Актуарий Прихода. Часть 5⁠⁠

От испарины намокла жесткая ткань жилетки. Я носил ее на голое тело: так легче в жару, и не нужно тратиться на рубашки. Сейчас жалел о своем скупердяйстве, потому что ткань натерла плечи, а они и так уже невыносимо болели от тяжелого ружья в руках.

Третий круг за день: от ворот до площади, от площади до ворот – никогда так много не ходил. В камере на пятерых особо не походишь, вот и отвык как-то за столько лет ходить, разлюбил. На работе все больше сидел на табурете, пусть он и жесткий, зато сидеть всяко лучше, чем шарахаться на ногах. Да и не нужно никуда идти, зачем, если рынок закрыт со всех сторон высоченным забором?

Так-то оно так, если бы не крысы – эти сучьи выродки могли пролезть везде, хоть через забор, хоть под забором.

«Встречу кого из них – пристрелю», – пообещал я сам себе, не в силах терпеть боль в натертых плечах.

Под ногами скрипел песок, мелкие камешки норовили залезть в дырявый ботинок, солнце пыталось зажарить, как картошку на сковороде. Сонные торгаши прятались в тени навесов, покупателей почти не было. В послеобеденный час ты либо давным-давно работаешь, либо не кажешь носа из дыры, в какую забрался. Как бы отговорить главного барыгу от его затеи с обходами?

— Чтоб тебе пусто было, Борис Ильич, – пробормотал я под нос. – Так, а это кто у нас такой?

Впереди, за три лавки от меня, шел лысый парень в синей рубашке и черных штанах с лампасами. Я посмотрел на него внимательно, даже остановился, чтобы понять, чем же он меня насторожил.

«Рубашка синяя, с серебром, и брюки», – вспомнил я слова старикана.

«Так это же крыса, чтоб я сдох!»

Пока я соображал, парень успел дойти до последней лавки и теперь что-то с интересом рассматривал.

«Крикнуть? Нет, спугну», – подумал я.

Первый развал, второй – все еще не видит меня, хорошо. Если буду стрелять отсюда, могу промахнуться, подойду поближе.

«Стой на месте, сучий потрох, сейчас я тебя приголублю свинцом!»

Я не понял, откуда взялись две пигалицы в рваных платьях. Еле успел заметить, как одна из них схватила в охапку снедь с прилавка и уже собиралась сбежать, когда мясник заорал:

— Воры! Стойте!

Пока я соображал, что происходит и что делать, барыга опять крикнул:

— Ты, эта, стреляй в них, остолоп, не видишь, что ли? Уйдут!

«Вот зоркий хрен, как только увидел меня?»

Вскинул ружье, прицелился, выстрелил. Любил это дело раньше, до тюрьмы. По банкам стрелял по малолетству и на дело ходил пару раз.

Девчонка упала, как подкошенная. Красивая хоть? Нет, не разглядел. Хотя крыса может быть только вонючей и мерзкой.

— Еще одна, не видишь, что ли, стреляй!

Парень в синей футболке завыл, как бешеная собака, и кинулся прямо на меня.

Прицелился. Выстрелил.

«Не так быстро, пацан. Ты — крыса, я — охранник. Я — живой, ты — мертвый. Это правильно, а я люблю правила».

Осталась только мелкая девчонка. Дрожит от страха, замерла совсем как мышка перед котом. Удобная цель.

— Стреляй!

«Что ты все орешь, зараза?»

Сунул руку в карман, перехватил ружье, порылся в другом — пусто. Забыл коробочку с патронами под пеньком.

— Нечем больше, вашсиясь.

— Что? Как это нечем? — Барыга, похоже, с ума сошел, орет бесноватый. — Ты что, скотина, шутить вздумал?

— Иди сюда, мышка, — крикнул я напуганной девке. Та стояла и не двигалась.

В висок что-то с хрустом ударило. Такой боли я не чувствовал никогда. Перед глазами заплясали разноцветные пятна, мутный полог накрыл левый глаз. Что-то потекло по лицу, поднял руку и нащупал теплую, вязкую влагу.

"Что это, твою мать?"

Свист, вспышка, снова боль и темнота.

***

Бежали, не разбирая дороги. Спотыкались, падали, вставали и снова бежали. Крючковатые сухие ветки цеплялись за платья, острые камни под ногами пытались уронить, колючая вата накинулась на голову, закрыла глаза, набилась в рот.

