туловища Угрюмого В, иногда открывавшего глаза, но явно находившегося ещё без сознания.
- Когда очнётся, можно будет ему из носа зонд достать, - выдал свои распоряжения медсестре зашедший в палату заведующий отделением, а потом обратился уже к нам, - Он будет очень просить пить, так вот это ему ещё пока ни в коем случае нельзя! Поняли?
Мы дружно утвердительно кивнули.
Перед ужином я скушал ещё пару бананов.
Вскоре Угрюмый В очнулся и стал повторять, что ему очень больно, холодно и он хочет пить. Большой Л сходил за медсестрой и та сделала укол обезболивающего. А пришедшая следом санитарка принесла второе одеяло. Но обезболивающего хватило едва ли на час. Когда он снова очнулся, медсестра опять сделала укол и достала из носа трубку, которая оказалась гораздо более длинной, чем я полагал. Наверняка она доставала аж до желудка, а зелёно-жёлтая жижа была желчью или содержала её. Угрюмый В быстро успокоился и заснул уже до самого утра.
Отведав на ужин морковного пюре, которого было столько, что я мог бы всю порцию с лёгкостью намазать на одну лусту хлеба, я решил, что чай имеет смысл пить с печеньем.
Печенье я не люблю практически никакое, но вся моя родня почему-то уверена, что я большой поклонник затяжного. Видать, когда-то с голодухи поел его один раз с аппетитом и тот курьёзный случай отложился у всех в памяти. Стоит ли говорить, что моё «любимое» печенье никто не забыл мне передать? Я скушал штучки три, размягчая их в чае.
Поле ужина наступил отбой, но вышедшая на смену медсестра не пришла делать уколы обезбол-микса всем желающим. Уснуть с болью в пузе было решительно сложно, да я и не собирался этого делать, поэтому встал и пошёл на пост.
На посту оказалась та самая медсестра, которая была немолодой и самой опытной из всех. Она во всю разговаривала со своей подругой, одетой в обычную гражданскую одежду.
- Я сейчас занята, скоро обойду, сделаю уколы, - сразу поняв, зачем я пришёл, выдала медсестра.
- Да давай я схожу его уколю, - предложила её собеседница.
- Ну давай, я тогда пока тут разберусь.
- А вы медсестра? - на всякий случай спросил я у этой женщины, когда мы шли с ней в манипуляционную.
- Ну так да! Просто не в этом отделении работаю. А что?
- Ну, вы же просто не в халате... - недоверчиво ответил я.
Действительно, я вообще не мог воспринять собеседницу как человека хоть сколько-нибудь причастного к персоналу больницы. Без халата она казалась мне самозванкой и я ничего не мог поделать с этим ощущением.
- У меня уже смена закончилась, - оправдалась она.
Я смотрел как ловко эта женщина набирала в шприц разные лекарства. Когда она закончила приготовления, я приспустил шорты и оперся о холодильник, поскольку кушетка всё ещё отсутствовала.
«Медсестра» протёрла место укола и... лёгким движением руки тут же вогнала смесь из шприца куда надо, так быстро, как, судя по всему, вообще позволяла сила её пальца, давившего на поршень. По жопе вдарил молот Тора. И дрогнули ноги мои. Ах, не подвело чутьё! Нельзя верить женщине без халата!
Когда в глазах чуток посветлело, я молча поковылял в палату, даже не оглядываясь.
Сон не шёл. Я ворочался с боку на бок несколько часов, пока не осознал, что мне жутко тоскливо. Возможно, так тоскливо, как не было никогда. Вся больница навалилась на меня огромным бетонным монстром, сожрала, проглотила в тёмную палату и медленно, час за часом, переваривала мой разум. Я вышел в коридор, чтобы как-то не думать об этом.
- Что случилось? - заботливо спросила санитарка, вышедшая мне навстречу из процедурной, - Болит?
- Ай нет… - отмахнулся я, - Мне... Просто скучно и грустно. Пойду вот лучше на посту посижу.
- Смотри… Может всё-таки надо что?