«Зачем вы так? За что? Почему мешаете? Хотите, чтобы мы умерли? Мы же ничего… Федька!»

Парк промелькнул мимо тенями разлапистых деревьев. Мы пронеслись по камням, веткам и мусору, как по самой ровной и удобной дороге.

«Лизка! Нет. Надо бежать».

Тянула Женьку, словно безвольную куклу. Сестра еле тащилась, шаталась из стороны в сторону, размахивала безжизненными руками. Она спасла меня — тот мерзкий охранник мертв, но весь запал, вся ее храбрость осталась рядом с тремя мертвецами.

Я кричала, шлепала по щекам, но сестра не отвечала ни слезами, ни криком.

«Я вытащу тебя, чего бы это ни стоило. Все будет хорошо, вот увидишь».

Крики позади давно стихли, никто не взобрался на забор и не пролез в дыру. Никто за нами не погнался, но мне все казалось, что если остановимся, нас обязательно схватят, поэтому бежала из последних сил и тащила за собой самую дорогую ношу – свою сестру. Короткий путь показался вдруг очень длинным, будто прошло не меньше часа. Наконец-то мост и маленькая будочка рядом, скоро кусты, спуск, подъем, трубы и дом. Наш чистенький, уютный, теплый подвал. Как в нем жить без ребят?У моста были люди. Много. Никто из них не смотрел в нашу сторону, но стоит только кому-нибудь оглянуться… Я потянула Женьку обратно, мы свернули в переулок, потом по крутой, разбитой дороге на верхнюю набережную. Сзади кричали. За нами гнались.

— Женя, нас поймают, бежим скорее, — сказала я и сильнее потянула сестру за собой.

Бежали со всех ног, дыхание сбилось, а рука так устала, что казалось, вот-вот отпадет. Когда мы пробежали по узкой улочке, я обернулась и вскрикнула от страха и досады – погоня совсем близко.

«Что же делать?»

Я увидела открытую дверь за невысоким крыльцом и побежала к ней. В коридоре за дверью — темнота. Затолкала Женьку, закрыла дверь и навалилась со всех сил. Снаружи не доносилось ни звука. Послышались крики, потом топот ног. Шум нарастал, казалось, что погоня уже тут, за дверью.

«Сейчас они ворвутся сюда!»

Ноги так затряслись, что я чуть не упала. Слезы покатились по щекам, было очень страшно. Сестра стояла рядом и смотрела пустым, равнодушным взглядом. Пришлось укусить себя за ладонь, чтобы не закричать от отчаяния. Если услышат — мы пропали!

Шум снаружи затихал. Люди, что гнались за нами, побежали дальше. Я скатилась по двери вниз и разрыдалась: громко, некрасиво, с соплями по всему лицу и икотой. Чья-то рука опустилась на голову, нежно провела ладонью по волосам. Я открыла глаза.

— Женечка, ты как? — спросила с надеждой, но сестра не ответила, только все гладила и гладила.

Из глубины коридора чернильной тенью вышла высокая женщина.

— И кто тут у нас?

Я ее узнала. Это была Сара Львовна.

***

Своя собственная кровать — это чудо. Стальной скрипучий остов, лежанка из деревянных досок и тонкий матрас. Настоящее чудо по сравнению с трубой в подвале, пусть широкой и теплой. Свое одеяло, всамделишное, сшитое из гладкой ткани и набитое чем-то мягким, а не куча грязного тряпья. Своя подушка – удобная, мягкая, самая лучшая.

Рядом кровать сестры, с такими же одеялом и подушкой, только другого цвета. Я все пыталась разговорить Женю, увлечь ее чудесами, что вдруг нам достались, а чудес и вправду хватало. Мы были в приюте Сары Львовны уже неделю. Кроме нас жили еще двенадцать ребят разного пола и возраста. От самой маленькой Катюши, которой всего пять лет, до Александры и Бори, им по семнадцать. Я думаю, Сашка и Борька — пара. Когда я видела их вместе, мне казалось — это Лизка и Федька снова рядом, живые. Каждый раз ревела.

Куча детей и удобные кровати — не все волшебство, что нам перепало. В приюте кормили три раза в день: завтраком, обедом и ужином, и так вкусно тут готовили, что я не ушла бы, даже если меня гнали палками. Конечно, приходилось работать, много и порой тяжело, но в катакомбах работали гораздо тяжелее. Там мы выживали, а здесь живем.

Потихоньку я начала забывать о пережитом ужасе. В конце концов, не в первый раз мы с сестрой теряли близких, не в первый раз вокруг происходили кошмарные события. Только Женька не поправлялась. Я старалась, как могла: подолгу разговаривала, шутила, кормила с руки и спала в обнимку, но она по-прежнему смотрела на мир вокруг пустыми глазами, и только когда мы лежали рядом на кровати, гладила меня по голове.

Такое уже случалось раньше. Когда погибли мама и папа, Женя долго приходила в себя, она была совсем маленькой. Я думала: «Ну что ей? Она и слова-то такого не знает – смерть, только страх от родительских криков такой сильный, что голос не хочет звучать, а лицо улыбаться».

Мы слонялись по помойкам и притонам месяц, а может, и два – я плохо помню то время. Я думала, что умру рядом с одним из грязных отхожих мест, где мы искали, что поесть. Отдавала ей больше, чем брала сама. Конечно, скудной, порой испорченной еды мне совсем не хватало.

Нас спасли Лизка и Федька, подобрали на улице, когда я уже не надеялась проснуться завтра, ну или уж точно послезавтра. Сестра гладила меня тогда почти так же, как сейчас. Заглядывала в глаза с озабоченным видом, она не понимала, что со мной. Она молчала долго, может, полгода. Но в один из тех уютных вечеров в нашем подвале, которые любому другому, более удачливому ребенку показались бы странными и пугающими, она засмеялась. Федька снова отколол что-то дурацкое, и его выходка так рассмешила сестру, что выбила из оцепенения. Она так сильно смеялась, что свалилась с трубы, тогда засмеялись уже все.

Сейчас ей столько же, сколько и мне тогда. Я надеюсь, она придет в себя. У нас больше нет Федьки, чтобы ее рассмешить.

— Сегодня работаем вместе, — сказал Боря.

Я потрясла сестру за плечо.

— Вставай, Женька, идем.

— Нет, нет, только ты и я, — сказал парень.

Я удивленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на сестру. Та совсем не заинтересовалась, не удивилась и не возмутилась, только сидела на заправленной кровати и смотрела куда-то сквозь меня. Я закусила губу, зажмурилась, потом опять повернулась к Борьке.

— Но как же так?

— Она будет работать с другими, так велела Сара Львовна, — Боря поправил рукав, почесал затылок. — Не смотри на меня, Анька. Я не виноват — это Львовна, ты же знаешь ее закидоны.

Вздохнула, погладила Женьку по голове, убрала волосы со лба. Хотела промолчать, но все же спросила:

— Ты точно не напрашивался?

— С ума сошла? Сашка в теплицах с этим мелким, — так он называл Кирюшу, статного высокого блондина, даром что тому шестнадцать лет, — пока я тут с тобой, тощей сопливой девчонкой.

— Пфф, — усмехнулась я, — да вы оба для меня с Кирюшей старикашки.

На самом деле я обиделась, ничего я не тощая и совсем не сопливая. Вот, даже в чистой, красивой одежде. Я провела ладонью по мягкой ткани платья, не помню, когда в последний раз носила одежду без дыр и грязных пятен.

— Хватит болтать, пошли, — Борька потянул меня за руку. — Быстрее закончим, быстрее вернешься к сестре.

— Ага, а ты к своей ненаглядной Александре?

— Да что бы ты понимала, балда! Этот шкет — Кирюша, вот кто точно напросился, а Сашка еще, представляешь, такая типа: «Иди, Боренька, мы с Кириллом справимся», это вот что значит, по-твоему?

— Это значит, что ты балда, а не я, — сказала я с усмешкой.

— Сейчас как стукну, не посмотрю, что девочка!

— Все, все, пошли, — я прикрыла голову руками, шутливо защищаясь.

— То-то же. Правильно, бойся меня, совсем вы, мелкие, распоясались.

До обеда время пролетело быстро. Мы готовили дрова: я таскала круглые березовые поленья и чурбаки — те, что не совсем тяжеленные и неподъемные, а Борька колол: накидывал вокруг себя целую кучу дров, так что уже ступить некуда, потом мы вместе таскали их к сараю и складывали в поленницу. Работали быстро и слаженно, и так у нас хорошо получалось, что остановились не раньше, чем услышали обеденный колокольчик.