- Ну… Если не сложно… Можете гирлянду на ёлке включить?
Санитарку, конечно, такая просьба смутила, но она зашла за столы поста и, отыскав там нужную вилку, воткнула её в розетку. Ёлка засверкала огоньками.
Я присел напротив и попытался успокоиться. В животе появилось странное ощущение, как будто внутри был шар, твёрдый, бетонный, и он медленно разрастался, ужасно медленно, но неумолимо. Тикали часы на посту.
Я подумал, что находясь вот так, в больнице, больным и немощным, я страдаю впустую. Весь опыт пребывания в этом месте, всё, что я испытываю, не имеет никакой пользы — я просто не видел шанса обратить это во что-то полезное. В походе под дождём, в дачном доме с комарами, бессонными ночами за проектом мечты, когда угодно, когда ужасно плохо — всегда, всю жизнь я привык к тому, что мои страдания есть мой ресурс, моё топливо, то, что я обращу себе на пользу так или иначе, то, что закалит меня и сделает лучше. Но вот тогда, сидя перед мерцающей ёлкой две тысячи двадцать первого, я чувствовал полную бесполезность всего происходящего.
Из раздумий меня вырвал бредущий по коридору дед. Ужасно старый, весь в каких-то неразборчивых наколках на груди. Он неловко подтягивал свой подгузник для взрослых, который в силу того, что был переполнен, то и дело сползал к коленям. На его животе и рёбрах было такое количество заштопанных дырок, что я невольно подумал, будто он пережил расстрел. Огромная повязка на животе под рёбрами явно скрывала шов от очередной операции. С отсутствующим взглядом этот дед прошёл мимо меня и попытался открыть небольшую дверь в стене, отличающуюся надписью «доступ посторонним запрещён!» Да, именно такой порядок слов. Дверь, конечно же, его усилиям не поддалась, потому что предупреждения ничего не стоят, если не подкреплены хорошими замками.
- Что дедушка, в туалет хотите? - спросил его я.
Тот в ответ утвердительно замычал.
- Вам не надо, уж поверьте.
Видимо, услышав наш разговор, санитарка вышла из процедурной.
- Ой ой, старый, куда это ты собрался? Ты из какой хоть палаты?
Дед зашевелился. Она стал конвульсивно кивать и даже как-то вяло размахивать руками, но информативности в этом особой не было.
Я указал санитарке сторону, откуда пришёл этот ночной скиталец. Видимо, мужская палата там была только одна, потому что женщина сразу поняла, откуда он.
- Идём со мной, горе! - приказала она старику.
Санитарка отвела беспокойного пациента в его палату, а потом вернулась и разочарованно покачивая головой из стороны в сторону взяла у спящей бабули-беглянки из пачки на тумбочке один подгузник, после чего отправилась обратно.
Я ушёл в палату и попытался снова уснуть, но бетонный шар в моём животе становился всё больше. Вскоре вернулась и боль. Ещё через час мне уже было так плохо, что я стал инстинктивно часто дышать. Боль была не сильнее обычной, что я испытывал в те дни, но вкупе с бетонным шаром занимавшим уже весь мой живот, ощущения создавала самые что ни на есть мерзкие. Решив обратиться к медсестре я встал с постели и отправился на поиски.
В манипуляционной её не было. На посту тоже. В процедурной пусто. Я обошёл всё отделение, пытаясь найти хоть кого-то из персонала, но безуспешно. В итоге у самых лифтов я обнаружил дверь, за которой горел свет. «Ординаторская» - гласила информационная табличка. За дверью слышались мужские голоса. «Ординаторы, - подумал я, - И кто бы они ни были, они могут знать, где найти медсестру». Я постучал.
- Что случилось? - удивлённо спросил меня открывший дверь мужчина в полной экипировке врача.
- Извините. Я просто медсестру ищу, а её нигде нет, а мне вот очень надо…
- А что такое? - спросил ординатор заботливо но при этом и настороженно.
- Да вот здесь прям, - я указал на живот, - Как будто шар какой-то твёрдый и болит.