Я кинула последний чурбак рядом с колодой и побежала в дом. В общем зале еще никого не было, в обеденной тоже. «Где же Женька?» – подумала я. – «Вот же я дура, совсем забыла спросить, с кем она будет работать». Забежала в спальни – тишина, свернула к мастерским – тоже никого. Дальше только прачечная. Там я и услышала крики.

— Ты только посмотри на эту дуреху, Валя! Что ты тут забыла? Мы работаем, а ты только жрешь? Сейчас я покажу тебе, что значит жить среди парней.

Я зашла в комнату через приоткрытую дверь. Впереди, спиной ко мне, стояли два мальчика лет тринадцати, а за ними на полу среди разваленной грязной одежды сидела Женька. Она неловко подогнула под себя ногу и опиралась на руки, почти падая. Сестра вдруг посмотрела на меня. Она плакала.

— Аннушка! – услышала я тихий всхлип.

Не знаю, как так получилось, но в следующий же миг я поняла, что сижу верхом на одном из мальчишек и молочу кулаками по лицу. Из разбитого носа у парня течет кровь, он хрипит, а я все не останавливаюсь. Второй мальчик пришел в себя, поспешил на помощь другу, скинул меня, попытался навалиться, но я укусила его за ухо. С силой, почти откусила. Он завизжал, как маленький поросенок, и откатился в сторону. Вскочила. С размаху пнула в лицо, надеюсь, что выбила пару зубов, и снова накинулась на первого мальчика.

Мне кажется, я бы смогла убить его. Не думаю, что остановилась бы, пока не выбила всю дурь. Если бы не тихий голос и крепкие объятия.

— Аннушка, не надо, пожалуйста.

Я замерла на мгновение, а потом уже чьи-то сильные, совсем не девчоночьи руки оттащили от корчившегося парня. Сверху нависал Борька, крепко прижимал к полу, рядом стояла очень расстроенная Сашка.

— Что здесь происходит?

«Сара Львовна»! Хозяйка приюта вошла в комнату, окинула взглядом прачечную, посмотрела на каждого из нас.

— Я спрашиваю, что здесь…

Ее взгляд остановился на Женьке. Всегда спокойная, строгая женщина вдруг вскрикнула, подбежала к моей сестре и опустилась рядом на колени.

— Женечка, с тобой все хорошо?

Сара Львовна прижала Женьку к себе и погладила по голове. Я услышала, как Борька очень тихо, почти неслышно, выругался. Посмотрела на Сашку, та стояла с открытым ртом, ее глаза стали, как два обеденных блюдца. Я бы тоже, наверное, сильно удивилась, если бы не пережитая ярость. Жгучее чувство постепенно отпускало. Очень хотелось заплакать. Забиться в крике и рыданиях. Меня трясло.

— Для кого-то из вас, видимо, все еще секрет, — сказала женщина. Она смотрела прямо на двух парней, те не вставали с пола. — Так я его раскрою. Евгения, по-видимому, самый верный претендент на просвещение.

Борька с присвистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Я почувствовала, что он задрожал, даже сильнее, чем я сама.

— Вы оба будете наказаны.

Парень слева всхлипнул и разревелся, прямо как девочка. Я перевела взгляд на того, другого, которого колотила совсем недавно. На нем не было лица. Кровь больше не текла, похоже, в его лице крови вообще не осталось – такое белое оно было. Мальчик хватал ртом воздух, пытался вздохнуть.

— Сара Львовна, я не виноват, это все Гришка! – мальчик, которого я укусила за ухо, встал на колени, подполз к женщине и уткнулся лицом в туфли. — Пожалуйста, не надо.

Та не посмотрела на него, только брезгливо отпихнула лицо носком туфли.

— Александра, Борис, спасибо за помощь, можете идти.

Борька отпустил меня, встал, не говоря ни слова, и вышел. Сашка только мельком посмотрела на меня, задержалась взглядом на Женьке и тоже ушла. Я заметила в ее глазах что-то очень странное, очень необычное для этой девочки. Зависть? Злость?

«Мамочка моя, что происходит?»

— Анна, отведи сестру в спальню, обед принесут туда, вы сегодня больше не работаете.

— Да, Сара Львовна, — ответила я по обыкновению.

Некогда раздумывать о странностях, все потом, сначала Женька.

***

Ночью в общей спальне особенно тихо. Из всех звуков - только скрип досок, если кто-то решит перевернуться во сне, да сопение с редкими всхрапами. Может, мышка пробежит от угла к углу в надежде на крошки, или ветер взвоет за окном, с тихим свистом влетит в комнату сквозь щели в оконных рамах — и опять тишина. Занавешенные окна не пускают внутрь свет фонарей, хотя их грязные стёкла такие тусклые, что и без всяких занавесок всё равно было бы очень темно.

Я не спала. Не могла уснуть, как ни заставляла себя, как ни уговаривала. Смотрела на Женьку, та тихонечко храпела, смешно приоткрыв рот.

Она плакала, наверное, целый час. Мы сидели на кровати, я обнимала её, как мама когда-то, и напевала какую-то смутно знакомую мелодию без слов. Мы пришли из прачечной в общую спальню, как велела Сара Львовна. Уже через несколько минут нянечка прикатила стол с обедом. Ели молча, я старалась не смотреть на Женьку, не знаю почему, наверное, боялась опять увидеть тусклые, бесчувственные глаза. Сестра доела, судорожно вздохнула и заревела.

— Аннушка, — прошептала она сквозь слёзы, — Федька, он… Лизка…

Снова разревелась. Её трясло, да так сильно, что я думала, мы упадём с кровати. Слёзы текли не останавливаясь, она всхлипывала, со свистом втягивала воздух и опять ревела, а я сидела рядом и думала, что вот и хорошо, вот и правильно.

«Реви, сильнее, дольше. Пусть со слезами выйдет вся гадость. Возвращайся ко мне, я больше не могу одна».

Потом мы разговаривали, она шептала, подолгу молчала после каждой фразы, бледные губы еле шевелились, но в глазах снова горели искорки озорства и любопытства, вспыхивала злость, их заволакивала тягучая патока грусти. Женька опять была похожа сама на себя.

Принесли ужин, позже в спальню вернулись ребята. Двух мальчишек не было, никто о них не говорил и к нам не приставали с расспросами. Я и не подумала волноваться или обижаться не до того. Женька пришла в себя, и я чувствовала сильное облегчение. Казалось бы, от таких событий уснёшь, как миленькая, но сон никак не хотел приходить.

Я всё-таки уснула. Мне что-то снилось, как будто Лиза стояла рядом с кроватью, в своём чистом, красивом платье. Она склонилась ко мне, потянула за руку вглубь комнаты, к приоткрытой двери. Из-за порога лился жёлтый, мерцающий свет. За дверью разговаривали. Я узнала голоса, в моём сне они звучали точь-в-точь, как наяву.

— Почему она? — злой, раздражённый голос.

Долгое молчание в ответ.

— Ты же говорила, что это буду я. Ты обещала! — громкий крик.

— Я ничего не могу сделать, — тихий сухой голос в ответ, такой знакомый, хочется по обыкновению ответить — «Да, Сара Львовна».

Я оглянулась на Лизку, хотела спросить, что она мне показывает, но рядом никого не было. Я огляделась, протерла глаза руками. Никого. Так я не сплю?

— Не можешь или не хочешь?

— Не кричи на меня, девочка, ты забываешься.

— Прости, тетушка.

Я вздрогнула.

— Ты моя племянница, Александра, и я многое тебе дозволяю, многое прощаю, но не смей, слышишь, никогда больше не смей так со мной разговаривать. Поняла?

— Да, поняла, прости, тетушка, — в голосе Сашки я услышала страх. Самый настоящий ужас. Она боялась свою тетю точно так же, как и все мы.

Я вслушивалась в необычный, неожиданный разговор, так похожий на сон, боялась пошевелиться, чтобы не выдать себя.

«Что они задумали? Они же про Женьку говорят!»

— Два дня назад к нам приезжал человек из Прихода.

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

— Что он хотел, тетушка?

— Я уже говорила тебе раньше: пришло время выбирать нового. Господин актуарий осмотрел всех, каждого из вас, он выбрал.

Глухой стук и еле слышный шум — что-то упало и прокатилось по полу.

— Не злись на меня, девочка, я сделала, что могла. Подними свою чашку, меня не впечатлят твои театральные представления.

— Я должна стать просвещенной, тетушка, а не эта грязная сучка!

Звонкий шлепок. Похоже, кто-то получил пощечину.