- Ну так правильно! У тебя ж после операции желудок стоит! Ты не волнуйся, иди в палату, а мы сейчас придём, и медсестру мы тебе, уж будь спокоен, обязательно отыщем!
Ординатор говорил так уверенно, что не поверить ему было трудно.
Ждать в палате действительно не пришлось долго, хотя учитывая скорость моего передвижения, немало времени я потратил просто чтобы вернуться.
К кровати подошли два ординатора, медсестра и санитарка.
- Ну признавайся, что кушал на ужин? - спросил мой недавний собеседник.
- Морковное пюре и чай с печеньем попил, - честно ответил я.
- О… С печеньем это ты зря!
Дальше ординатор обращался уже к медсестре, стоявшей перед ним чуть ли не по стойке «смирно».
- Прямо сейчас его уколи. И зонд. Чтоб желудок был чистый.
И снова ко мне:
- Сильно плохо?
- Да я вам тут сейчас помру! - охарактеризовал своё общее состояние я.
- Ой ну это ты… Ты это брось! - отмахнулся ординатор, как бы засмущавшись, - Ты ж в больнице!
После того, как ординаторы ушли, медсестра сделала мне какой-то из ряда вон жгучий укол, а потом они с санитаркой повели меня в клизменную.
Меня усадили на кушетку. Санитарка быстро выбрала из имеющихся вёдер относительно небольшое и дала мне его в руки. Медсестра тем временем выудила из ящика какую-то прозрачную трубку с закруглённым концом, плавно переходящую в гибкий шланг. Пока она намазывала эту трубку вязким маслом из пузырька, санитарка уже успела развести в чайничке тёплой воды из-под крана. Честно говоря, по причине своего состояния в тот момент, я не особо успевал следить за событиями, поэтому удивиться успел только тогда, когда медсестра уже затолкала трубку мне в горло на добрых сантиметров 30. Конечно, есть в мире профессии, где люди даже деньги подобным зарабатывают, например, шпагоглотатели в цирке. Но я вот себе не очень представляю, как к этому вообще можно привыкнуть. А потом, протолкнув в меня этот пыточный агрегат поглубже, медсестра набрала из чайничка воды в огроменный шприц и залила всё прямиком в мой желудок.
По причине нахождения в пищеводе инородного тела, в желудке моём ничего задерживаться не собиралось, и лилось наружу как по трубке, так и вокруг неё. Через пару-тройку повторений ведёрко основательно наполнилось желтоватой водицей с микроскопическим осадком на дне, являвшим собой, насколько я понял, затяжное печенье. Оно мне никогда не нравилось.
- Как тебя хоть зовут? - нежно спросила санитарка, похлопывая меня по плечу.
- Ыгы, - ответил я с трубкой в пищеводе, в знак того, что шутку её оценил.
- Чистый у тебя желудок оказался… Уже почти всё, не волнуйся…
Да где ж там волноваться… Мир и спокойствие приходит в душу любого прямо в процессе промывания желудка — известный факт. Как!? Вы ещё не пробовали наших славных процедур?
- Офигеть у вас аттракционы! - отшутился я, когда трубку, наконец, вытащили.
- Ну тебе, как, лучше?- поинтересовалась санитарка.
- Лучше чем когда? Чем пять секунд назад? Да, определённо! Отпустите меня пожалуйста!
Они вдвоём провели меня до кровати и помогли улечься.
Глядя в потолок, я решил тогда, что всё происходящее я запишу в мысленный дневник, а потом, когда будет время, выложу его текстом. Я понял, как обратить своё страдание во что-то полезное.
Боль ушла, бетонный шар исчез, отступила скука и грусть. Я успокоился.
И я составлял этот мысленный дневник, стараясь не упустить ничего. Пока не уснул.
Много раз за ночь я просыпался ещё и выходил в туалет. И каждый раз проходя мимо поста, я видел там медсестру и санитарку. До самого утра они разбирались с какой-то бумажной работой.
Продолжение следует...