— Придержи язык! Уже через месяц она вполне сможет сделать с тобой все, что захочет, и со мной заодно.

— Но…

— Никаких «но». Забудь про свою мечту, тебе не быть просвещенной. С Приходом не шутят. И не вздумай ничего такого вытворить – я тебя хорошо знаю. Ты такая же, как моя сестра, взбалмошная, себялюбивая. Где она теперь, твоя матушка?

— Тетя, — всхлипнула Сашка.

— Повторяю еще раз: не вздумай ничего сделать этакого – пожалеешь, и я пожалею вместе с тобой. Поняла меня?

Молчание, всхлипы.

— Поняла?

— Да, тетушка.

Я, как могла тихо, но все-таки очень быстро, чтобы никто не успел увидеть, побежала к кровати, юркнула под одеяло и накрылась с головой.

«Ну и дела, пожалуй, нужно бежать из приюта», — подумала я и наконец уснула.

— Сегодня работаем вместе, — сказал Борька.

— Сашка опять с Кириллом?

— Нет, я напросился.

«Так, так», — мысли в голове забегали и запрыгали, застучали изнутри: «Не верь, не ходи, опасно, опасно!»

— Как интересно, Боренька, — сказала я, подражая Сашке, — С чего вдруг?

Парень посмотрел на меня, потом на Женьку, почесал затылок, криво ухмыльнулся и сказал:

— Хочешь спасти сестру, пойдешь.

Я отпрыгнула от него, забежала за кровать и закрыла собой сестру.

— Тихо, тихо, ты чего! — зашептал Боря и поднял руки, как будто сдавался. — Я помочь хочу.

Он оглянулся по сторонам и зашептал совсем уже еле слышно:

— Ты же все вчера слышала, правда?

Я скривилась, но промолчала.

— Конечно, слышала, можешь не отнекиваться. Я следил за тобой, но, пожалуйста, не пугайся, я не враг тебе. Ты же не знаешь, кто такие просвещенные, правда?

— Я что, дура, по-твоему? — зашипела я. — Я в катакомбах жила, а не на другой планете!

— Похоже, ты о них знаешь, — вздохнул парень. — Наверное, что они очень ценные, успешные, хорошо едят и носят красивую одежду, так ведь?

— Ну… — начала отвечать, но меня перебили.

— Конечно, все об этом знают, вот только никто не догадывается, чем просвещенные расплачиваются за столь щедрые подарки.

— Чем же? — спросила я.

Мне правда было интересно. Мы жили в катакомбах, в самом убогом районе города. Он не всегда был таким: дома вокруг мясного завода — полуразрушенные развалины сегодня, когда-то были новыми и уютными. Мама и папа работали на заводе, там и познакомились, и когда у них появилась я, им выдали квартиру поближе к работе. Так раньше поступали. Однажды что-то случилось, я плохо помню, что именно. Нас разбудил рев сирен, протяжный, раскатистый. Он все длился и длился. Мы куда-то бежали, сверху падали кирпичи и железные, мятые листы. Дома вспухали клубами черного дыма, все вокруг истошно орали, а мы все бежали и бежали. Сначала меня тащил за руку папа, затем мама, а я тянула за собой Женьку. Потом никого впереди, только Женька сзади.

На работах мы с сестрой таскали огромные, тяжелые запчасти от металлических машин. Тетки на площади отчищали их от грязи и продавали или меняли на что-нибудь съедобное на рынке. Зачем кому-то нужны стальные, ржавые, непонятные штуки, я не знала, но за них давали еду, а все остальное - неважно.

Тетушки болтали между собой, пока работали, и мы с Женькой, в минуты редкого отдыха, внимательно слушали, нам было очень интересно.

Они часто рассказывали о каком-то телевизоре, что видели в нем передачи о просвещенных – очень важных людях. Они очень красивые, ухоженные и живут так, как им хочется.

Я думала тогда, что их россказни — совсем неправда, и так не бывает.

— Жизнью, Аннушка, — ответил Борька. — Они расплачиваются жизнью.

Я отшатнулась. Оглянулась на сестру: та сидела и смотрела на нас огромными, испуганными глазами.

— Что за чушь ты несешь? — огрызнулась я.

— Им дают всего три года, — сказал парень. — Только три.

— Откуда ты знаешь?

— Помнишь, вчера Сара Львовна сказала, что время выбирать нового, что из Прихода уже приезжали?